Исторические события / Великая Отечественная война / Художественные произведения /

Об авторе

"В. П. Трофимов – Богом данный летчик-истребитель, выпускник военной школы.

Чиновники Коммунистической партии, руководившие всем, люди, далекие "от племени небожителей", сломали крылья сыну Неба. Не простили ему умения говорить Правду.

Сын Неба взял в руки перо и ярко, красочно, правдиво нарисовал картины жизни авиаторов, раскрывая читателю, что под верхушкой айсберга скрывается огромная глыба... Новые встречи на страницах его книг – это для нас, пилотов, встреча с юностью, для читателей других профессий – это встреча с Романтикой Неба..."

О книге

Дорогие друзья!

В ознаменование 60-летия Победы Советского Союза над фашистской Германией по инициативе и на средства авиакомпании "Красноярские авиалинии" выпущена книга "Звезды зажигаются в небе", автором которой является бывший военный летчик, впоследствии пилот нашего авиапредприятия Владимир Павлович Трофимов.

Книга посвящается светлой памяти воинов-авиаторов, не вернувшихся с фронтов Великой Отечественной, а также авиаторам – ветеранам войны, многие из которых прокладывали воздушные трассы в мирном небе нашей Родины.

Приятного вам прочтения этой интересной книги!

Приятных вам полетов на самолетах нашей авиакомпании!

От автора

Предлагаемая вашему вниманию книга состоит из двух частей.

В первой части повествуется о боевом пути воинов 1-й Воздушной армии. Это – дань уважения моим родителям, дяде (его имя носит в Красноярске улица – Юшкова), моим летным наставникам: Герою Советского Союза Леониду Сергеевичу Чудбину, Герою Советского Союза Степану Григорьевичу Янковскому, друзьям-летчикам, нашим французским друзьям по борьбе с общим врагом – летчикам полка "Нормандия – Неман".

Первая часть книги – о боевой дружбе воинов двух истребительных полков-побратимов: советского 18-го Гвардейского и французского "Нормандия – Неман".

Во второй части книги прослеживается судьба бывших военных летчиков, занятых мирным трудом в гражданской авиации. Это – "авиационные" рассказы. В "Вестсайдском мотиве" читатель легко узнает катастрофу военно-транспортного самолета в Иркутске в 1997 году и версию автора о происходящих вокруг нее событиях.

Повествуя о воинах 1-й Воздушной армии, невозможно в одном небольшом исследовании воспроизвести полную картину боевой деятельности всех ее соединений. Поэтому автор ограничился кратким описанием боевых действий одной истребительной авиационной дивизии (303-й иад, командир дивизии – Герой Советского Союза генерал-майор Г. Н. Захаров), одной бомбардировочной авиадивизии (204-й бад, командир – генерал-майор С. П. Андреев), одной авиадивизии ночных бомбардировщиков (213-й нбад, командир – Герой Советского Союза генерал-майор В.С.Молоков), полка французских летчиков "Нормандия – Неман" (французские командиры: Тюлян, Пуйяд, Дельфино), парашютистов-десантников под командованием легендарного капитана И. Г. Старчака.

В основу книги положены реальные события, подтвержденные архивными материалами, соединены воедино разрозненные сведения о боевом пути воинов 1-й Воздушной армии, имеющиеся в мемуарах советских военачальников.

В книге приводятся краткие сведения о красноярских летчиках – Героях Советского Союза.

Автору выпала честь лично знать многих героев этой книги, работать со многими из них в Красноярском авиапредприятии, а его лётный наставник полковник авиации в отставке Герой Советсткого Союза Степан Григорьевич Янковский приглашал автора поселиться для совместного проживания в его родной деревне.

Автор выражает сердечную благодарность землякам-красноярцам, бывшим воинам 1-й Воздушной армии: кавалеру ордена Ленина и многих боевых наград, участнику Парада Победы на Красной площади в Москве Михаилу Константиновичу Тарских, предоставившему для написания книги материалы и фотографии из собственного архива, а также Заслуженному штурману СССР Георгию Михайловичу Ермолаеву, кавалеру боевых наград Родины, поделившемуся с автором своими фронтовыми воспоминаниями.

Слова благодарности адресованы также полковнику авиации в отставке Ланшакову Александру Иннокентьевичу и моим друзьям-летчикам: Ресницкому Василию Петровичу, Доминяку Геннадию Владимировичу, Сорокину Юрию Георгиевичу, Балану Виктору Евдокимовичу, Александрову Виктору Сергеевичу и другим, поддержку которых в трудные минуты жизни автор высоко ценит.

Книга издана на средства ОАО "КРАСНОЯРСКИЕ АВИАЛИНИИ", руководителям которого – Борису Михайловичу Абрамовичу и Владимиру Абрамовичу Свирскому – автор выражает особую благодарность и признательность.

Часть 1

КРАСНОЯРСКИЕ АВИАТОРЫ – ГЕРОИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА И ВЕТЕРАНЫ ВОВ

"... НЕ ЗАБЫВАЙТЕ НАС..."

На рассвете 10 марта 1943 года группа штурмовиков "Ил-2" 828-го штурмового авиаполка под прикрытием истребителей сопровождения вылетела на штурмовку аэродрома Алакуртти.

Встреченные истребителями противника и сильным огнем зенитных батарей, не все самолеты вернулись с боевого задания.

Не вернулся на свой аэродром и самолет лейтенанта Котляревского. Его самолет был подбит, воздушный стрелок убит. Штурмовик совершил вынужденную посадку на заболоченную местность. Летчик семь суток пробирался к своим.

Спустя много лет самолет был случайно найден школьниками. Его доставили в Самару, отреставрировали и установили на пьедестале на стыке Кировского проспекта и Московского шоссе. Бывший воспитанник Красноярского аэроклуба, полковник в отставке Котляревский Константин Михайлович прислал в Красноярск фото своего установленного на пьедестале почета штурмовика с надписью:

"10 марта 1943 г. Самолет "Ил-2" № 1872932. Летчик – л-т Котляревский К. М., воздушный стрелок – сержант Мухин Евгений Петрович. Самолет подбит при штурмовке вражеского аэродрома. Вынужденно сел на лес в районе оз. Орл-Ярви. Восстановленный "Ил-2" установлен на монумент 9 мая 1975 года. Стрелок похоронен в поселке Зареченск Мурманской обл. Не забывайте нас. Котляревский".

Так красноярские летчики оставляли вехи на путях-дорогах Великой Отечественной войны. Семнадцати летчикам было присвоено звание Героя Советского Союза, один из них этой высокой награды Родины удостоен дважды. Конечно, их имена не могут быть забыты. Они достойны внимания читателя.

1. Асямов Сергей Александрович. Родился в 1907 году в Красноярске. В 1929 году призван в Красную Армию. В 1931 году окончил Ейское военно-авиационное училище. С 1933 года – пилот ГВФ. С первых дней войны на фронте. Майор, командир корабля 3-й авиадивизии авиации дальнего действия. Погиб при выполнении боевого задания 29 апреля 1942 года. Звание Героя Советского Союза присвоено посмертно 20 июня 1942 года.

2. Тотмин Николай Яковлевич. Родился в 1919 году в деревне Усть-Яруль Ирбейского района Красноярского края. Окончил Канский аэроклуб, Читинскую школу военных летчиков. На фронте с первых дней войны.

4 июля 1941 года в небе Ленинграда Тотмин пошел в лобовой таран. Такого еше не было в мировой практике.

22 июля 1941 года присвоено звание Героя Советского Союза. 23 октября 1942 года в самолет Тотмина попал зенитный снаряд. Отважный летчик погиб.

3. Петелин Юрий Николаевич. Родился в 1920 году в г.Ужуре Красноярского края. Окончил Красноярский аэроклуб. На фронте с первых дней войны. Летчик-бомбардировщик Ю. Н. Петелин награжден "Золотой Звездой" Героя 20 июня 1942 года. После войны работал в Красноярском аэропорту зам. начальника по летной работе.

4. Кузьмин Георгий Павлович. Родился в 1913 году в поселке Заозерный Красноярского края. На фронте с первых дней войны. В ноябре 1941 года был ранен в воздушном бою. В госпитале ему ампутировали ступню и часть другой. Но летчик-истребитель вернулся в строй, служил в полку советских асов. Первый летчик этого прославленного полка (9-й Гвардейский), на счету которого оказалось 20 сбитых немецких самолетов. Звание Героя Советского Союза присвоено 28 апреля 1943 года. Погиб в сентябре 1943 года.

5. Кретов Степан Иванович. Родился в 1919 году в селе Малая Ничка Красноярского края. Окончил Канский аэроклуб и Читинскую школу летчиков. На фронте с первых дней войны. Дважды Герой Советского Союза (награжден 13 марта 1944 года и 23 февраля 1948 года). Совершил более 400 боевых вылетов на тяжелых бомбардировщиках.

Генерал-майор авиации.

6. Трофимов Евгений Федорович. Родился в 1920 году в селе Каратузское Красноярского края. Окончил Красноярский аэроклуб и Борисоглебскую школу военных летчиков. С ноября 1941 года на фронте. Служил в 148-м Гвардейском истребительном авиаполку особого назначения. Сбил 22 немецких самолета. Звание Героя Советского Союза присвоено 22 августа 1944 года.

7. Янковский Степан Григорьевич. Родился в 1922 году в поселке Большая Мурта Красноярского края. Окончил Красноярский аэроклуб. Воевал на грозных "летающих танках" – самолетах-штурмовиках "Ил-2" в составе 6-го отдельного Гвардейского штурмового авиационного Московского ордена Суворова Краснознаменного полка.

Звание Героя Советского Союза присвоено 23 февраля 1945 года. После войны полковник Янковский работал начальником Красноярского аэроклуба.

8. Чудбин Леонид Сергеевич. Родился в 1922 году в Красноярске. Окончил Красноярский аэроклуб. Служил в 153-м Сандомировском Гвардейском полку. Лично сбил 15 вражеских самолетов и 3 – в групповом бою. Звание Героя Советского Союза присвоено 10 апреля 1945 года. Прекрасный тактик ведения воздушного боя. После войны работал в Красноярском аэроклубе.

9. Голубев Георгий Гордеевич. Родился в 1919 году в селе Жгутово Красноярского края. Окончил Ачинский аэроклуб и Ульяновскую школу летчиков. Воевал в 16-м Гвардейском авиаполку в эскадрилье А. И. Покрышкина, летал с ним в паре. Лично уничтожил 15 немецких самолетов. Звание Героя Советского Союза присвоено 27 июня 1945 года. Полковник, писатель. Автор книг: "Друзья мои – летчики" и "В паре с сотым".

10. Кожевников Анатолий Леонидович. Родился в 1917 году в селе Базаиха Красноярского края. Окончил Красноярский аэроклуб, Читинскую школу военных летчиков. Сражался в 22-й Гвардейской истребительной авиадивизии. Лично уничтожил 27 самолетов врага. Звание Героя Советского Союза присвоено 27 июня 1945 года.

Писатель. Автор книг: "Стартует мужество" и "Живая спираль".

11. Олейников Василий Семенович. Родился в 1920 году. Детство прошло в селе Вознесенка Красноярского края. Окончил Красноярский аэроклуб. С августа 1942 года на фронте. Летал в составе 143-го штурмового авиаполка на самолетах "Ил-2". Участник штурма Берлина. Звание Героя Советского Союза присвоено 27 июня 1945 года. Погиб в тренировочном полете в 1946 году.

12. Пашков Иван Дмитриевич. Родился в 1921 году в Новосибирской области. В 1937 году переехал в Красноярск, где окончил аэроклуб. Окончил Омскую школу военных летчиков. Воевал с октября 1942 года в составе 82-го Гвардейского бомбардировочного ордена Суворова авиаполка на самолетах "Пе-2". Звание Героя Советского Союза присвоено 27 июня 1945 года.

13. Черкашин Григорий Григорьевич. Родился в 1921 году в селе Рыбное Красноярского края. Окончил аэроклуб и в 1943 году Оренбургское летное училище. На штурмовиках "Ил-2" совершил 175 боевых вылетов. Звание Героя Советского Союза присвоено 29 июня 1945 года.

14. Богутский Виктор Степанович. Родился в 1923 году в Абанском районе Красноярского края. Окончил Канский аэроклуб, школу военных летчиков. Служил в 99-м отдельном Гвардейском разведывательном Забайкальском авиационном полку. Погиб при выполнении боевого задания 28 февраля 1945 года. Звание Героя Советского Союза присвоено посмертно 18 августа 1945 года. Похоронен в Литве.

15. Рубанов Петр Акимович. Родился в 1920 году. Среднюю школу закончил в городе Черногорске Красноярского края. Окончил аэроклуб. В 1941 году призван в армию. Воевал на штурмовиках "Ил-2". Уничтожил 9 танков, 7 самолетов противника на земле и 2 – в воздухе, много различной боевой техники врага и около 670 немецких солдат и офицеров. Звание Героя Советского Союза присвоено 18 августа 1945 года.

16. Тимошенко Анатолий Васильевич. Родился в 1914 году. Окончил Красноярский аэроклуб. С ноября 1941года на фронте в составе сформированного на базе аэроклуба 679-го штурмового авиационного полка. Затем служил в 828-м штурмовом авиаполку. С августа 1944 года – командир авиаэскадрильи штурмовиков "Ил-2".

Звание Героя Советского Союза присвоено 18 августа 1945 года. После войны проживал в городе Красноярске.

17. Криволуцкий Николай Ефимович. Родился в 1922 году в селе Верхняя Есауловка Красноярского края. Окончил в Красноярске финансовый техникум и аэроклуб, затем Омскую школу военных летчиков. С 15 августа 1943 года воевал на Центральном, 1-м Украинском фронтах в составе отдельного авиационного полка дальних разведчиков резерва Главного командования Красной Армии. Звание Героя Советского Союза присвоено 15 мая 1945 года.

В 1954 году Николай Ефимович с отличием закончил Военно-воздушную академию, работал в Генеральном штабе. Полковник.

Вот как описывает свой боевой путь и жизнь в послевоенные годы сам Николай Ефимович Криволуцкий в письме к своему первому учителю летному мастерству Степану Александровичу Фадееву 7.05.1984 года:

"... К середине августа 1943 года полностью прошли программу боевого применения на "Пе-2", как бомберы-пикировщики, ... и мы на новеньких, с завода, самолетах отправились в отдельный Гвардейский авиационный полк дальних разведчиков резерва Главного командования Красной Армии.

Романтики, конечно, в разведывательном полку хватало. Летали днем одиночными самолетами в глубокий тыл на разведку аэродромов, ж.д. узлов, коммуникаций, а наиболее опытные и на воздушное фотографирование оборонительных полос и рубежей. У меня лично дела пошли неплохо. Уже в скором времени начали посылать на сложные задания и в сложных метеоусловиях. А потом, как правило, приходилось утром вылетать первым, зачастую в плохую погоду и одновременно выполнять задание и сообщать о погоде в районе разведки. Приходилось вылетать и до наступления рассвета.

За время пребывания на фронте я сделал 125 успешных боевых вылетов, часто с преодолением противодействия истребителей и зенитной артиллерии.

За успешное выполнение заданий командования я был награжден рядом орденов и мне присвоено звание Героя Советского Союза.

После войны, в 1950 г., я поступил и в 1954 г. окончил Краснознаменную Военно-воздушную академию с отличием... Был начальником... разведки авиационного корпуса. В 1961 году был переведен в Москву, где служил в системе Генерального штаба... В 1976 году я уволился. Сейчас работаю... в меру своих сил.

В 1946 году женился, будучи во Львове. Жена – Галина Семеновна. Имею двух дочерей – Ларису (1947 г.) и Свету ( 1954 г.) и внучку Галину (9 лет)..."

Понятно, не всем суждено было стать Героями Советского Союза. Сколько наших воинов-сибиряков, геройски сражаясь на фронтах Великой Отечественной, полегли безвестными, защищая свободу и независимость нашей Родины в боях с немецко-фашистскими захватчиками, – не знает никто. Сегодня мы с благодарностью называем имена тех, кто уцелел в кровавой бойне войны и работал в Красноярском авиапредприятии. Вот только некоторые имена: Тутаков Иван Васильевич, Тихлер Петр Францевич, Дубынин Николай Васильевич, Баянов Иван Максимович, Чеплевский Владимир Всеволодович, Богословский Илья Иннокентьевич, Буряченко Иван Павлович, Веревочкин Александр Николаевич, Вильц Анатолий Васильевич, Воеводин Алексей Никитич, Галкин Александр Сергеевич, Горбунов Роман Иванович, Дроздик Владимир Борисович, Ермолаев Георгий Михайлович, Загородников Николай Никитович, Калюсин Борис Сергеевич, Кловин Петр Иванович, Криволапов Владимир Наумович, Кожедубов Степан Григорьевич, Маркирьев Александр Маркирьевич, Нечаев Александр Алексеевич, Пасторов Иван Николаевич, Ряховский Алексей Иванович, Селява Сергей Яковлевич, Тарских Михаил Константинович, Терсков Виктор Васильевич, Тимошенко Николай Кондратьевич, Тобольский Валентин Алексеевич, Фридманович Григорий Александрович, Чешуев Владимир Иванович, Чучмарев Игорь Павлович, Шкляров Гавриил Самуилович.

Эти отрывочные скупые сведения о героях и участниках Великой Отечественной войны еще ждут своей расшифровки. Надеюсь, что интерес к истории нашего Отечества у россиян никогда не иссякнет и вслед за мной этой темой заинтересуются другие мои соотечественники. Бог им в помощь!

СТАНОВЛЕНИЕ ПЕРВОЙ ВОЗДУШНОЙ АРМИИ

Первый же год Великой Отечественной войны выявил многие просчеты руководства страны не только в подготовке командных кадров и в техническом оснащении Красной Армии, но и в самой ее структурной организации. Для военного руководства страны стало ясно, особенно после тяжелейших боев с отборными фашистскими войсками под Москвой зимой 1941-1942 годов, что для улучшения взаимодействия родов войск в современных условиях ведения боевых действий с участием крупных танковых соединений и авиации противника требуется иная, отличная от ранее существовавшей, структура нашей армии. На смену красной коннице маршалов Ворошилова и Буденного и отдельным механизированным и танковым корпусам должны прийти танковые и воздушные армии.

5 мая 1942 года приказом наркома обороны СССР на базе ВВС Западного фронта была образована 1-я Воздушная армия. В приказе говорилось: "В целях наращивания ударной силы авиации и успешного применения массированных авиационных ударов объединить авиасилы Западного фронта в единую воздушную армию, присвоив ей наименование "1-я Воздушная армия".

Это была самая мощная Воздушная армия. Первоначально в состав этой армии входило пять авиадивизий, затем их количество было увеличено до тринадцати. В каждой дивизии было по 4 – 5 полков.

Командующим 1-й ВА был назначен генерал-лейтенант авиации Т. Ф. Куцевалов, однако уже через месяц его на этом посту сменил генерал-майор авиации Худяков Сергей Александрович, ставший в 1944 году маршалом авиации (погиб в авиакатастрофе в 1950 году).

Удивительна судьба этого человека. Настоящее его имя – Ханферянц Арменак Артёмович. Армянин. Родился в 1902 году в Нагорном Карабахе. Семья была многодетная, бедная. Рано лишившись родителей, вместе с братьями с восьмилетнего возраста воспитывался в семье деда. Достатка и здесь не было. И пятнадцатилетний Арменак отправляется на заработки, устраивается учеником телефониста на нефтепромыслах в Баку. Сближается с революционно настроенными рабочими, вскоре знакомится с Иосифом Джугашвили. Вместе с группой молодых рабочих отправляется служить в Красную Армию, но баржа, на которой они плыли, была атакована и потоплена английской канонерской лодкой. Не умеющий плавать Арменак стал тонуть. Спас его, сам подвергаясь смертельной опасности, старый большевик Худяков Сергей Александрович. После этого случая они никогда не расставались. В кавалерийском разведотряде, которым командовал Худяков, они воевали вместе.

Однажды красные разведчики попали в окружение белоказаков. Командир отряда был смертельно ранен в бою. Умирая на руках Арменака, он отдал последний приказ: "Надевай мою папаху и выводи отряд из окружения!"

Отряд прорвался к своим. В дальнейшем, командуя отрядом, с разрешения вышестоящего начальства Арменак взял себе имя своего спасителя.

Сталин не упускал из виду своего товарища по революционной работе в Закавказье. Худяков С.А. быстро продвигался по службе. В 1936 году он окончил Военно-воздушную академию им. Жуковского, к началу войны имел звание полковника.

Руководство страны, Верховное Главнокомандование, Генеральный штаб непрерывно работали над повышением боеспособности Красной Армии. В соответствии с этим командованием принимались меры для реорганизации Красной Армии непосредственно в ходе войны.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 января 1943 года и Приказом № 25 НКО СССР с начала 1943 года вводились новые знаки различия для личного состава – погоны. Разрабатывал положение о новых знаках различия в Красной Армии человек, о котором следует сказать читателям несколько слов.

Судьба русского офицера

11 июля 1889 года, вторник, город Красноярск. Накануне вечером жители города наблюдали небывало яркую, багрово-красную вечернюю зарю. По народным приметам выходило: завтра будет погожий день.

Примета оказалась верной. Уже к полудню нестерпимо жаркое солнце нещадно палило с раскаленных небес, превращая иссушенную зноем землю городских улиц в горячую пыль, которая скорее напоминала серый пепел недавних пожарищ, нежели пригодную для передвижения по ней земную твердь. На голубом небе не просматривалось во всю ширь до самого горизонта ни единого облачка, способного хоть на минуту заслонить собою от безжалостных лучей светила все живое на земле. В воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения даже слабого ветерка, могущего принести спасительную прохладу с окрестных гор и от широкой сибирской реки.

И, несмотря на это, ничто, однако же, не могло в тот день заставить красноярцев отказаться от мероприятия, о котором в последние дни было так много разговоров: Александр Гадалов, богач и владелец пароходов, устраивал катание по Енисею на принадлежащем ему пароходе "Россия".

С утра потоки нарядно одетых людей, весело переговаривающихся и лузгающих на ходу семечки, со всех концов города стекались по направлению к городской пристани, где вскоре образовалась порядочная толпа: играла гармонь и царило праздничное настроение.

В 2 часа дня на верхней палубе парохода собрались приглашенные, и все теперь ожидали прибытия иркутского генерал-губернатора графа Игнатьева.

Наконец в 3 часа пополудни к трапу парохода подъехало несколько конных экипажей и на корабль взошли граф Алексей Павлович Игнатьев при полном параде вместе с супругою графиней Софьей Сергеевной, троими детьми, в сопрождении двух адъютантов, учителя и доктора семьи. Оркестр, размещенный на корме, грянул марш "Прощание славянки", хор певчих браво подхватил словами: "Встань за веру, русская земля", и пароход под выкрики толпы отвалил от причала.

И никто из достославных граждан города Красноярска, собравшихся в тот день на пристани, не мог даже предположить, что присутствовал при отправлении в плавание длиною в жизнь одного из величайших патриотов России, которому в будущем суждено сыграть одну из важных ролей в ее судьбе.

Да и кого в те минуты мог интересовать мальчик Алеша, сын графа Алексея Павловича Игнатьева...

Но кто знает, с чего начинается Родина...

Для Алеши Игнатьева она, быть может, начиналась с того памятного катания на пароходе под символическим названием "Россия".

Прошли годы. Юный граф Алексей Игнатьев успешно окончил императорский пажеский корпус и, верный идеалам отца, делом жизни своей полагал служение Отечеству. Прекрасно образованный, владевший несколькими иностранными языками, он состоял кавалергардом при охране российского императора.

Как известно, кавалергарды набирались из числа наиболее преданных и видных гвардейцев Российской империи. И граф Алексей Игнатьев по всем статьям подходил на роль кавалергарда.

Вот как впоследствии описал Алексея Алексеевича Игнатьева его родственник: "Высокий, статный, с отличной выправкой, несмотря на возраст, Игнатьев имел благородно-простое обличье. Мягкий овал лица, усы-подковки, малость приплюснутый нос с широкими крыльями, седые, зачесанные назад волосы. Особенно выделялись глаза: на удивление молодые, всегда добрые, чуть-чуть озорные. Я понимал Наталью Владимировну (супруга А. А. Игнатьева. – Прим. авт.), когда она, после стольких-то лет совместной жизни, исподволь любовалась мужем, особенно в те минуты, когда он самозабвенно играл на гитаре. Хорошо играл".

К сказанному следует добавить, что А. А. Игнатьев прекрасно играл на пианино.

Блестяще окончив академию Генерального штаба, А. А. Игнатьев во время крупных армейских учений имел честь быть приглашенным в штаб военного министра А. Н. Куропаткина. В Русско-японской войне в период с октября 1904 года по март 1905 года он являлся главнокомандующим вооруженными силами Российской империи на Дальнем Востоке.

Накануне нападения Японии на Россию граф Игнатьев присутствовал на балу в столице.

Примечательным на этом балу было то, что граф Игнатьев исполнял обязанности одного из распорядителей бала. "Les cavaliers, avansez", – командовал он на французском языке, наблюдая, как его команду исправно выполняет полковник в красном чекмене гвардейских казаков – Николай Второй.

Это был великолепный бал, один из тех, которые всегда поражали присутствующих роскошью убранства, изысканностью манер и нежными ароматами духов. Роскошные пальмы, заботливо укутанные войлоком и соломой при перевозке их из Ботанического и Таврического садов, доходили едва ли не до потолка зала. Вокруг пальм были сервированы столы для ужина.

Это был, как покажут дальнейшие события, последний бал Российской империи. Последовавшая война с Японией, затем революционные события 1905 года, бурный рост революционных настроений в России, а также печальный опыт предшественников заставили Николая Второго впредь отказаться от массовых торжественных мероприятий.

На следующий после бала день по Петербургу с быстротою молнии распространилась весть о ночном нападении японцев на Порт-Артурскую эскадру. Военные узнали новость утром, а уже к 5 часам после полудня офицеры столичного гарнизона были собраны в Зимнем дворце. Государь император, выйдя после молебна из церкви, бесстрастно произнес: "Мы объявляем войну Японии!"

Но еще раньше штаб-ротмистр Игнатьев, как и большинство его сокурсников по академии, подал рапорт о направлении его в действующую армию.

Дальнейшие пути-дороги этого удивительного человека, отнюдь не баловня судьбы, пролягут вдалеке от родины, но приведут его в конце концов опять в Россию.

Вскоре после окончания Русско-японской войны (на войне граф Игнатьев запомнился русским воинам тем, что в Маньчжурии он на белом коне водил своих подчиненных в атаку на японцев) он окажется на дипломатической работе за рубежом.

Первая мировая война застанет генерала Игнатьева, отмеченного в прошлом боевыми наградами за личное мужество, в Париже, где он будет занимать высокую должность военного представителя России во Франции, распоряжаясь военным имуществом и денежными средствами Российской империи и контролируя выполнение военных заказов. В его руках окажутся огромные богатства.

Революции и фронты отрезали генерал-майора от родины, появились многочисленные бежавшие из России и местные дельцы, которые были непрочь поживиться за счет российского добра. Графу Игнатьеву неоднократно поступали предложения, в том числе и от французских властей, по передаче российских сокровищ. Ему предлагалась огромная пожизненная пенсия. На него сыпались угрозы. Но он, пребывая в стесненных обстоятельствах, порой зарабатывая на жизнь выращиванием и продажей овощей, проявил непонятные для иностранцев выдержку и патриотизм, сохранил ценности для своей страны. И передал ей всё имущество, все средства и подробный отчет о своей деятельности. Двести двадцать пять миллионов золотых франков (огромные деньги!) передал граф Игнатьев представителю СССР во Франции Леониду Борисовичу Красину. И продолжал служить Отечеству за рубежом.

Он вернулся в Россию в 1937 году, не убоявшись оказаться в числе репрессированных. И был вознагражден повышением по службе и в воинском звании. Он стал генерал-лейтенантом.

Впоследствии он напишет книгу "Пятьдесят лет в строю", которая до сих пор является одним из лучших источников познания российской истории первой половины двадцатого века и имеет колоссальное значение в патриотическом воспитании молодых россиян.

А когда в Великую Отечественную войну, ради преемственности традиций великой русской армии, возникла необходимость возродить институт офицеров в Красной армии, именно ему, генерал-лейтенанту Алексею Алексеевичу Игнатьеву, поручил Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин разработать соответствующее положение...

Учиться побеждать

Итак, в Красной Армии вводились новые знаки различия.

Вручение погон проводилось повсюду торжественно. Командиры полков вручали погоны своим заместителям и командирам авиаэскадрилий, те, в свою очередь, – своим заместителям и командирам звеньев, последние – подчиненным им офицерам и сержантам.

Введение новой формы одежды с погонами заметно дисциплинировало армию, исчезла неряшливость, улучшилась строевая подготовка.

В связи с появлением крупных тактических единиц – воздушных и танковых армий – для высшего командного состава устанавливались звания: маршал авиации, маршал бронетанковых войск, маршал артиллерии.

Менялись формы и методы работы с войсками.

25 мая 1943 года Государственный комитет обороны принял постановление об упразднении института политруков рот, батарей, эскадрилий. Вместо этого предусматривалось создание первичных партийных и комсомольских организаций в батальонах, дивизионах, эскадрильях.

Ничто так не обнажает суть человека, как война.

Нигде более, только на войне, в многолетнем и многотрудном ратном труде, в лишениях и в нечеловеческих страданиях в полной мере проявляются лучшие его качества: патриотизм, воспитанный на героических традициях предков, способность к жертвенности во имя одной общей победы. И если подобными качествами обладают солдаты, их героизм становится массовым, а армия – непобедимой. Такую армию можно уничтожить, но победить ее нельзя. Такой армией была вся Красная Армия, такой была и 1-я Воздушная армия.

Высокий моральный дух советской армии был подчеркнут самим Верховным Главнокомандующим советскими Вооруженными Силами на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 года:

"У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества – над фашизмом". (Сталин И.В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1947, с.196-197.)

Велик вклад воинов 1-й Воздушной армии в общую победу над врагом.

За успешные боевые действия и героические подвиги 3 авиполка, 1 авиадивизия и 1 авиакорпус 1-й Воздушной армии были удостоены Гвардейского звания.

167 летчикам и штурманам были присвоены звания Героя Советского Союза, 17 из них удостоены этого звания дважды.

Достаточно упомянуть, что 1-я ВА – это летчик Маресьев, это знаменитый десантник капитан Старчак, о подвиге которого написаны книги, это 213-я Витебская Краснознаменная орденов Суворова и Кутузова ночная бомбардировочная авиационная дивизия, в которой в 24-м Гвардейском авиационном полку наш земляк штурман М. К. Тарских совершил 223 боевых вылета на разведку и штурмовку передовых позиций противника, а в 15-м авиаполку этой же прославленной авиадивизии громил врага штурман Г. М. Ермолаев, совершивший 228 боевых вылетов. Это 303-я Смоленская дважды орденоносная истребительная авиационная дивизия, в состав которой, помимо 523-го Оршанского четырежды орденоносного истребительного авиационного полка, 9-го и 139-го Гвардейских истребительных авиаполков, входил 18-й Гвардейский истребительный авиационный полк (все эти авиационные полки неоднократно награждались боевыми орденами Родины). В последнем воевал и погиб сын Н. С. Хрущева Леонид.

Всего в разное время войны в состав 1-й Воздушной армии входили 8 авиационных корпусов, 27 отдельных авиадивизий, 10 отдельных полков.

В составе 18-го Гвардейского истребительного авиаполка 303-й истребительной авиационной дивизии находилась эскадрилья французских летчиков "Нормандия", преобразованная в отдельный истребительный авиационный полк "Нормандия". А с 28 ноября 1944 года, после присвоения полку почетного наименования "Неманский", он стал именоваться "Нормандия – Неман".

Эти два полка, 18-й Гвардейский и "Нормандия – Неман", воевали вместе. Это и их совместными усилиями в начале 1945 года в Восточной Пруссии в воздушных боях было уничтожено и прекратило существование одно из лучших авиационных соединений гитлеровсих Люфтваффе – эскадра немецких асов "Мельдерс". Окончание войны эти два братских авиаполка встретили вместе на аэродроме Эльбинг.

Боевая дружба связывала летчиков 18-го Гвардейского и полка "Нормандия – Неман" не только во время войны, но и многие годы после ее окончания. Ныне в ВВС Франции существует полк "Нормандия – Неман", на Дальнем Востоке России несет службу 18-й Гвардейский истребительный авиационный полк. Летчики этих полков свято чтут свои боевые традиции.

КАПИТАН СТАРЧАК

Начальник парашютно-десантной службы ВВС Западного особого военного округа капитан Старчак в субботу 21 июня 1941 года выполнял свой тысячный прыжок с парашютом. Это был первый в Советском Союзе человек, одолевший тысячный рубеж в прыжках с парашютом.

В тот день капитан испытывал поведение нового парашюта при прыжке с самолета, летящего на большой скорости. Риск, что и говорить, был велик, но кто еще, кроме него, Старчака, мог со знанием дела завершить так успешно начатые испытания, за которым с интересом следили не только создатели парашюта, но и в штабе округа.

Прыжки обычно начинались рано утром, пока воздух не успевал прогреваться, не было сильного ветра, восходящих и нисходящих потоков.

Субботний день обещал быть на загляденье погожим. Погода как на заказ – тихо, небо безоблачное.

Перед посадкой в самолет капитан привычными сноровистыми движениями подогнал лямки основного парашюта, защелкнул лямки замком, проверил крепление запасного, убедился в полной исправности того и другого. Кажется, все предусмотрено, все рассчитано. Опытный парашютист, он прекрасно знал, что, независимо от количества совершенных прыжков, нельзя успокаиваться, и к каждому прыжку надо готовиться так же внимательно, как к первому. Мелочей в этом деле не бывает.

Вначале все шло как по писаному сценарию. Знакомый сигнал – и натренированное сильное тело капитана легко отделилось от самолета. Раскрыть парашют следовало без задержки, так, как это будут впоследствии делать десантники.

И вот в тот момент, когда со знакомым хлопком раскрылся купол парашюта и последовал резкий рывок, одна из лямок не выдержала и оборвалась. Капитан не растерялся и ухватился обеими руками за концы лямок. Раскрыть запасной парашют он не мог. Управлять снижением тоже не было никакой возможности, и поэтому приземление произошло не слишком удачно. Старчак повредил ногу и по настоянию врача был немедленно доставлен в военный госпиталь столицы Белоруссии.

Госпиталь находился недалеко от городского парка. Вечером оттуда доносилась музыка. Там играл духовой оркестр. Если бы не этот неудачный прыжок, Старчак сейчас гулял бы по аллеям парка вместе с любимой девушкой Наташей или танцевал бы с ней...

Вспомнив Наташу, капитан подумал о том, как сильно он подвел подругу. И еще он подумал, что, несмотря на непродолжительное время их знакомства, они успели полюбить друг друга и поклясться в верности. Это случилось несколько дней тому назад.

Вечером в палату к Старчаку заглянул его начальник из штаба округа полковник С. А. Худяков. Он по несчастью тоже оказался в госпитале на излечении.

Военным было о чем поговорить в этот субботний вечер накануне войны. И смысл их беседы можно было выразить единственным словом "когда?" Когда немцы нападут? Потому что им было совершенно ясно – нападения не избежать. Весь вопрос заключался лишь в дате нападения.

– Гитлер всегда нападает по воскресеньям, – говорил в тот памятный вечер Сергей Александрович Худяков. – Так что, если этой ночью ничего не случится, у нас впереди будет целая неделя до следующего опасного дня для того, чтобы поправить свое здоровье.

– Мы люди военные и должны всегда быть готовыми защищать родину, а не только по воскресеньям, – мрачно заметил Иван Георгиевич Старчак. – А тут такая неприятность с ногой. А ведь мне говорили, предупреждали, чтобы я не прыгал в субботу, в день, когда все люди отдыхают.

– Ну, вам-то, капитан, не пристало быть суеверным. Гитлер – другое дело. Я слышал много странного про фюрера.

– Хорошо что товарищ Сталин не обладает суеверием фюрера и всегда начеку.

Ничего не сказал по поводу товарища Сталина полковник Худяков, только как-то пристально посмотрел на своего собеседника да неопределенно покачал головой.

Долго беседовали капитан и полковник в тот вечер и многое выяснили для себя.

В то же время оба недоумевали, почему с нашей стороны не принимаются меры по отражению явно готовящегося нападения. И даже напротив – в войска поступают распоряжения ни в коей мере не провоцировать немцев на открытый военный конфликт, не сосредоточивать войска на границе. И это непринятие мер может пагубно сказаться на мирном населении, которое совершенно не подготовлено к возможному внезапному наступлению немецких армий. Что это? Недальновидность военного командования или стремление любым путем, даже подставляя под удар мирное население в случае войны, умиротворить потенциального противника и отсрочить хоть на время начало войны?

К концу беседы вопросов у Старчака и Худякова стало еще больше. Но в одном они были твердо уверены: война начнется не сегодня, так завтра.

А что касается суеверия военных, то оно всегда в армии было, есть и будет. С этим ничего нельзя поделать.

Забегая немного вперед, в качестве примера можно привести следующий факт.

В первые же месяцы войны простые люди Англии выразили свою солидарность советским людям, направив в Советский Союз делегацию своих трейд-юнионов. А когда делегация отбыла к себе в Англию, советские профсоюзы пожелали направить с ответным визитом делегацию своих рабочих.

В составе делегации из тринадцати человек оказались две женщины. Никто этому обстоятельству не придал никакого значения.

Но когда делегация прибыла в Мурманск, откуда должна была следовать на английском крейсере "Кент" в Англию, командир этого военного корабля отказался взять ее на борт по двум причинам: во-первых, делегация состоит из тринадцати человек и, во-вторых, среди них две женщины. "Команда крейсера будет очень встревожена, если узнает, что на военном корабле есть женщины", – заявил капитан.

Потребовалось немало усилий, чтобы капитан в конце концов согласился с доводами советской стороны. Когда же 29 декабря 1941 года крейсер благополучно прибыл к месту назначения, капитан все равно недоверчиво качал головой.

5 февраля, направляясь в обратный путь, эта делегация, опять-таки после долгих уговоров военных моряков, была принята на крейсер "Адвенчур". Присутствие женщин вызвало на корабле нездоровую, по мнению советских товарищей, сопровождающих делегацию, реакцию. Но время было военное, корабль вышел в море. Через три часа в густом тумане на крейсер налетел танкер. Крейсер получил пробоину в борту и еле добрался до порта, из которого вышел.

Среди английских военных моряков начались недовольства. Неудачу "Адвенчура" в Англии объясняли тремя причинами: крейсер отплыл в пятницу ( пятница считается несчастливым днем!); cоветская делегация состояла из 13 человек; cреди членов делегации были две женщины.

Моряки с ужасом ожидали, на какой корабль теперь будет посажена эта делегация. Никто не знал, что же теперь делать.

Долго решался этот вопрос. Наконец 8 февраля делегация отбыла на родину на крейсере "Каир". Правда, англичане вышли из положения хитроумным способом: на корабль они посадили еще одного человека, журналиста, чтобы общее число гражданских лиц на корабле было четырнадцать.

Когда Худяков ушел, капитан еще долго не мог уснуть под впечатлением событий дня. Болела нога, бередили душу неспокойные вести, принесенные полковником. И со всем этим переплетались мысли о Наташе.

Забылся в тревожном сне лишь далеко за полночь. И почти сразу же был разбужен от какого-то толчка. Будто земля содрогнулась. А вслед за этим со стороны аэродрома донеслось несколько мощных разрывов.

Тотчас госпиталь ожил: захлопали двери, повсюду раздавались громкие голоса. Люди словно ожидали подобного развития событий. Ведь слухами земля полнится. И все давно пришли к неутешительным выводам о неизбежности войны.

Встревоженный Старчак, прыгая на одной ноге, едва добрался до палаты полковника Худякова. Тот сидел на кровати с телефонной трубкой в руке.

– Это война! – сказал он.

Война началась без объявления. Немецкие самолеты бомбили советские приграничные аэродромы, города. Подвергся воздушным атакам и город Минск.

Никто не знал, насколько это серьезно. Никаких сведений в госпиталь не поступало, но по всему чувствовалось, что госпиталь готовится к эвакуации.

На третий день к капитану Старчаку пришла его жена. На случай эвакуации она принесла самые необходимые вещи, документы, пистолет. Просила о ней не беспокоиться. Она устроилась санитаркой помогать раненым.

Это было расставание надолго. Пройдет немало времени, прежде чем они, считая друг друга погибшими, встретятся вновь. Чтобы уже никогда не разлучаться.

День проходил за днем. В госпиталь поступали раненые, с ними доходили отрывочные сведения о наступлении противника на широком фронте, о тяжелых боях с превосходящими силами вермахта, о беспрерывных воздушных налетах на мирные советские города. Но, странное дело, приказа об эвакуации госпиталя почему-то не поступало.

Через неделю после начала войны связь со штабом военного округа внезапно прервалась. Для капитана Старчака начались томительные минуты неизвестности и тревожного ожидания. Угнетала собственная беспомощность и необходимость находиться среди раненых и больных, вместо того чтобы с оружием в руках бороться с врагом.

В палату вкатили еще одну кровать. На ней лежал весь в бинтах летчик. На нем, казалось, не было живого места. Это был заместитель командира 122 -го истребительного авиаполка.

– Плохо дело, – как-то сказал он. – Немцы наседают! Нашим ребятам приходится делать по восемь вылетов в день. Их – тьма, нас – горстка!..

По иронии судьбы, незадолго до начала войны Старчак прочитал книгу "Первый удар". В ней говорилось, что нашей армии не составит большого труда разгромить любого противника, если тот осмелится сунуться на нашу землю. "Что-то на практике все не так!" – думал Старчак.

А далее события стали разворачиваться в ужасающей и неотвратимой реальности. И эта реальность происходящего была так непохожа на то, что ранее заявлялось с высоких трибун руководителями государства. Эта реальность обернулась чудовищной трагедией для советских людей. Никто не знал степени грозящей опасности, и это было хуже всего. Успокоенная неоднократными заявлениями со стороны партийных вождей – и это несмотря на предупреждения военных! – подавляющая масса населения надеялась на скорую победу.

Командующий Западным Особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов на рассвете 22 июня 1941 года получил директиву Генштаба. В ней содержался приказ немедленно выдвинуть войска военного округа на исходные позиции для отражения врага.

До нападения Германии на Советский Союз оставалось менее часа.

Генералу Павлову было 44 года, и он считался опытным военачальником.

Зная о готовящемся нападении немцев, он, тем не менее, не смел нарушить беспрерывно поступающие из Москвы предупреждения, предписывающие ни в коем случае не провоцировать немцев к открытию военных действий. Для этого ему еще ранее было приказано не сосредоточивать войска на границе.

И вот – директива Генерального штаба, требующая совсем противоположного.

Генерал, будучи человеком крутого нрава, даже выругался про себя: "Это называется "стой там – иди сюда!"

Естественно, принять меры по существу требований директивы Генштаба генерал не успел. Любой на его месте тоже бы ничего не успел предпринять. Ведь для того, чтобы развернуть войска военного округа в боевой порядок, требуется по меньшей мере два-три дня.

Западный Особый военный округ был у немцев на особом счету. Задолго до нападения они изучили дислокацию всех аэродромов, расположения на них стоянок для самолетов, типы базирующихся на аэродромах самолетов, наличие складов ГСМ и т.д. Для этого они умышленно нарушали границы, производили облеты аэродромов и мест скопления боевой техники. И даже совершали якобы вынужденные посадки из-за потери ориентировки на наши аэродромы. А у Павлова был приказ не поддаваться на провокации. То есть, никаких мер он предпринимать не имел права и отпускал зарвавшихся немцев на все четыре стороны.

Немцы знали расположение средств связи Западного Особого военного округа как свои собственные. Поэтому в первые же часы наступления на восток они забросили в тыл советских войск диверсионные группы с целью нарушить связь в советских войсках.

И это им удалось сделать в полной мере.

Командующий Западным Особым военным округом генерал Павлов с самого начала военных действий потерял связь с войсками.

Разноречивые указания и требования из Москвы внесли сумятицу и неразбериху в действия генерала Павлова, а из-за его несвоевременных и неясных докладов, а иногда их полного отсутствия, в Москве не могли составить истинную картину происходящего на наших западных границах.

... Командующий Западным Особым военным округом генерал Павлов был отстранен от руководства войсками и расстрелян в Москве.

О масштабах надвигающейся катастрофы в Москве не подозревали.

Вечером первого дня войны нарком обороны маршал Тимошенко докладывал Сталину и Политбюро о том, что никакими сведениями, дающими повод для серьезного беспокойства, Генштаб пока не располагает.

Но не сидеть же сложа руки. Необходимо было срочно направить в войска указания, как им действовать. Была подготовлена директива войскам. Ее тут же одобрили и за подписями наркома обороны Тимошенко, члена Главного военного совета и секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова и начальника Генерального штаба Жукова (в его отсутствие) она была направлена для исполнения в войска Западного военного округа.

А вслед за этим присутствующим была зачитана поступившая вечерняя оперативная сводка Генерального штаба.

Сталин зачитал вслух:

"Германские регулярные войска в течение 22 июня вели бои с погранчастями СССР, имея незначительный успех на отдельных направлениях. Во второй половине дня, с подходом передовых частей полевых войск Красной Армии, атаки немецких войск на преобладающем протяжении нашей границы отбиты с потерями для противника..."

После прочтения документа все сошлись во мнении, что отправленная директива содержит все исчерпывающие указания для полного и быстрого разгрома противника.

Войскам Западного Особого военного округа предписывалось силами механизированных корпусов и бомбардировочной авиации нанести контрудар в тыл и фланг немецким войскам, скопившимся на так называемом Сувалкинском выступе, и к исходу 24 июня овладеть районом Сувалок на оккупированной немцами польской территории.

Эта директива свидетельствует о неправильной оценке сил противника нашим Генеральным штабом и Верховным Главнокомандованием. Вот почему эвакуация населения, советских учреждений и госпиталей не была предпринята своевременно.

Лишь спустя неделю после нападения началась эвакуация госпиталя, в котором находился капитан Старчак.

Но еще раньше стали покидать город мирные жители. На них не распространилась неразбериха, царившая в стане военных. Дороги на восток были запружены беженцами. Люди с детьми спасались кто как мог. Они шли пешком, ехали на машинах, тянули повозки и тачки с пожитками. Слышался говор русских, белоруссов, поляков, евреев...

Враг стремительно продвигался на восток, догоняя и уничтожая уходящие подальше от войны колонны мирных жителей. Немецкие самолеты безнаказанно бомбили и расстреливали из пушек и пулеметов женщин, детей, стариков. Отступающие солдаты видели жуткие картины немецкого варварства и жестокости. И все это вызывало в них ярость и ненависть к агрессорам.

В госпитале, в котором находился капитан Старчак, возникли трудности с эвакуацией раненых. Машин не хватало. В этой неразберихе наконец главврач госпиталя обратился к раненым со словами:

– Кто хоть как-то может двигаться, добирайтесь до автострады Минск – Москва, садитесь на попутные машины.

Под разрывами бомб раненые потянулись к шоссе, шли в окровавленных повязках, помогая друг другу. Многих санитары несли на носилках.

Капитан Старчак не мог оставить в палате майора-летчика. А тот, весь забинтованный, не мог передвигаться. Пока Старчак решал, как быть, в палату заглянул полковник Худяков.

– К сожалению, ни одной машины! – сказал он. – Сейчас иду в штаб, попытаюсь там найти какой-нибудь транспорт.

Немецкие самолеты безнаказанно бомбили город, вокруг бушевали пожары. Нашей авиации в небе не было.

В госпитале остались тяжелораненые, забирать их было некому. Обещанной Худяковым машины тоже не было. Ее и не должно быть. Как потом выяснилось, Худяков машину отправил, но разрывом бомбы шофер был убит.

Бросить товарища в беде Старчак не мог. Но и нести раненого на себе был не в состоянии.

– Ты, капитан, уходи. Пропадешь ни за что! Ты должен еще повоевать! Оставь мне пистолет и уходи! – потребовал майор. – И дай покурить!

– Я найду кого-нибудь, кто сможет вам помочь, товарищ майор! – пообещал Старчак.

На опустевшем дворе госпиталя капитан увидел одиноко сидящего на сломанной скамье молодого парня, нога которого была в шине, сквозь бинты просвечивали пятна крови.

– Кто такой? – поинтересовался Старчак.

– Летчик-истребитель младший лейтенант Дукин! – отрапортовал парень и сделал попытку подняться. Но тут же лицо его исказила гримаса боли, и он остался сидеть. – Вот выбрался сюда, а дальше двигаться не могу.

Это было уж слишком для капитана Старчака. Тот майор, летчик-истребитель, оставшийся в палате, весь забинтованный, обгоревший в самолете, был молод, а этот совсем еще юноша, молодой, красивый, которому бы жить да жить, вынужден будет пропадать в фашистском плену, потому что его не сумели эвакуировать вовремя. А где-то его ждет мать и, может быть, невеста...

Глядя на летчика, Старчак отчего-то вспомнил сказку, которую читали ему в детстве. Сказка называлась "Серая шейка". Он вспомнил, как жаль ему было Серую Шейку. Теперь похожее чувство он испытал, глядя на младшего лейтенанта. Острая боль в ноге заставила Старчака вернуться к действительности. Он мучительно искал выход из положения и не находил его. Но одно он знал твердо: это несправедливо, когда гибнут такие молодые люди, которые и жизни-то еще не видели.

Поддерживая друг друга, капитан и младший лейтенант ковыляли по пустынным горящим улицам Минска в том направлении, где, по предположениям Старчака, должен находиться штаб ВВС округа.

Навстречу шли двое пожарных в форме. Старчак попросил их сходить в госпиталь и вынести на носилках на дорогу майора-летчика.

Минут через десять пожарные вернулись.

– Застрелился ваш товарищ, – сообщил один из них. – Вот его оружие.

И протянул Старчаку пистолет ТТ.

Капитан и младший лейтенант были подобраны последними уходящими из Минска машинами и с большими приключениями, попав под обстрел "мессершмиттов" и выдержав бой с десантом парашютистов противника, заброшенных в наш тыл, добрались до расположения штаба ВВС Западного округа, который к тому времени находился уже в Смоленске. Там же находился и первый военный госпиталь, встретившийся на их пути. Старчак расстался с Дукиным.

В штабе Старчак рассказал о своих злоключениях полковнику С. А. Худякову и попросил не отправлять его в госпиталь, а разрешить немедленно заняться подготовкой групп парашютистов для заброски их в немецкий тыл.

Уже через день после прибытия в штаб Старчак участвовал в выброске десанта на территорию, занятую врагом.

Война набирала обороты. Постепенно отлаживалась связь с войсками, действия военного командования становились все более продуманными и основанными на фактическом знании положения дел на фронте. Возрастало сопротивление продвижению немцев на восток.

В эти первые военные дни ярко проявился военный и организаторский талант капитана Старчака.

А вскоре при его непосредственном участии произойдет событие, которое впишет имя капитана Старчака в летопись Великой Отечественной войны золотыми буквами, событие, о котором спустя много лет после окончания войны упоминал в своем докладе на встрече ветеранов 1-й Воздушной армии генерал-полковник авиации М. М. Громов и о котором с похвалой отзывался маршал Жуков.

Лето первого года войны было благоприятным для наступающего противника. Сухая погода и отсутствие дождей делали пригодными для передвижения немецких бронетанковых армий любые участки местности, а безоблачное небо позволяло самолетам врага, имевшим господство в воздухе, действовать практически без перерывов и безнаказанно.

Линия фронта стремительно перемещалась на восток.

Через два месяца после нападения гитлеровские войска группы армий "Центр" оказались на подступах к Москве. Однако все возрастающее сопротивление советских войск ставило под угрозу выполнение гитлеровского плана молниеносной войны – "блицкрига". Но враг все еще был силен.

В конце августа 1941 года начальник парашютно-десантной службы Западного фронта капитан Старчак был вызван к командующему ВВС фронта генералу Мичугину и получил приказ отправиться в Юхнов и создать там базу для подготовки парашютистов для последующей заброски в тыл к немцам.

Капитан Старчак немедленно приступил к выполнению полученного приказа.

На аэродроме под Юхновом началась тщательная подготовка парашютистов диверсионных групп. Особое внимание уделялось физической тренировке, стрелковой подготовке, обучению приемам рукопашного боя и подрывному делу. В отряде было более четырехсот человек. Многие были кадровыми военными еще довоенных лет призыва, многие были снайперами. Но были и новички, которым предстояло встретиться с врагом лицом к лицу впервые. И все как один горели желанием уничтожать ненавистного врага, покусившегося на родную землю. Все помнили, что хозяева на этой земле они, а не чужеземные захватчики. Подготовка шла полным ходом. На аэродроме базировался полк тяжелых бомбардировщиков. На этих самолетах Старчак лично выполнял полеты для заброски диверсионных групп в глубь территории, занятой гитлеровцами.

Между тем линия фронта приближалась к Юхнову, от которого до столицы оставалось каких-то две сотни километров. С каждым днем все явственнее слышалась орудийная канонада, все чаще стали появляться немецкие бомбардировщики и истребители.

Утром 4 октября капитана Старчака, отдыхавшего после очередного ночного полета в немецкий тыл, разбудил его заместитель.

– Полк улетает! Проснитесь!

Выскочивший из землянки Старчак увидел, как с аэродрома взлетали и брали курс на Москву последние четырехмоторные бомбардировщики, на которых десант доставлялся во вражеский тыл.

Посланный в штаб авиаполка заместитель вернулся в расстроенных чувствах.

– Там никого нет! – сообщил он. – Все улетели.

– Как же так? – недоумевал Старчак. – Нас не поставили даже в известность о своем отлете!

– И всю аппаратуру связи увезли. Мы теперь ни с кем не можем связаться! Никаких указаний для нас нет...Что будем делать?

– То же, что делали! Бить врага!

– Невдалеке по дороге на Мятлево ехали какие-то грузовики. Очевидно, это отступающая наша часть. Я остановил одну из машин. В кабине сидел интендант. Он сказал, что немцы прорвали фронт.

Капитан Старчак попытался связаться по радио с полковником Худяковым, чтобы получить какие-нибудь указания, но никто не отвечал. Вероятно, и штаб снялся со своего места.

"Что же предпринять? – думал Старчак. – Самолеты улетели на восток. Выходит, нам тоже надо туда подаваться. Но кто же встанет на пути врага? Кроме нас, других войск под Юхновом нет. Если немцев не остановить здесь, они беспрепятственно дойдут до Малоярославца, Подольска, а там рукой подать до Москвы... Но сможет ли горстка людей оборонять город, не имея орудий, танков, пулеметов?"

Окружившие бойцы выжидательно смотрели на Старчака.

– Эти места покрыты славой русского оружия во время наполеоновского нашествия. Неужели мы без боя уступим их фашистской нечисти? За надругательство над нашей родной землей, за гибель наших отцов и братьев, за слезы наших матерей будем мстить фашистским гадам здесь, под Юхновом! – громко произнес Старчак и услышал гул одобрения, сливающийся в слова "не уйдем!"

Тут же было объявлено о том, что отряд остается защищать Юхнов.

Своим заместителем Старчак утвердил Кабачевского, комиссаром отряда назначил Щербину, начальником штаба – Наумова. Все они были оаытными воинами.

Был разработан план действий. Все мосты через Угру и мелкие речки были заминированы.

Их пока не взрывали, надеясь на то, что еще могут подойти отступающие советские подразделения, и тогда мосты пригодятся. Заминированы также прилегающие к дорогам участки земли на случай движения по ним немецких танков.

На кратком совещании было решено встретить врага не в самом городе, а в трех километрах восточнее его, на хорошо оборудованных рубежах, на которых парашютисты проводили занятия по тактике ведения боя и саперной подготовке.

По всем канонам военной науки все говорило в пользу того, что бой неприятелю лучше всего было дать в городе. Но окраины его хорошо просматривались с западного направления, стало быть, легко будут простреливаться неприятелем из орудий.

Немцы тоже считали, что если русские им окажут противодействие, то это произойдет в пределах города Юхнова. Поэтому, не встретив никакого сопротивления в городе, они походной колонной, едва ли не торжественным маршем, выступили из Юхнова.

Это происходило 5 октября.

Впереди двигались десять мотоциклистов, за ними следовали четыре бронемашины, два танка, десятка два открытых грузовиков с пехотой и снова танки... Много танков... Хвост колонны скрывался где-то за городскими постройками. Солдаты в машинах одеты в красноармейские плащ-палатки, и это в первый момент смутило Старчака: "Не свои ли?"

Парашютисты, помня наказ Старчака не открывать огонь без его приказа, выжидали. Колонна подошла на расстояние 200 – 300 метров.

Почуяв недоброе, мотоциклисты первыми открыли пулеметный огонь. И тут же Старчак скомандовал: "Огонь!"

Пулеметные очереди хлестнули по колонне, повредили грузовики и с близкого расстояния расстреливали солдат в машинах. Несколько мотоциклов перевернулись и вместе с подбитыми машинами перекрыли путь танкам. Танки свернули с дороги, некоторые из них подорвались на минах. В поднявшейся неразберихе танки, разворачиваясь и выполняя маневры, давили своих солдат.

В считанные минуты колонна была полностью разгромлена. Часть танков отошла назад в Юхнов.

– Интересно, догадываются немцы, что у нас нет артиллерии? – спросил Старчак после боя комиссара Щербину.

– Скорее всего, нет! Иначе смяли бы нас своими танками с ходу.

– А может, они думают, что это наша военная хитрость: не раскрывать до поры позиции орудий, оставляя врага в неизвестности относительно того, с какими силами ему придется бороться, – предположил командир.

– Надо думать, мы встретили передовую колонну немцев. Вот-вот подойдет подкрепление, и они ударят снова. Надо бы взорвать мост через Угру, не то проскочат танки, и нам тогда придется туго...

– Подождем еще немного. Вдруг прорвутся из окружения наши части... – Старчак все еще надеялся на прорыв наших окруженных войск. Неожиданное подкрепление так бы пригодилось сейчас. – Мост заминирован, взорвать его можем в любое время.

Вечером 5 октября вернулся посланный в Малоярославец мотоциклист и доложил Старчаку:

– В Малоярославце наших частей нет. Пришлось ехать в Подольск. Там по тревоге подняты пехотное и артиллерийское училища. Они готовятся занять оборону у Малоярославца.

– А как же Юхнов? – спросил Старчак.

– Сюда они пошлют передовой отряд. На автомашинах, с артиллерией.

– Когда?

В ответ боец только пожал плечами... Стало ясно, что надеяться надо только на самих себя.

Отдохнув и переформировав силы, утром 6 октября, в одиннадцать часов, немцы под прикрытием сильного артиллерийского и минометного огня атаковали отряд советских парашютистов сразу в нескольких местах. Основной удар они наносили в направлении моста через Угру, пытаясь с ходу захватить его. К мосту устремились танки и пехота противника. Исход схватки решали минуты.

В это время в окопах рядом с мостом находились наши бойцы, готовые по команде Старчака взорвать заложенные под мостом фугасы.

Команда поступила в тот момент, когда несколько танков противника уже проскочили мост. Другая группа танков находилась на мосту. Часть моста вместе с танками взлетела на воздух. К сожалению, часть фугасов не сработала и мост оказался не полностью разрушенным. Те несколько танков, которые прорвались через мост, двигались прямо на засевших в окопах подрывников, стреляя из пушек. Помочь парашютистам было нечем. Но они не сплоховали. Вначале они забросали танки бутылками с зажигательной жидкостью, но те не сработали, жидкость по какой-то причине не воспламенялась. Тогда в ход пошли связки гранат...

И эта атака врага захлебнулась. Местность по обе стороны реки Угры была покрыта трупами врага. Наверное, никогда еще со времени великого стояния на Угре, когда сошлись русские войска Ивана Третьего и полчища татарских завоевателей, не видели эти места столько крови.

А в это время посланная Старчаком на аэродром группа парашютистов расправилась с хозяйничающими там немцами. В результате неожиданного и дерзкого нападения на аэродроме было уничтожено два бомбардировщика. К своему удивлению, парашютисты обнаружили на аэродроме замаскированный исправный советский тяжелый бомбардировщик. Самолет был полностью исправен и заправлен топливом. Непонятно, для чего немцы его готовили.

Среди нападавших оказался пилот, летавший ранее на маленьком двухместном самолетике "По-2".

Понятное дело, четырехмоторный тяжеловес "ТБ-3" и фанерный "По-2" – это не одно и то же, однако не оставлять же добро врагу. И старший лейтенант Балашов отбыл на тяжелом бомбардировщике на восток, пролетев над отрядом удивленных советских воинов.

Группа захвата, вернувшись с аэродрома, предстала перед Старчаком.

– Товарищ капитан! Задание выполнено, – кратко доложил старшина Корнеев.

– Расскажите подробно, как выполнили задачу! – приказал капитан и, не видя старшего группы, спросил старшину Ивана Корнеева: – Где сам Балашов?

– Все в порядке. Старший лейтенант отбыл на "ТБ-3" в Москву. Вы, наверно, видели?..

– Видели! А бомбардировщик где взяли?

– Там же... На опушке леса стоял замаскированный. Видно, ремонтировали...

– А ты почему не улетел?

– А я уж с вами. Ведь почти три года вместе, Иван Георгиевич.

Старчак впервые услышал, что его назвали по имени и отчеству. Он молча крепко пожал старшине, своему тезке, руку.

Позже Старчак узнал, что самолет был благополучно доставлен на один из подмосковных аэродромов.

... Пять дней отряд парашютистов капитана Старчака удерживал рвущегося к Москве врага. За это время советское командование успело перегруппировать силы фронта и подтянуть резервы. Этот подвиг капитана Старчака высоко оценил, упоминая в своих воспоминаниях, маршал Жуков.

Уже после войны, готовя к изданию свои мемуары, занимаясь в архивах, Иван Георгиевич Старчак нашел документ, в котором содержались сведения о действиях отряда парашютистов под его командованием при отражении немецких атак под Юхновом. Вот выписка из этого документа:

"В октябре 1941 года под Юхновом 430 человек, отобранных из батальона для подготовки десантников, под командованием майора Старчака в течение четырех дней сдерживали наступление немецких войск, рвавшихся к Москве. Из состава отряда погиб 401 человек. Но отряд не отступил и дал возможность подтянуть резервы и остановить наступление врага на Юхновском направлении".

Далее в документе говорилось, что все уцелевшие воины отряда Старчака были представлены к награждению орденом Красного Знамени.

Как потом писал сам Иван Георгиевич, этот документ требует пояснений. Действительно, в день составления донесения было двадцать девять человек. Но позже в отряд пришли около тридцати человек, которых считали погибшими или без вести пропавшими. И продвижение противника было задержано не на четыре, а на пять дней!

... Пройдут годы. Супруги – Заслуженный мастер спорта полковник в отставке (автомобильная катастрофа в 1952 году поставит крест на службе в армии) Иван Георгиевич Старчак и Наталья Петровна – будут вместе вести переписку с бывшими воинами отряда капитана Старчака, грудью ставшими у Юхнова на пути врага, и с родственниками погибших воинов.

В домашнем архиве сохранится письмо матери воспитанника Старчака десантника Бориса Гордеевича Петрова.

Того самого Петрова, который, будучи старшим группы парашютистов, августовской ночью 1943 года летел на самолете "Ли-2" в тыл врага. Самолет был подбит зенитным снарядом и загорелся. Пилоты делали все возможное, чтобы увести горящую и теряющую высоту машину на свою территорию, подальше от расположения вражеских войск.

Конечно, можно было немедленно сбросить парашютистов и тем облегчить самолет, но там, внизу, были немцы. Экипаж самолета спасал парашютистов, и все это понимали.

Но настал момент, когда надо было покидать терпящий бедствие самолет.

Петров помог товарищам покинуть самолет и сам мог бы спастись, но в кабине оставались раненые пилоты. Петров отправился в кабину и спас второго пилота. Спасти командира корабля он не успел. Они погибли вместе...

Мать Бориса Петрова писала Старчаку:

"О моем дорогом, любимом сыночке Бореньке не высыхают мои глаза. Все еще не верю, что его у меня нет... Ваше письмо, дорогой Иван Георгиевич, буду хранить до конца дней своих. Страшную картину воскрешает оно... Ведь Боря так хотел жить, учиться... С фронта он писал: "Мамочка, потерпите. Мы победим врага, это будет скоро".

Мне тяжело, Иван Георгиевич. Но я горжусь, что сын погиб, спасая боевых товарищей. Он и в детстве был такой: на все для друзей готов...".

Много писем сослуживцев хранилось у Ивана Георгиевича Старчака.

А какова судьба того летчика, который перегнал с вражеского аэродрома "ТБ-3"?

Капитан Петр Павлович Балашов на штурмовике "Ил-2" беспощадно громил врага на полях сражений и в воздухе. Однажды, это было во второй половине 1942 года, прикрывая своих ведомых от преследования "мессершмиттов", капитан Балашов, будучи уже раненным, развернул свой "Ил" навстречу врагу и пошел в лобовую атаку. "Мессершмитт" и "Ил" столкнулись на встречном курсе. Взрыв страшной силы оборвал жизнь отважного летчика.

18-й ГВАРДЕЙСКИЙ ИАП. ЭСКАДРИЛЬЯ "НОРМАНДИЯ"

18-й Гвардейский истребительный авиационный полк был в 303-й истребительной авиадивизии наиболее подготовленным и боеспособным.

Полк был сформирован в июне 1938 года в Хабаровске.

Перед войной полк считался одним из лучших (если не самым лучшим!) истребительным полком в стране. На всеармейских соревнованиях по стрельбе по воздушным и наземным целям полк занял первое место и получил от наркома обороны переходящий приз "За отличную огневую подготовку".

С самого начала войны полк принимал участие в боях с немецкими захватчиками на самых ответственных и опасных направлениях боевых действий. Сражался с лучшими асами фашистской Германии. Показательным был первый день воздушных боев. В этот день летчики полка сбили 5 самолетов врага, не потеряв ни одного своего.

Напряжение боев было слишком велико, каждый летчик делал по 8-10 боевых вылетов ежедневно.

Естественно, полк имел потери и постоянно пополнялся молодыми кадрами и новой техникой.

Когда полк вошел в состав 303-й авиадивизии, им стал командовать майор А. Е. Голубов (третий по счету командир этого полка, впоследствии генерал-майор авиации, Герой Советского Союза).

Это был умелый воспитатель, отличный летчик. Учил подчиненных на личном примере, часто летал ведущим группы самолетов. Поэтому, когда в штабе 1-й Воздушной армии командиру 303-й авиадивизии генерал-майору Захарову предложили принять группу французских летчиков, прибывших в Советский Союз, чтобы сражаться против ненавистного врага, вопроса о выборе авиаполка, в котором им предстояло служить, не существовало. По мнению командования, они, конечно же, должны летать в 18-м Гвардейском!

А начиналась история появления французских летчиков в Советском Союзе довольно неожиданно для его руководства. Однако это было закономерное явление: у французского и русского народов оказался общий враг – фашизм, оба народа сражались с агрессорами.

Так сложилось исторически: русский и французский народы, даже несмотря на войны, в которые их втягивали правители, всегда симпатизировали друг другу. И теперь, недовольные предательством маршала Петэна, заключившего с Германией позорный мир и допустившего оккупацию Франции, многие французские патриоты продолжали бороться с захватчиками во французском Сопротивлении. Руководил движением Сопротивления генерал де Голль, находящийся в изгнании в Англии.

18 июня 1940 года генерал де Голль обратился по лондонскому радио с воззванием к французским военнослужащим, находящимся на территории Великобритании. Этот день считается днем начала деятельности движения "Свободная Франция". Для руководства этим движением 24 сентября 1941 года был создан Национальный комитет "Свободной Франции" во главе с генералом де Голлем.

Патриоты Франции стремились как можно скорее вступить в схватку с ненавистными поработителями своей родины, немецкими фашистскими войсками. Но так как союзники Франции – Великобритания и США – не торопились переходить к решительным действиям против фашистов, многие французские патриоты пожелали выступить против врага в рядах Красной Армии.

Национальный комитет "Свободной Франции" вел в Лондоне переговоры с послом Советского Союза в Великобритании И.Майским о направлении на восточный фронт французской пехотной дивизии. Советский Союз готов был принять эту дивизию, но британский министр иностранных дел А. Иден заявил послу Советского Союза о том, что английское правительство не считает нужным согласиться на переброску французской дивизии в СССР ( Советско-французские отношения во время Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг. Документы и материалы. М., Госполитиздат, 1959, с.51, 61.).

13 марта 1942 года представитель генерала де Голля в Москве Гарро выразил советскому правительству пожелание направить в Советский Союз группу летчиков. "Может быть, это капля воды в океане, но сердца всей французской нации с нашими солдатами, которые будут сражаться вместе со своими русскими братьями. Братство наших народов на поле битвы имело бы большое значение не только для Франции, но и для всей Европы...", – сказал Гарро.

Советское правительство удовлетворило просьбу генерала де Голля.

В конце ноября 1942 года в Советский Союз прибыла первая группа французских добровольцев в составе 14 летчиков и 42 авиатехников. Первыми приехавшими были: майор Ж. Пуликэн, старший лейтенант Ж. де Панж, врач эскадрильи Ж. Лебединский, Ж.Тюлян, А. Литольф, Ж. Риссо, А. Прециози, А. Познанский, Р. Дервиль, А. Дюран, М. Лефевр, Р. де ля Пуап, И. Бизьен, Д. Бигэн, М. Альбер, Н. Кастелэн.

На аэродроме города Иваново началось формирование эскадрильи, которой, по желанию личного состава, было присвоено наименование "Нормандия", по названию провинции на севере Франции.

Когда рассматривался вопрос, какими истребителями вооружить эскадрилью французских летчиков, командование советских ВВС предложило французам самим сделать выбор боевых машин. Они пожелали летать на самолетах Яковлева.

Эскадрилье были приданы советские авиамеханики для обучения обслуживанию материальной части прибывшего французского технического персонала.

4 декабря 1942 года приказом командующего ВВС Красной Армии эскадрилья "Нормандия" была включена в состав советских Военно-Воздушных Сил.

Несмотря на трудные условия и языковой барьер, французские летчики в сжатые сроки овладели новой для них авиационной техникой, и уже 22 марта 1943 года эскадрилья "Нормандия" была направлена на фронт.

В составе 15 летчиков первоначально эскадрилья прибыла на прифронтовой аэродром Полотняный Завод, где базировались бомбардировщики "Пе-2" 204-й бомбардировочной дивизии.

Командиру этой дивизии полковнику С. П. Андрееву эскадрилья и была подчинена оперативно, хотя состояла в штате 18-го Гвардейского истребительного авиационного полка 303-й истребительной авиадивизии.

Летчиков "Нормандии" разместили в отдельном общежитии, постарались создать для них необходимые условия для боевой работы и отдыха.

На первых порах темп боевой деятельности советских летчиков был непривычен для французов. Для них было непонятно, как можно выполнять так много боевых вылетов каждому экипажу ежедневно. У себя во Франции они привыкли к более размеренному ритму полетов.

Однако очень скоро летчики "Нормандии" уже действовали по распорядку бомбардировщиков, и между ними и советскими летчиками установились товарищеские отношения. Командир 261-го бомбардировочного полка майор В. И. Дымченко и командир "Нормандии" майор Жан Луи Тюлян были примером боевой дружбы.

Подполковник Пуйяд, ставший командиром полка "Нормандия" после гибели Тюляна, писал впоследствии: "Французские летчики встретили со стороны бойцов и офицеров Красной Армии и народа самый теплый прием. Между французскими пилотами и их товарищами по оружию – советскими летчиками – установились отношения взаимной симпатии и теплой дружбы. Здесь, вдалеке от нашей родины... мы совсем не ощущали одиночества".

С аэродрома Полотняный Завод 5 апреля французские летчики совершили первые боевые вылеты, одержали первые победы, но были и потери. В первый же день в воздушных боях эскадрилья уничтожила 9 немецких самолетов, потеряв 5 своих. В этот день группа "Пе-2" 130-го бомбардировочного полка под прикрытием "яков", пилотируемых французскими летчиками, бомбила железнодорожную станцию. После того как "петляковы" успешно отработали, их неожиданно атаковала пара немецких истребителей "ФВ-190". Старший лейтенант Прециози из "Нормандии", не медля ни мгновения, пришел на помощь и сбил одного из "фокеров".

Это был первый сбитый "Нормандией" самолет врага.

Второй из нападавших "ФВ-190" был сбит лейтенантом Дюраном.

Надо сказать, на долю "Нормандии" с первых же дней боев выпала наиболее трудная и ответственная работа – сопровождение бомбардировщиков. Вынужденные находиться все время неподалеку от сопровождаемых самолетов, истребители при этом бывали ограничены в маневре, вынуждены принимать бой в самых невыгодных условиях. Тем не менее, уже через несколько дней шесть самолетов "Як-1" во главе с командиром "Нормандии" майором Тюляном, сопровождая группу наших бомбардировщиков, вступили в бой с десятью "ФВ-190". Три немецких истребителя были сбиты, остальные обратились в бегство.

Летчики 204-й дивизии все чаще благодарили французов за отличное выполнение заданий по сопровождению бомбардировщиков, а те, в свою очередь, восторгались точностью бомбометания наших экипажей. Командир "Нормандии" даже написал рапорт на имя командующего 1-й Воздушной армией, в котором сообщал о том, что такую точность и результативность бомбежек он видит впервые, воюя ранее в Западной Европе и в Африке.

Направляя эскадрилью "Нормандия" на совместное базирование с бомбардировщиками, командование 1-й Воздушной армии полагало, что французским летчикам на первых порах будет легче летать с более подготовленного аэродрома, к тому же дальше удаленного от линии фронта, чем аэродромы, на которых базировались советские истребители. Это нужно было для того, чтобы французские летчики освоились с районом боевых действий.

Однако в таком решении были существенные минусы.

Во-первых, на подлет к линии фронта требовалось много времени, и бывали случаи, когда на возвращение не хватало горючего.

Во-вторых, и это самое главное, французские летчики лишались возможности перенимать опыт советских летчиков-истребителей, учиться тактике ведения воздушных боев, не было рядом летчиков-истребителей, боевых наставников французских летчиков.

Поэтому 16 апреля 1943 года эскадрилья "Нормандия" в составе 11 летчиков перелетела на аэродром Васильевское, где находились истребители 303-й авиационной дивизии, которой командовал Герой Советского Союза генерал-майор Г. Н. Захаров.

18-й Гвардейский истребительный авиационный полк был одним из лучших полков не только в 303-й истребительной авиадивизии, но и, пожалуй, во всей 1-й Воздушной Армии.

Полк воевал с самого начала войны, с первых же ее дней вел ожесточенные воздушные бои с лучшими фашистскими асами, успешно уничтожая их в небе родной Отчизны. Полк нес потери. К началу 1943 года в нем из первоначального состава осталось всего два-три летчика.

Одним из таких летчиков был Иван Заморин. В 1943 году двадцатипятилетний старший лейтенант Заморин считался одним из опытнейших воздушных бойцов 18-го полка.

В ту пору при 303-й авиадивизии был организован учебный центр, и одним из учителей молодых летчиков стал Заморин. Опыта ему было не занимать. Начав службу в полку еще в довоенное время, он к концу войны имел на личном счету около двадцати сбитых самолетов врага.

Весной 1943 года, когда в состав 18-го Гвардейского авиаполка вошла эскадрилья "Нормандия", Иван Заморин стал одним из наставников французских летчиков, несмотря на то, что ранение давало о себе знать: на лице сохранялись следы ожогов, обгоревшие руки приходилось бинтовать перед каждым полетом.

Создание упомянутого учебного центра непосредственно вблизи района боевых действий явилось заслугой командира 303-й истребительной авиадивизии Героя Советского Союза генерал-майора Георгия Нефедовича Захарова, который прекрасно представлял, какую подготовку должен получить летчик, чтобы успешно воевать с воздушными армадами Германа Геринга.

Для того чтобы уяснить, какому человеку была вверена судьба эскадрильи "Нормандия", необходимо несколько слов сказать о командире 303-й истребительной авиационной дивизии.

Георгий Нефедович Захаров родился в 1908 году в поволжском селе Старое Семенкино, что неподалеку от Бугульмы, в семье железнодорожного рабочего. Село было интернациональным: в нем в дружбе проживали русские и чуваши. Жили своим трудом, не зная нищеты.

Но началась Первая мировая война, мужиков забрали в армию. Отца Георгия, как знающего железнодорожного специалиста, на фронт не призвали.

А потом над Россией пронеслись события двух революций, Гражданская война, и наконец в разрушенное и опустошенное село Старое Семенкино пришел страшный голод.

В 1920-м от голода умерли родители. Двенадцатилетний мальчик, заколотив досками двери и окна опустевшего родного дома, отправился вместе с восьмилетней сестренкой в зимнюю стужу куда глаза глядят. Долго они скитались по обезлюденным деревням, питаясь подаяниями. Но кругом царил голод, и людям нечего было подавать.

И однажды вечером, уже отчаявшись найти кусок хлеба и ночлег, вконец исхудавшие и обессилевшие, решились они в последний раз попытать счастья и постучали в окно избы в каком-то селе.

Дверь отворила женщина. Перед нею стояли окоченевшие дети в оборванном одеянии и молча смотрели на нее, не в силах вымолвить ни слова, готовые по первому ее знаку уйти или остаться. Женщина заплакала, и они остались.

Они выжили.

Потом был труд батрака, возвращение в родное село, направление комсомолом в техникум, а через три года, в 1930 году, – поступление в Сталинградскую летную школу.

Отныне вся жизнь связана с авиацией.

Блестящий военный летчик, он в составе группы советских добровольцев сражался на истребителе "И-15" в небе республиканской Испании против фашистского режима Франко, накапливая опыт в воздушных боях с немецкими "хейнкелями", "юнкерсами", итальянскими "фиатами".

После возвращения в Советский Союз некоторое время работал испытателем на авиазаводе. Конструкторы усовершенствовали самолеты "И-15" с учетом боевых действий в Испании, и опыт Захарова оказался бесценным подспорьем в этом.

И вдруг совершенно неожиданно последовал вызов к наркому обороны.

– Ваш прежний командир Павел Рычагов, с которым вы воевали в Испании, сейчас находится в Китае. Там идет война с японскими милитаристами. По просьбе китайского правительства Советский Союз направил группу товарищей для обучения китайских летчиков. Рычагов просит направить к нему в качестве помощника вас. Если не возражаете, отправляйтесь туда как можно скорее. Группа уже формируется, – сказал нарком обороны.

И вскоре Георгий Захаров вместе с товарищами отправился в Китай.

На новом истребителе "И-16" Захаров сражался с японскими истребителями "И-96".

Этот японский истребитель очень интересовал советских авиационных конструкторов, и правительство просило по мере возможности заполучить его.

Долгое время сделать этого не представлялось случая, и все же старшему лейтенанту Захарову однажды удалось принудить японского летчика произвести вынужденную посадку в степи. Захаров произвел посадку вслед за японцем, за ним сел его ведомый. Видя безвыходность своего положения и не желая сдаться живым, японский летчик застрелился.

Задание советского правительства было выполнено: японский истребитель был в наших руках. Доставить самолет на родину поручили старшему лейтенанту Захарову.

В Москве он предстал перед наркомом обороны маршалом Советского Союза Тимошенко для личного доклада и в присутствии авиационных специалистов отвечал на многочисленные вопросы. После беседы нарком. пожал летчику руку и сказал:

– Благодарю за службу, товарищ полковник!

Уже в приемной Захаров, еще находясь под впечатлением разговора с маршалом, заметил порученцу наркома комкору Хмельницкому:

– Я, товарищ комкор, старший лейтенант. А нарком и вы говорите "товарищ полковник". Нарком, вероятно, ошибся?

– Нарком, – улыбнулся комкор Хмельницкий, – не ошибается...

Шел 1938-й год.

А в 1939-м Герой Советского Союза генерал-майор Захаров — командующий ВВС Сибирского военного округа. В его подчинении многочисленное авиационное хозяйство, сотни самолетов, в основном бомбардировщиков.

Захаров, истинный патриот истребительной авиации, рвется в истребительную авиацию.

Будучи в Москве на Высших академических курсах, он встречается со старыми друзьями, с которыми воевал в Испании и Китае и которые продолжают служить в истребительных подразделениях. После бесед с ними Захаров пишет рапорты о переводе.

Отказавшись от блестящей военной карьеры, с понижением по службе уходит Захаров на должность командира 43-й истребительной авиадивизии, базирующейся на западной границе.

Незадолго до вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз Захаров лично пролетел на самолете "По-2" вдоль западной границы с юга на север, наблюдал скопления немецких войск и, как опытный военачальник, составил несколько донесений командованию о готовящемся наступлении войск вермахта. К сожалению, донесения эти не возымели нужного действия. Но самолеты своей дивизии Захаров рассредоточил по аэродромам и сумел сохранить их основную часть в первые дни войны.

22 июня 1941 года авиадивизия приняла на себя первый удар немецкой авиации.

Война выявляла не только героев, но и бездарей. Один большой военный чин, явно принадлежа к категории последних, будучи с проверкой в войсках, посчитал действия Захарова в первые дни войны, отличавшиеся от действий других командиров авиадивизий, слишком самостоятельными, нашел это из ряда вон выходящим событием. О чем и доложил выше. Захарова убрали с фронта и направили командовать летной школой в Улан-Удэ.

В конце 1942 года, находясь по служебным делам в Москве, Захаров встретил своего старого друга Александра Сергеевича Худякова, который тогда командовал

1-й Воздушной армией. Худяков пригласил Захарова снова пойти на фронт, принять сформированную на базе 43-й авиадивизии (ею ранее командовал Захаров) новую, 303-ю истребительную авиадивизию.

– Ты – боевой командир. Твое место на фронте, – сказал тогда при встрече Худяков. – Пойдешь снова на дивизию?

И с начала 1943 года генерал-майор Захаров снова в действующей армии.

Он принял авиационную дивизию, сформированную на базе его прежней, 43-й дивизии, именовавшуюся теперь – 303-я истребительная авиационная дивизия.

После изучения района боевых действий и его облета эскадрилья "Нормандия" в апреле 1943 года начала интенсивные боевые действия. Перенимая тактику ведения воздушных боев у советских асов, французские летчики сражались с врагом умело, проявляя мужество и большую волю к победе.

Несмотря на перебазирование, боевое содружество французских летчиков с бомбардировщиками 204-й авиадивизии продолжалось. Вместе с истребителями других авиаполков 303-й истребительной авиационной дивизии "нормандцы" продолжали сопровождать бомбардировщики. Они отличились в ходе освобождения Белоруссии и Прибалтики. Тогда французские летчики летали уже на новых, имеющих более высокие боевые качества, истребителях – "Як-3". Отличились в этих боях и бомбардировщики 204-й авиадивизии, став гвардейцами.

Утром 15 сентября 1943 года войска Западного фронта перешли в наступление на Смоленском направлении. 303-я истребительная авиадивизия принимала в боях самое активное участие. Через десять дней ожесточенных боев древний русский город Смоленск был освобожден от немецко-фашистских войск.

Боевые успехи 303-й истребительной авиационной дивизии были высоко оценены командованием Красной Армии. Дивизии было присвоено наименование "Смоленская".

В приказе Верховного Главнокомандующего Сталина от 25 сентября 1943 года говорилось:

"В боях за освобождение городов Смоленск и Рославль... особенно отличились 303-я истребительная авиационная дивизия генерала Г. Н. Захарова и 3-я Гвардейская бомбардировочная авиационная дивизия генерала С. П. Андреева".

Многие летчики, в том числе полка "Нормандия", были награждены боевыми орденами Советского Союза.

К сожалению, на войне не обходится без жертв. Через два месяца после начала боевой работы в составе 18-го Гвардейского истребительного авиаполка погиб первый командир эскадрильи "Нормандия" майор Ж. Л. Тюлян.

Так начиналась ставшая легендой эпопея эскадрильи "Нормандия".

ПАМЯТНЫЕ ВСТРЕЧИ

Национальный комитет "Свободной Франции", возглавляемый генералом де Голлем, постоянно проявлял заботу о французских летчиках, сражающихся в рядах Красной Армии.

12 октября 1943 года на аэродром Цикуновка, где в это время базировался 18-й Гвардейский истребительный авиаполк и полк "Нормандия", прибыла французская военная делегация во главе с генералом Э.Пети.

Боевые полеты продолжались в присутствии французской военной миссии.

В этот день летчики "Нормандии" одержали ряд побед над врагом, но имели и потери... Генерал Пети имел возможность лично убедиться, какой ценой дается победа над ненавистным врагом.

Генерал Пети увидел без прикрас фронтовые будни советских и французских летчиков, воочию убедился в высоком боевом настрое летчиков и имел возможность посмотреть, как живут верные сыны Франции.

Он встретился с командиром 303-й авиадивизии генералом Захаровым.

Перед отлетом в Москву генерал Пети сделал следующую запись в книге отзывов: "Я был очень счастлив провести приятный день в прекрасной среде полка "Нормандия" в обстановке воздушной войны на советском фронте... Я полностью разделяю мнение командира полка, офицеров и пилотов, что забота о них не могла быть лучшей".

А спустя год с небольшим, в декабре 1944 года, генерал де Голль прибыл в Москву для подписания Французско-советского договора.

По распоряжению Сталина в честь гостя в Кремле был дан обед, на котором присутствовали министры, дипломаты, генералы и адмиралы, а также американский посол Гарриман и английский поверенный в делах Бальфур.

Небольшой зал Большого Кремлевского дворца выглядел торжественно и внушительно: стены его были отделаны шелковыми шпалерами и золотой лепкой в стиле барокко екатерининских времен с вензелями царицы с девизом – "За любовь и Отечество".

В соответствии с дипломатическим этикетом, несмотря на свою чрезвычайную занятость, чтобы подчеркнуть значимость гостя, Сталин, во главе советского правительства, появился на церемонии несколько раньше де Голля.

Но и генерал де Голль выразил чрезвычайную учтивость: сразу же после появления в зале, отделившись от сопровождающих его лиц, направился к Сталину и с дружеской улыбкой приветствовал советского руководителя.

Это был очень высокий, с медлительными движениями и характерным удлиненным лицом человек, который сразу вызывал к себе расположение.

Есть такой тип людей, которые одинаково приятны и мужчинам, и женщинам. Что бывает крайне редко.

Де Голль являлся таким человеком. Он был обожаем не только в военной среде, в него влюблялись женщины.

Говорят, Гитлер был взбешен, когда известная немецкая кинозвезда Марлен Дитрих, проживающая в Америке, отказалась вернуться на свою историческую родину, где ей была уготована роль символа Германии. Мало того, что она отказалась стать символом Германии и выставила за дверь посланников фюрера, так она посмела влюбиться в генерала де Голля...

Оба лидера двух великих народов, Сталин и де Голль, с первой встречи понимали важность установления между собой дружеских отношений, ибо это становилось залогом будущих добрых отношений Франции и Советского Союза.

После появления де Голля всех пригласили к столу.

Бои на фронтах вступили в завершающую стадию, дело приближалось к победоносному окончанию войны, и Сталин пребывал в хорошем настроении. Тосты следовали один за другим. Радушию хозяев, казалось, не было предела. Обстановка не напоминала официальную встречу, хотя обсуждались важные вопросы, касающиеся координации действий союзников. Много внимания Сталин уделил генералу де Голлю.

В тот вечер после многочисленных тостов во время обеда все отправились в Зеркальный зал смотреть кинофильмы. Сталин очень любил смотреть фильмы.

Вначале смотрели "Если завтра война" и мультфильм Диснея. Затем был показан фильм "Волга-Волга".

Эта незабываемая кинокомедия произвела большое впечатление на присутствующих своим жизнеутверждающим настроем и игрой артистов.

Сталин сидел рядом с Гарриманом, и оба они весело смеялись. Особенно был весел Сталин при просмотре эпизодов, когда артист Володин на "Севрюге" исполнял куплет: "Америка России подарила пароход, у него колеса сзади и ужасно тихий ход" и когда артист Игорь Владимирович Ильинский, исполнявший роль Бывалова, топал ногой и проваливался сквозь палубу парохода.

Не оставался в долгу и Гарриман. Его развеселил и привел в совершенный восторг эпизод: Бывалов крутил ручку допотопного телефона, который тогда олицетворял собой едва ли не чудо техники, и, пытаясь отдать распоряжение своему кучеру, натужно, до хрипоты кричал в трубку, чтобы тот заложил кобылу. А когда из этого ничего не получилось, разъяренный Бывалов появился на балконе и, не полагаясь больше на телефон, закричал: "Кобылу заложи, говорю!"

После просмотра фильма Гарриман высказал уверенность, что пока в Советском Союзе есть такие женщины, как почтальон Дуня, роль которой исполняла Любовь Петровна Орлова, эта страна непобедима.

На прощание Сталин неожиданно предложил тост за французских летчиков. Это было в его духе. Он любил летчиков и никогда не скрывал своей симпатии к людям мужественной профессии.

Командир полка "Нормандия – Неман" подполковник Пуйяд был среди приглашенных.

Сталин обратился к нему, чтобы узнать его мнение о советских самолетах.

Конечно, Иосиф Виссарионович, как это подчеркивали ведущие авиационные специалисты, сам прекрасно разбирался в авиации, зачастую буквально поражая собеседников глубиной своих познаний. И ничего нового для себя не ожидал услышать в ответе французского летчика. Но он хотел, чтобы слова благодарности советскому оружию прозвучали в присутствии представителей стран, с которыми ему предстояло в недалеком будущем вместе решать судьбы мира.

Великий политик и прозорливый человек, он уже тогда предвидел, что придет пора, когда западные идеологи станут всячески умалять роль Красной Армии в разгроме фашистских войск во Второй мировой войне, а советским людям еще предстоит борьба за счастливое будущее и мирное небо над головой.

Сталин был великим политиком. Он многое предвидел.

Действительно, пройдут годы, настанут времена так называемой "холодной войны". Во Франции появятся силы, которые будут противиться сближению с Россией.

И вот тогда бывший командир полка "Нормандия – Неман" Луи Дельфино ( третий по счету после Тюляна и Пуйяда ), в то время генерал-лейтенант, главный инспектор ВВС Франции, выступая по телевидению перед соотечественниками, скажет: "До тех пор, пока я не побывал в Советском Союзе, я мыслил так же, как многие из вас. Но я был там, я узнал советских людей, силу их оружия и прошел вместе с ними бои с фашизмом. И я клянусь всевышним, что никогда не подниму оружия против Советского Союза. И вас к этому призываю".

Так будет.

А тогда, на встрече в Кремле, слова французского летчика должны были подтвердить собравшимся мощь советского оружия.

Пуйяд ответил, что французские летчики летали на американских истребителях, на английских "Спитфайрах", но всем им предпочитают советские истребители "Як-3".

– Здесь присутствует конструктор этих самолетов товарищ Яковлев. Пусть товарищ Яковлев примет ваши слова в качестве награды за свой труд! – сказал Сталин, выслушав сообщение Пуйяда.

Последовали тосты за "Як-3", за советских летчиков, за победу...

Это была памятная для всех встреча...

А у "товарища Яковлева" впереди будет еще много интересных встреч, имеющих отношение к летчикам полка "Нормандия – Неман".

О некоторых из них мне предстоит здесь рассказать.

Во время первомайского парада 1957 года в Москве советский авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев, создатель лучших истребителей Второй мировой войны, находился среди приглашенных на трибуне около Мавзолея.

И вот когда наземный парад уже заканчивался, над Красной площадью пролетели реактивные бомбардировщики, а за ними – пятерки реактивных истребителей.

В этот момент стоявший рядом с Яковлевым кинорежиссер Г. В. Александров поздравил конструктора и сказал:

– Позвольте представить вас писательнице Эльзе Триоле и ее супругу Луи Арагону.

Эльза Триоле прекрасно говорила по-русски. Она родилась и выросла в России. Понимал русскую речь и знаменитый писатель Луи Арагон.

– Это ваши самолеты пролетели? Поздравляю вас! Значит, вы и есть "тот самый "Як"? – смеялась Эльза Триоле. – Это на ваших "Яках" во время войны летали французские летчики из эскадрильи "Нормандия"?

И, получив утвердительный ответ, добавила:

– Я очень довольна, что познакомилась с вами. Ведь я пишу сейчас сценарий о летчиках "Нормандии", со многими из них встречалась. Они очень хорошо отзывались о ваших самолетах, и вот теперь я знакома с самим конструктором.

Луи Арагон тоже высказал свою благодарность в адрес конструктора.

Напоминание о "Нормандии" заставило А. С. Яковлева вспомнить о послевоенном приеме во французском посольстве в Москве.

Тогда в красивом кирпичном особняке на Якиманке посол Франции в СССР генерал Катру вручил Яковлеву орден Почетного легиона, высшую награду Франции.

После награждения конструктора окружили летчики "Нормандии". Они были одеты в форму черного цвета, на левом плече нашивка "France" (Франция). Генерал-полковника Яковлева поздравляли, один из летчиков снял со своей груди знак эскадрильи "Нормандия" (на красном поле – два льва) и приколол на грудь конструктору.

Потом была еще одна встреча.

Во французском посольстве в Москве посол Франции Катру вручил конструктору советских самолетов, генерал-полковнику авиации Яковлеву, подарок Франции – чудесную нежно-зеленого цвета вазу из знаменитого севрского фарфора.

– Мой генерал! Примите на память о сотрудничестве с французскими летчиками эту вазу. Она замечательна тем, что это первая ваза, выпущенная севрским заводом после изгнания немецких оккупантов, и она символизирует свободную Францию, – сказал посол.

И, конечно, генеральный конструктор Яковлев станет чрезвычайно гордиться тем, что во Франции один из самолетов "Як-3" будет сохранен и установлен в парижском музее авиации.

Все познается в сравнении. Составить мнение о том, какие самолеты создавал конструктор Яковлев, можно путем сравнения тактико-технических данных истребителей воюющих сторон.

Для этого достаточно мнений двух прославленных советских асов: Героя Советского Союза генерал-майора авиации Ивана Алексеевича Вишнякова и Героя Советского Союза генерал-майора авиации Георгия Нефедовича Захарова.

"Фирма "Мессершмитт" выпустила свой истребитель еще до испанских событий, и немецкая военщина успела испытать его боевые возможности в период организованной международным империализмом агрессии против республиканской Испании. "Ме-109" был одноместным цельнометаллическим монопланом с мотором "Даймлер-Бенц" (ДБ-600), номинальная мощность которого на высоте 4000 метров достигала 850 лошадиных сил. На этом же потолке самолет развивал скорость 550 км/час, на 35 км больше обычной, крейсерской. На 3000 метров он поднимался за 2,1 минуты, его практическая дальность не превышала 720 километров, а расчетный потолок – 11000 метров. Истребитель был оснащен одной двадцатимиллиметровой пушкой и четырьмя пулеметами калибра 7,92 миллиметра...

Штурман нашей части... вместе с группой летчиков пригнал новые самолеты конструкции Лавочкина... "Ла-5"... Его максимальная скорость достигала 648

км/час на высоте 6400 метров, дальность – 765 километров, высота – 9500 метров. Он имел двигатель АШ-82фн мощностью 1850 лошадиных сил, размах крыльев – 9,8 метра и длину – 8,6 метра. Его вооружение тоже выгодно отличалось от других истребителей: две двадцатимиллиметровые пушки ШВАК, бомбы и реактивные снаряды на внешней подвеске.

Я сравнил летно-тактические данные "мессершмитта" и "лавочкина". Немецкая машина во многом уступала нашей: в скорости, скороподъемности, во времени, затрачиваемом на выполнение виража. Если, например, "Ме-109ф" совершал вираж за 21 секунду, то "Ла-5" – за 18,5. Эти две с половиной секунды зачастую решали исход атаки и поединка в целом".

( И. А. Вишняков. На крутых виражах. М.1973. стр. 95 и 100.)

А вот что говорит о самолете "Як-3" генерал Захаров:

"На самолете "Як-3" я провел учебно-воздушные бои с самолетами типа "Як-9" и "Ла-5" и всегда выходил победителем. Приходилось встречаться на поле боя с самолетами противника типа "Ме-109", где "Як-3" показал абсолютное превосходство в горизонтальной скорости, на виражах и особенно на вертикалях" (ЦАМО, ф. 303 иад, оп. 524357, д. 3.).

ХВАЛА КОНСТРУКТОРУ

Давно отгремели залпы Великой Отечественной войны, в мире живет новое поколение людей, не знающее ужасов военного лихолетья, в заботах и проблемах настоящего стираются в памяти события тех давних дней. Ушло из жизни поколение замечательных советских авиаконструкторов, на крыльях самолетов которых добывалась победа в Великой Отечественной, на смену им пришли новые талантливые создатели боевых самолетов и пассажирских авиалайнеров...

В двадцатом веке авиация явилась совершенно новой сферой применения возможностей человека. И в нашей стране самые первые ее шаги практически совпали с установлением советской власти. И нет, наверное, ничего удивительного в том, что первые авиационные конструкторы больше всего ценились не по профессиональным способностям, а по преданности новой, революционной власти. Впрочем, никогда не иссякающие народные таланты и выдающиеся способности русских делать всемирно значимые открытия позволяют предполагать, что и при иной власти авиация в нашей стране развивалась бы бурными темпами.

Как бы там ни было, становление советской авиации произошло. Во многом этому способствовал титанический труд выдающихся авиаконструкторов: Андрея Николаевича Туполева, Сергея Владимировича Ильюшина, Александра Сергеевича Яковлева, Николая Николаевича Поликарпова, Артема Ивановича Микояна, Дмитрия Павловича Григоровича, Павла Осиповича Сухого и многих других талантливых конструкторов. Их труд по достоинству оценен народом.

Об одном из них, авиационном конструкторе А. С. Яковлеве, следует сказать особо. Ибо основу боевой мощи истребительной авиации Советского Союза во Второй мировой войне составляли истребители этого авиаконструктора. За годы войны было выпущено более 36 тысяч истребителей-"яковлевых".

Краткая биографическая справка.

Александр Сергеевич Яковлев (1906 – 1989) родился в Москве. Родители не были знатного происхождения, поэтому будущий авиаконструктор учился в частной гимназии. Любимыми предметами были история, география, литература. Предметы, кажется, ничего общего не имеющие с авиацией. В школе хорошо было поставлено рисование. Это очень пригодилось конструктору в будущему. Много читал. Книги учили мечтать...

В марте 1923 года в стране возникает добровольное Общество друзей Воздушного флота. Повсеместно развертывается движение за строительство Воздушного флота. Создаются школы красных военных летчиков.

С кружкою в руках Александр Яковлев обходит московские дворы для сбора пожертвований на строительство красного Воздушного флота. Может, именно тогда у юноши зародилась дерзкая мечта самому делать летательные аппараты.

Россия уже тогда имела своих крупных авиаконструкторов. На Русско-Балтийском вагоностроительном заводе работал Игорь Иванович Сикорский. Там выпускали гигантский по тем временам четырехмоторный самолет "Илья Муромец".

В 1920 году на базе организованного Н. Е. Жуковским авиационного техникума создается Академия Воздушного флота. Советское правительство и народ жаждут увидеть достижения своей авиации.

В 1925 году состоялся великий по тому времени перелет по маршруту Москва – Пекин, в котором приняли участие 6 самолетов. Экспедиция была осуществлена в рекордно короткие сроки: на это потребовалось всего 33 дня! Среди участников перелета был Михаил Громов, будущий командующий 1-й Воздушной армией. Осенью следующего года летчик М. М. Громов совершил выдающийся перелет по маршруту Москва – Кенигсберг – Берлин – Париж – Рим – Вена – Варшава – Москва, приведя в удивление и восторг авиационные круги европейских стран, особенно германские. А в 1929 году на десятиместном самолете "АНТ-9" под названием "Крылья Советов" М.Громов с группой корреспондентов совершил перелет по столицам европейских государств по маршруту: Москва – Берлин – Париж – Рим – Лондон – Варшава – Москва. Советская и мировая пресса ликовали по поводу достоинств самолета и летчика.

Эти достижения еще больше усилили стремление молодого Яковлева к занятиям конструированием самолетов. Но сначала были планерные соревнования в Коктебеле, практические занятия в авиамастерских Военно-воздушной академии, работа на Центральном аэродроме. И, наконец, первые полеты в качестве пассажира с летчиком Пионтковским. Потом случайно состоялось знакомство с легендарным наркомом М. В. Фрунзе.

Таковы были первые шаги будущего авиаконструктора, прежде чем он смог приступить к конструированию своей первой авиетки с мотором мощностью 18 лошадиных сил. Ее успешно испытал летчик Пионтковский.

Вместе с первыми успехами пришло понимание, что для серьезной работы нужны знания. И он окончил курс обучения в Военно-воздушной академии.

Александр Сергеевич Яковлев создал более 100 типов и модификаций летательных аппаратов, в том числе первый отечественный реактивный истребитель "Як-15", первый отечественный сверхзвуковой бомбардировщик "Як-28", первый в мире палубный самолет вертикального взлета "Як-38", множество спортивных самолетов, создал несколько типов тяжелых вертолетов (в том числе "Як-24") и ряд типов пассажирских самолетов ("Як-12", "Як-40", "Як-42").

Основным советским истребителем в годы Второй мировой войны считался истребитель Яковлева "Як-3". Этих самолетов было выпущено более 36 тысяч. Как считают многие военные летчики, это был лучший истребитель времен минувшей мировой войны.

Генеральный конструктор Александр Сергеевич Яковлев принадлежит к числу тех создателей летательных аппаратов, о каждом из которых нельзя сказать, что он – один из многих создателей отечественных самолетов. О нем можно со всей определенностью заявить, что в области создания истребителей он – наиболее яркая из звезд мировой величины в блестящей плеяде советских авиационных конструкторов первой половины двадцатого столетия.

Работая в сотрудничестве с летчиками, интересуясь их мнением и живя их заботами, он прекрасно знал особенности всех родов авиации и понимал, что на вершине иерархической пирамиды авиации находится истребитель...

Всему миру известны боевые подвиги французских летчиков полка “Нормандия – Неман” во время Второй мировой войны. Летчики этого полка воевали на истребителях "Як-3" конструкции Яковлева.

Давая высокую оценку заслугам Яковлева в области самолетостроения, вскоре после окончания войны посол Франции генерал Катру, желая выказать особую учтивость и уважение, обращался к нему не иначе как "мой генерал!"

ПОЛК СОВЕТСКИХ АСОВ

Под этим названием в историю Военно-воздушных Сил Советского Союза вошел 9-й Гвардейский истребительный авиационный полк. Полное название полка –

9-й Гвардейский истребительный авиационный Одесский Краснознаменный ордена Суворова полк. В составе этого полка сражались 28 Героев Советского Союза, четверым из них это высокое звание было присвоено дважды. Это единственный истребительный авиаполк, участник героической обороны Одессы.

Полк участвовал в тяжелых боях под Харьковом и в междуречье Волги и Дона, под Сталинградом и под Ростовом, под Таганрогом и под Мелитополем, в Донбассе и Крыму, в Восточной Пруссии и принимал участие при взятии Берлина. За образцовое выполнение заданий и проявленный героизм и мужество во время Восточно-Прусской операции, находясь в составе 303-й истребительной авиадивизии генерала Захарова, полк был награжден орденом Суворова третьей степени.

До Великой Отечественной войны этот полк именовался 69-м истребительным авиационным полком. За героическую оборону города Одессы, ставшего Городом-героем, полк получил наименование "Одесский". В воздушных боях с опытным противником полк нес серьезные потери.

30 ноября 1941 года полк прибыл в Закавказье для переформирования и переучивания с самолетов "И-16" на "ЛАГГ-3". И в феврале 1942 года там было получено сообщение о том, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 февраля 1942 года за образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные при этом доблесть и мужество 69-й истребительный авиационный полк награждался орденом Красного Знамени. Вскоре приказом народного комиссара обороны за проявленную отвагу в боях с врагом, за стойкость, героизм и мужество личного состава 69-й Краснознаменный истребительный авиаполк был преобразован в 9-й Гвардейский.

10 июня 1942 года полк прибыл под Харьков. Красная Армия, неся большие потери, вела оборонительные бои, постепенно отходя все дальше на восток. Вместе с отступающими наземными войсками перебазировался на восток и 9-й Гвардейский истребительный авиаполк.

Так полк оказался в районе Сталинграда. Положение на фронте и здесь было тяжелым. Достаточно сказать, что на этом участке советско-германского фронта против 300 советских самолетов действовало 1200 немецких. Не легче было положение советских воинов, сражавшихся в осажденном Сталинграде. Там был и мой отец.

... В послевоенные годы мне часто доводилось слушать рассказы отца. Жили мы тогда в Красноярске в простом неблагоустроенном доме, в небольшой квартире. Отец был страстный охотник, и вокруг него всегда собирались такие же, как он, любители этого старинного занятия. А там, где собираются рыбаки или охотники, всегда можно услышать множество самых невероятных историй.

И так как самые невероятные истории случались на войне, то и разговоры, естественно, велись на темы минувшей войны.

В большинстве таких затяжных бесед, которые часто происходили далеко за полночь, принимали участие и бывшие фронтовики.

Но самые невероятные происшествия и удивительные истории приводил мой отец. Он в осажденном Сталинграде командовал пехотным батальоном, получил там сквозное пулевое и штыковое ранения и, как я обнаружил впоследствии после кончины отца в его пожелтевших от времени бумагах, был вдобавок тяжело контужен.

Он многократно упоминал в разговорах о воздушных сражениях в небе Сталинграда. И то, что слышал я из уст участника Сталинградской битвы, разительно отличалось от того, что мне потом приходилось читать в советской литературе. То, что преподносилось читателям писателями и корреспондентами, отличалось от окопной правды точно так же, как отличается небо от земли.

Наверное, в жизни каждого человека наступает момент, когда приходится оглянуться назад и с высоты прожитых лет оценить строго и непредвзято пройденный путь. И дать ответ на основной вопрос: сумел ли он реализовать свои возможности? Наверное, не раз эти мысли посещали в последние годы жизни и моего отца, в прошлом простого деревенского парня родом из небольшой таежной деревни Усть-Погромная Даурского района Красноярского края. Правильный ли путь для себя он в жизни выбрал?..

Впрочем, выбор у него был небогатый. За него распорядилась война.

В многодетной семье он был старшим. Рано лишившись отца, он, чтобы помочь семье, с пятнадцатилетнего возраста вступил в охотничью артель, став профессиональным охотником. Потом на заработки отправился в Красноярск.

И сразу полюбил удивительно красивые окрестности города на Енисее, особенно был поражен величием могучих каменных великанов заповедника "Столбы".

А далее – все как у многих других сверстников: работа, "Столбы", служба в армии, курсы командиров Красной Армии.

И ничего особенного, на первый взгляд, не происходило вокруг. Но это только на первый взгляд. На самом деле именно в эти годы происходило становление молодого человека, формирование его несгибаемого характера, воспитание силы воли и физической выносливости – тех качеств, которые впоследствии так пригодятся ему, помогут в трудные минуты преодолеть самого себя и выстоять в, казалось бы, самых безнадежных ситуациях. А испытаний судьба уготовила ему столько, что их с лихвой хватило бы на десятерых.

Чем был Сталинград для советских людей, известно всем, а исход битвы за этот город имел такое огромное значение, что мог оказать влияние на дальнейший ход военных действий. Теперь принято считать, что Сталинградская битва знаменовала собой коренной поворот в ходе всей войны.

Действительно, в ходе этой величайшей битвы оказался окончательно развеян миф о непобедимости немецких войск. Кроме того, от исхода этого сражения на Волге зависело многое. Не следует забывать, что на Дальнем Востоке имелся сильный потенциальный противник – Япония, всегда готовая поживиться за счет чужих территорий, которая к тому времени уже воевала с Соединенными Штатами Америки, нашим союзником, а на Ближнем Востоке в войну на стороне фашистской Германии после падения Сталинграда готовилась выступить Турция.

Поэтому воюющие стороны приложили все силы, чтобы любой ценой добиться успеха в Сталинградском сражении.

Немцы бросили на взятие города лучшие свои части, 6-ю армию генерал-полковника Фридриха Паулюса. Дымились пепелища города, горела Волга, но советские солдаты сражались в окопах Сталинграда и его руинах, превращая каждый дом в неприступную крепость. Дома по нескольку раз переходили от наших к немцам и наоборот.

Тяжелая битва закончилась окружением, разгромом и капитуляцией остатков 300-тысячной армии фельдмаршала Паулюса (это воинское звание было присвоено Паулюсу накануне капитуляции лично Гитлером, и сам факт этого должен рассматриваться фельдмаршалом как призыв и требование оказывать сопротивление Красной Армии до конца)...

Наши солдаты выстояли и победили. Есть в этой победе и доля моего отца. У войны свои законы.

Солдат, доживший до Победы, никогда не забудет тех, кто навечно остался лежать на полях сражений. Это про них сказал поэт:

Тяжело и больно об этом вспоминать тем, кто сам прошел дорогами войны, теряя своих боевых товарищей и друзей. Наверное, поэтому так немногословны бывали оставшиеся в живых. И лишь в кругу таких же бывалых воинов оживали в их рассказах картины сурового военного прошлого.

Никогда прежде мне не приходилось слышать и читать ничего более откровенного о войне. В рассказах отца война "выступала" без прикрас, с накалом чувств и страстей, возносивших и уносивших простых воинов в бессмертие, и в то же время во всей ее неприглядности: с героизмом и трусостью, с теми, кто, плохо вооруженный, шел в атаку в первых рядах, и с вооруженными до зубов "особистами", которые шли сзади и должны расстреливать своих, если те повернут назад; с великодушием и мародерством, с патриотизмом и предательством. И надо было пройти через всё это, на то она и война!

Из тех рассказов отца сохранился в моей памяти один из эпизодов войны.

...Было это в Польше в конце лета 1944-го. В уцелевших поместьях наливались соком яблоки и в минуты затишья как ни в чем не бывало пели соловьи, на полях созрел урожай.

Война докатилась, теперь уже с востока, до Польши.

Советские солдаты считали, что им предстоит осуществить благородную миссию по освобождению польской земли от немецко-фашистских захватчиков. Но многие поляки так не считали. Они думали, что это именно из-за Советского Союза Польша пострадала дважды.

В первый раз – в 1939 году, когда Гитлер напал на Польшу и захватил ее, чтобы приблизиться к территории СССР для последующего нападения на него.

И во второй раз разрушение на польскую землю пришло с огненным валом наступающих советских войск. Оно оказалось наиболее разрушительным и пагубным. Если в первом случае война продлилась недолго в силу быстрого разгрома польской армии и Польшу бомбили немецкие "лаптежники", как называли тогда бомбардировщики "Юнкерсы-87", то во втором случае польскую землю бомбили не только те же "Ю-87", но еще и советские "Ил-2" и "Пе-2". А это намного страшнее. Техника за годы войны развивалась и совершенствовалась, увеличивалась огневая мощь самолетов. К тому же немцы оказывали русским упорное сопротивление, и повсеместно бои носили разрушительный характер.

Но как бы ни обстояли дела на фронтах, а частная собственность была для поляков так же свята, как священная корова для индусов.

Подбитый советский истребитель совершил вынужденную посадку на кукурузное поле.

Когда подбежали наши пехотинцы, истекающий кровью летчик был уже без признаков жизни. Сняв головные уборы, солдаты стояли молча, отдавая последние почести защищавшему их асу. Голова молодого парня, с выбившимся из-под шлемофона непокорным русым чубом, безжизненно склонилась набок. Его жизнь осталась в небе...

Подъехал полковник авиации и тоже стоял молча в горестном раздумье.

Его размышления прервал поляк, хозяин усадьбы, появившийся как из-под земли:

– Пан полковник, а пан полковник! Кто мне заплатит за кукурузу?

Со словами "пшел вон!" полковник вложил горечь момента в короткий удар...

Так, на изломе души, вершились многие эпизоды ушедшей войны.

Рассказ о них – это не документ. Но так было. И кто бы мог подумать, что пройдут годы и в руках у меня окажется документ – письмо ветерана Великой Отечественной войны, летчика, награжденного многими боевыми наградами Родины, писателя И. В. Голубицкого к моему другу, полковнику авиации в отставке, бывшему летчику-истребителю А. И. Ланшакову.

В письме наряду с новогодним поздравлением подтверждалась мысль о том, что отношение к минувшей войне у многих народов сугубо свое, индивидуальное, что многие в Европе не считают советских солдат освободителями от фашистского гнета, напрочь и очень скоро позабыв уроки истории. И все это происходит на фоне горячего желания нашего народа иметь над собой мирное небо.

Позволю себе привести выдержки из этого письма.

"Здравствуйте, уважаемый Александр Иннокентьевич! – писал Голубицкий. – Сердечно поздравляю Вас и Вашу семью с Новым 1995 годом!..

(Прошу обратить внимание: у тех, кто прошел через горнило войны, кто на себе испытал ее тяготы, лишения, ужасы, – слова "счастье" и "мир" стоят рядом, как нечто неотъемлемое одно от другого. – Прим. авт.)

... Рассчитывал закончить книгу и выслать один экземпляр Вам. Но, увы!.. Многие разделы приходится переоценивать по другим параметрам. Мое продолжительное нахождение в спецкомандировке в Польше поляки расценивают иначе. Они забыли, что Красная Армия Польшу освободила от немецко-фашистских войск. Они помнят только зло.

Выражаю свою искреннюю благодарность Вам, Александр Иннокентьевич, за Ваше письмо и фотографию. Молодцы красноярские аэроклубовцы! Шли и идут впереди во все времена. Я горжусь Красноярским аэроклубом, он и мне дал путевку в "пятый океан".

... Я являюсь членом президиума совета ветеранов войны, труда, Вооруженных Сил Фрунзенского района и города Минска...

С уваженим, Голубицкий. 19.12.94 г.".

Это документ, заставляющий о многом задуматься..

Удивительное поколение – солдаты Второй мировой...

– Люди шли в бой не ради наград, а за Родину! – часто говорил отец. – Бывало так, что некому было писать похоронки, не то что наградные представления... Все погибли...

Зато о тех временах осталась память. Вечная память и вечная слава! Прав был поэт, написав эти строки:

Да, советские воины выстояли и победили. Но какой ценой!

Запомнились рассказы о том, как долгое время над Сталинградом появлялась пара немецких самолетов-истребителей. Они устраивали в небе бои с советскими летчиками. Приходили они всегда вдвоем, сбивали несколько наших самолетов и уходили до следующего дня.

Отец говорил, что это были испанские летчики. Теперь я думаю, что это могли быть не испанские летчики, а немецкие, ранее воевавшие в Испании, поддерживавшие режим Франко.

Эти показные воздушные бои немецких асов удручающе действовали на советских воинов, наблюдавших за ними с земли.

Но однажды произошло неожиданное. Вместо обычно появляющейся группы из нескольких самолетов навстречу немецким истребителям пришли два советских истребителя, и в воздушной карусели, в которой закрутились самолеты, один немецкий истребитель был сбит. Второй повернул на запад и скрылся. Больше показных воздушных боев над Сталинградом немцы не устраивали.

Для чего нужны асы

Теперь, сопоставляя факты по времени, мне становится понятно, что пара советских истребителей, принявшая вызов немецких летчиков, могла принадлежать только полку советских асов – летчикам 9-го Гвардейского истребительного авиаполка.

"В разгар Сталинградской битвы, – писал в своих воспоминаниях генерал-полковник авиации А. Г. Рытов, – гитлеровское командование перебросило туда 52-ю эскадру, считавшуюся ударной мощью германской авиации. Ее костяк составляли ветераны воздушного флота. Многие из них участвовали в боях на стороне Франко в Испании. Делалась ставка на то, чтобы навести страх и ужас на защитников советского неба.

Против отборных фашистских вояк требовалось создать не только надежный щит, но и разящий меч, который бы оказался в состоянии нанести по ним смертельный удар, развеять в прах не в меру раздутую славу фашистских асов.

С этой целью и был сформирован 9-й истребительный полк. В его ряды влились многие уже прославленные к тому времени советские летчики. При отборе к ним предъявлялись высокие требования: иметь на своем счету не менее пяти сбитых фашистских самолетов, являть собою пример отваги и товарищеской верности. Преобладающее число летчиков было коммунистами, готовыми в критическую минуту умереть, но не изменить военной присяге". ( Рытов А. Г. Рыцари "пятого океана". Воениздат, 1968, с. 317.)

"Это должны быть асы в полном смысле слова, – говорил (тогда еще генерал-майор) командующий 8-й Воздушной армией Хрюкин Т. Т. – Только тогда они смогут справиться со сложными задачами в любых условиях, а часть в целом оправдает свое назначение".

Со всех фронтов в 9-й Гвардейский направлялись лучшие асы. Только с сентября по декабрь 1942 года этот полк пополнился Героями Советского Союза

И. Д. Барановым, А. В. Мартыновым, в полк прибыли успевшие к тому времени прославиться летчики Г. П. Кузьмин, А. Ф. Ковачевич, В. Д. Лавриненков, Амет-хан Султан, И. Г. Борисов, А. Н. Карасев, Е. П. Дранищев, И. Я. Сержантов, И. А.Пишкан, А. А. Чиликин, И. В. Захаренко и другие.

О красноярце Георгии Павловиче Кузьмине следует сказать несколько слов особо.

Много лет спустя после окончания Великой Отечественно войны красноярские аэроклубовцы провели большую работу по сбору материалов для создания своего музея. Десять лет они вели переписку с бывшими воспитанниками аэроклуба, по крупицам собирая сведения о них. Самое деятельное участие в этом благородном начинании принимал бывший военный летчик, полковник в отставке, человек, с которым автор этих строк успел подружиться, Александр Иннокентьевич Ланшаков. Впервые были собраны данные о шестнадцати летчиках-красноярцах, Героях Советского Союза (теперь мы знаем имя еще одного).

Среди них значится имя Г. П. Кузьмина. Вот что удалось узнать о Георгии Павловиче Кузьмине.

Родился 23 апреля 1913 года в деревне Нагорное Красноярского края в крестьянской семье.

По призыву комсомола поступил в Вольскую школу военных летчиков и техников и в 1931 году окончил ее. Затем была работа авиационным техником и постоянное стремление летать на самолетах.

Мечта сбылась в 1939 году, когда он окончил Качинскую военно-авиационную школу и получил специальность летчика.

В том же 1939 году получил боевое крещение в боях с японскими милитаристами на Халкин-Голе. Здесь за боевые заслуги он получил орден Красного Знамени.

С первых дней Великой Отечественной войны Г. П. Кузьмин на фронте.

В 9-м Гвардейском истребительном авиационном полку с ноября 1942 года. Первый летчик полка советских асов, сбивший двадцать самолетов врага. Всего же на счету Георгия Павловича Кузьмина 22 лично им сбитых самолета и еще 7 сбито в группе с товарищами.

Звания Героя Советского Союза удостоен Указом Президиума Верховного Совета СССР от 18 апреля 1943 года.

Погиб Г. П. Кузьмин 18 августа 1843 года в воздушном бою.

В память о нем в городе Заозерном Красноярского края одна из улиц названа его именем. Имя Героя Советского Союза гвардии майора Георгия Павловича Кузьмина носит Рыбинская восьмилетняя школа. В Донбассе красными следопытами была найдена могила отважного летчика. В школе № 1 города Красный Луч учащиеся создали стенд, посвященный жизни и боевым подвигам нашего земляка-красноярца.

Необычна и поучительна судьба этого человека. Любовь к родине привела его через многие испытания к заслуженной воинской славе. "Красноярским Маресьевым" называли его боевые товарищи.

С первых дней войны Кузьмин сражался с превосходящими силами врага на самых западных границах Советского Союза. На своем "И-153" сбил несколько немецких самолетов и таранил бомбардировщик "Ю-87". За мужество и отвагу он был награжден орденом Красного Знамени.

19 ноября 1941 года в воздушном бою старший лейтенант Кузьмин сбил два вражеских бомбардировщика, но и его самолет был подбит, а летчик ранен. Истекая кровью, он все же сумел посадить самолет на территории, занятой фашистами.

Долго полз по глубокому снегу, пока наконец, уже с обмороженными ступнями ног, не добрался до какой-то деревушки, где его спрятали местные жители.

Оставаться долго у приютивших его людей не позволяла совесть. Ведь в случае обыска, что довольно часто практиковалось немцами, расстрел ожидал всю семью, укрывавшую командира Красной Армии.

Через несколько дней летчик, переодевшись в гражданскую одежду, предпринял попытку перейти линию фронта, однако был схвачен немцами.

Потянулись дни заточения в лагере для военнопленных.

Мысли о побеге ни на минуту не оставляли Кузьмина. Наконец задуманное удалось осуществить. Уничтожив часового, он совершил побег. Более месяца находился в партизанском отряде. И наконец был переправлен через линию фронта.

Когда оказался в одной из советских воинских частей, был немедленно направлен в госпиталь, где ему ампутировали ступню левой ноги и часть ступни правой. Врачи вынесли заключение о невозможности продолжать полеты.

Но душой летчик был в небе. Превозмогая сильную боль, он учился ходить заново. И своего добился. Ему разрешили вернуться в родной полк.

Освоив новый истребитель – "Ла-5", Кузьмин, получив назначение на должность командира авиаэскадрильи 239-го истребительного авиационного полка, принимал участие в воздушных боях в небе Сталинграда. Его имя гремело на всю страну. О нем рассказывали армейские газеты. Вполне возможно, это о нем рассказывал мой отец...

В середине октября произошел воздушный бой, о котором потом часто вспоминали однополчане.

Пара немецких истребителей-"хейнкелей", считавшихся едва ли не лучшими истребителями германских военно-воздушных сил, но из-за сложности в эксплуатации и частых отказов не нашедших массового применения, скрытно подошла к аэродрому, на котором находилась авиаэскадрилья Кузьмина. Эта пара немецких самолетов заблокировала аэродром и могла нанести ощутимый урон самолетам, находящимся на аэродроме, уничтожив их на стоянках.

Взлет был невозможен, так как любой взлетевший самолет, пока он убирал шасси, набирал высоту и скорость, становился легкой добычей немецких летчиков.

В этой, казалось бы безвыходной ситуации, одному советскому истребителю все же удалось произвести взлет.

Взлетевшим был командир авиаэскадрильи Кузьмин.

Пара немецких самолетов набросилась на него, но советскому летчику удалось уйти из-под удара. Его самолет устремился ввысь, чтобы оттуда ударить по врагу.

Через несколько минут завязался воздушный бой.

С аэродрома тем временем взлетели еще несколько самолетов. Они быстро разделались с ведомым, а Кузьмин по радио приказал не трогать ведущего. "Я сам прикончу его", – сказал он.

Но, видно, летчик немецкого самолета был очень опытным.

Бой затянулся.

Наконец в лобовой атаке Кузьмину удалось пушечной очередью повредить немецкий истребитель. Летчик выпрыгнул с парашютом. Ветром его несло прямо на аэродром. И он приземлился туда, куда еще совсем недавно так стремился...

Немецкий летчик был ранен в бою и при задержании не оказал сопротивления.

Это был известный немецкий ас, обер-лейтенант Ганс Шульцер, выпускник высшей школы пилотажа в Берлине, кавалер Железного креста с лавровым венком, которым награждал лично Гитлер летчиков, сбивших не менее ста самолетов.

Командующий Воздушной армией генерал Т. Т. Хрюкин знал и высоко ценил летчика Г. П. Кузьмина. Приказом командующего Кузьмин был назначен заместителем командира 9-го Гвардейского истребительного авиаполка.

Так, с ноября 1942 года оказавшись в полку советских асов, воевал красноярец Георгий Павлович Кузьмин...

По всем фронтам гремела слава 9-го Гвардейского.

О летчиках писали газеты, фронтовые поэты сочиняли стихи. "Героям-гвардейцам" – так назвал свое стихотворение, посвященное асам 9-го Гвардейского, один из поэтов:

1 мая 1943 года в полку стало известно о присвоении высокого звания Героя Советского Союза А. Ф. Ковачевичу и В. Д. Лавриненкову, а 3 мая 9-му истребительному полку было присвоено наименование "Одесский".

День ото дня множилось число сбитых немецких самолетов. Памятным для воинов полка стал день 21 июля 1943 года. Используя нелетную погоду, в этот день чествовали "двадцатников", то есть летчиков, на счету которых было двадцать и более сбитых вражеских самолетов. В этот день на импровизированном праздничном вечере чествовали летчиков: Евгения Дранищева, Александра Карасева, Владимира Лавриненкова, Алексея Алелюхина. Слава о боевых подвигах этих летчиков разносилась по всем фронтам. Известно о них было и немцам. Например, немцы делали специальное предупреждение по радио своим пилотам, предупреждая их о том, что в воздухе находится Алелюхин. Знаменательно то, что именно А. В. Алелюхин стал первым в 9-м Гвардейском истребительном авиационном полку дважды Героем Советского Союза. Произошло это 1 ноября 1943 года.

О высоком летном мастерстве и боевой выучке летчиков 9-го Гвардейского может свидетельствовать такой факт. За месяц боев, с середины сентября по середину октября 1943 года (как раз к четвертой годовщине со дня формирования полка), в 39 воздушных боях полк сбил 39 фашистских самолетов, не потеряв ни одного своего летчика.

9-й Гвардейский истребительный авиаполк перебрасывался командованием в самые "горячие точки" советских фронтов.

Он принимал участие в освобождении Крыма.

В небе Севастополя летчики полка уничтожили 21 самолет противника и шесть повредили, опять-таки не потеряв ни одного летчика.

Всего за время Крымской операции летчиками 9-го Гвардейского в воздушных боях было сбито 36 самолетов и 15 уничтожено и повреждено на земле.

За боевые действия по освобождению Крыма второй медалью "Золотая Звезда" был награжден летчик 9-го Гвардейского истребительного авиационного полка В. Д. Лавриненков.

Для переучивания на новые истребители "Ла-7" полк в мае 1944 года прибыл в Подмосковье. Здесь на сборах 25 сентября личным распоряжением командующего ВВС Красной Армии вместо погибшего подполковника А. А. Морозова на должность командира полка был назначен майор В. Д. Лавриненков, а несколько позже заместителем командира полка назначили майора, дважды Героя Советского Союза А. В. Алелюхина.

27 октября 9-й гвардейский перелетел на 3-й Белорусский фронт, в 1-ю воздушную армию, и вошел в состав 303-й истребительной авиационной Смоленской Краснознаменной дивизии генерала Г. Н. Захарова. Произошла встреча с прославленными истребительными полками: 18-м и 139-м Гвардейскими (бывшим 20-м иап), полком французских летчиков "Нормандия – Неман", 523-м четырежды орденоносным разведывательным истребительным авиаполком.

Лучшие советские асы собрались в 303-й авиадивизии генерала Захарова. Но и противостояли им лучшие асы Германии эскадры "Мельдерс".

Начиналось великое сражение за Восточную Пруссию...

Здесь летчики 9-го Гвардейского отличились при обеспечении с воздуха действий Тацинского танкового корпуса генерала Бурдейного.

Из Восточной Пруссии путь 9-го Гвардейского – в небо Берлина.

За боевые подвиги в Восточной Пруссии и в небе над Берлином 25-й летчик 9-го Гвардейского истребительного авиаполка был удостоен звания Героя Советского Союза, а летчики Амет-хан Султан и П. Я. Головачев были награждены второй "Золотой Звездой".

На стенах поверженного рейхстага осталась надпись летчиков полка советских асов: "Мы защищали Одессу – Сталинград. Пришли в Берлин. Летчики"

За четыре года войны летчики полка совершили 15152 боевых вылета, уничтожили 558 самолетов противника, 50 орудий, 12 770 солдат и офицеров врага, множество единиц боевой техники. 21 раз полку объявлялась благодарность Верховного Главнокомандующего – за мужество и стойкость, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

УДАРНАЯ СИЛА АВИАЦИИ

Артиллерия – бог войны! Эта ставшая крылатой фраза, сказанная Сталиным, отражала всесокрушающую мощь советской артиллерии. Действительно, сила этого грозного оружия не ставится под сомнение ни одним военачальником времен Второй мировой войны.

Этот вид оружия совершенствовался всеми воюющими странами на протяжении всей войны. Изыскания проводились, в общем-то, в одном направлении: нужно было доставить как можно больший заряд на как можно большее расстояние при сохранении точности попаданий. И, надо сказать, артиллеристы во многом преуспели.

Немцы, например, создали крупнокалиберные дальнеобойные орудия и отлаживали выпуск ракет ФАУ-1 и ФАУ-2. Но точность стрельбы в том и другом случае была невелика. Хотя просматривались и плюсы: эти средства доставки боезарядов были беспилотными.

Для повышения точности нанесения артиллерийских ударов обе воюющие стороны широко использовали воздушных корректировщиков артиллерийского огня. Но можно было пойти дальше: соединить эти два качества – корректировщика и сверхдальнобойного орудия – воедино.

Эта идея воплотилась в самолете. Советские авиаконструкторы создали штурмовик "Ил-2" и фронтовой бомбардировщик "Пе-2". Гарантировалась высокая точность попаданий при бомбометании и доставка смертоносного груза к цели, находящейся за сотни километров, правда, при определенном риске.

Оценивая ударную мощь советских бомбардировщиков, пленный комендант крепости Кенигсберг генерал Лаш заявил: "Солдаты были изумлены, прижаты к земле, загнаны в блиндажи. Проводная связь нарушена, частично нарушена и радиосвязь.Потери от авиации были большие, но точного количества назвать не могу, ибо от частей и соединений донесений не получал из-за отсутствия связи. Я считаю, что взаимодействие вашей авиации с наземными войсками улучшалось из года в год. Получило широкое распространение корректирование артогня с воздуха. Ваша артиллерия быстро пристреливалась к нашим батареям благодаря тому, что корректировщики находились все время в воздухе. Регулярно с самого утра нас начинали фотографировать ваши разведчики..."

И это не единичное заявление немецких генералов.

В книге "Война Гитлера против России" бывший начальник отдела печати германского министерства иностранных дел Пауль Шмидт упоминал о катастрофических последствиях после налетов советских бомбардировщиков в мае 1944 года при изгнании немцев из Севастополя.

"10 мая около 02.00 два крупных транспорта "Тотила" и "Тейя" подошли к Крыму. Они остановились в двух морских милях к северу от мыса Херсонес, так как иначе оказались бы в пределах огня советской артиллерии. Самоходные паромы и катера перевезли с берега солдат и офицеров. "Тейя" приняла на борт 5000 человек, "Тотила" – 4000. А затем произошла катастрофа. Советские штурмовики и бомбардировщики в сопровождении истребителей с ревом промчались над судами. Немецких истребителей в небе не было. В 05.45, получив три попадания, транспорт "Тотила" загорелся и потерял ход. Через полчаса он затонул. Спаслись лишь несколько сотен человек. Такая же участь постигла "Тейю". Советский торпедоносец нанес ей столь тяжелые повреждения, что около 10.00 транспорт затонул. Из 5000 уцелели 400 человек. Восемь тысяч нашли смерть в морской пучине в результате одного удара", – писал Шмидт. ( За рубежом. 1986. № 20. 9 – 15 мая. С. 18, 19.)

Во время проведения операции под кодовым наименованием "Багратион" в боях за освобождение столицы Белоруссии города Минска отличилась 1-я Гвардейская штурмовая авиадивизия полковника С. Д. Пруткова из 1-й Воздушной армии. Летчики этой дивизии делали по 10-12 боевых вылетов в день на штурмовку вражеской техники и живой силы. В одном из таких вылетов 6 июля 1944 года командир эскадрильи 74-го Гвардейского штурмового авиаполка Герой Советского Союза старший лейтенант Борис Семенович Окрестин заметил колонну немецких танков, пытавшихся прорваться из окружения. Он немедленно направил свою группу штурмовиков на танковую колонну. Но штурмовики были встречены огнем зенитной батареи.

Командир эскадрильи атаковал зенитную батарею фашистов, но в это время от прямого попадания зенитного снаряда его самолет загорелся. Летчик направил свой горящий "Ил-2" на скопление вражеской техники...

Останки героя были захоронены в Минске со всеми почестями. В его честь в столице Белоруссии одна из улиц названа его именем. Его имя присвоено одной из школ Минска.

В 1-й Воздушной армии воевала летчиком на штурмовике "Ил-2" Тамара Константинова. Стрелком-радистом вместе с ней летала Александра Мукосеева.

Бывшая воспитанница одного из подмосковных аэроклубов, Константинова вначале работала в полку штурмовиков шофером. Потом добилась перевода и летала на фанерном самолете связи "По-2". И наконец ее мечта осуществилась: ей доверили штурмовик "Ил-2", а в дальнейщем она не раз успешно водила на штурмовку вражеских позиций группы штурмовиков.

Заместителю командира эскадрильи 999-го штурмового авиационного полка лейтенанту Т. Ф. Константиновой было присвоено звание Героя Советского Союза. О ней и ее брате-летчике, тоже Герое Советского Союза, была написана книга "Константиновы над горящей землей".

Иногда вместе с солдатами шли по дорогам войны мальчишки, которые погибли бы без заботы русских солдат. Таких солдатских сынов, подобранных на перепутье фронтовых дорог, называли коротко и понятно – "сын полка". А в 999-м штурмовом авиационном полку 1-й Воздушной армии была "дочь полка". Малышка была дочерью Тамары Константиновой. (В 1980 году на второй встрече ветеранов 1-й Воздушной армии обеим Константиновым, матери и дочери, были вручены памятные медали ветеранов Воздушной армии. Дочь тоже стала ветераном. Вручал памятные медали по поручению бывшего командования воздушной армии красноярец Михаил Константинович Тарских.)

О грозной силе оружия наших бомбардировщиков и штурмовиков говорит следующий факт.

В плане операции "Цитадель" на Курской дуге немецкое командование возлагало большие надежды на тяжелые танки "тигр", "пантера" и самоходные артиллерийские установки – штурмовые орудия "фердинанд". Особые надежды возлагались на новейшие танки "тигр". На Курской дуге всего было сосредоточено около 2700 танков и штурмовых орудий. С помощью этой техники гитлеровцы намеревались взять реванш за поражение под Сталинградом. 100-миллиметровая лобовая броня "тигров" была непробиваема для обычных снарядов, применяемых в то время нашими танками и артиллерией.

Советское Верховное Главнокомандование поручило артиллерийским конструкторским бюро срочно доработать новый тип снарядов, который начал разрабатываться в Советском Союзе еще задолго до начала Великой Отечественной войны, но работы по которому были прерваны.

Так в короткое время появились новые боеприпасы – кумулятивные снаряды и бомбы. При сохранении прежних калибров эти снаряды легко пробивали лобовую броню "тигров". Такие снаряды были срочно направлены на Курскую дугу, и все советские орудия и танки перешли на эти снаряды. Немцы ничего не подозревали. Они были уверены в неуязвимости своих танков.

Для штурмовиков "Ил-2" в это же время стали выпускаться бомбы малого калибра кумулятивного действия. На "Ил-2" имелось 4 бомбовых отсека, в каждом из которых размещалось по 48 кумулятивных бомб. Каждый штурмовик одним заходом поражал площадь размером 15 на 70 метров, уничтожая танки противника. Кроме того, на самолеты "Ил-2" установили по две пушки калибра 37 мм.

В самом начале битвы, в 5 часов утра 6 июля 1943 года, советские штурмовики нанесли первые удары по скоплениям бронетехники противника. Результат был ошеломляющим. Немецкие танки горели на поле боя, как факелы. Только за первые 5 дней битвы на Курской дуге советские летчики всего лишь одной 291-й штурмовой авиационной дивизии уничтожили и повредили 422 немецких танка.

Немецкое командование было обескуражено и срочно предпринимало ответные меры.

Для борьбы с советскими штурмовиками с других участков советско-германского фронта на Курскую дугу были переброшены лучшие истребительные подразделения фашистских военно-воздушных сил. Начались ожесточенные сражения за господство в воздухе.

В воздушных боях здесь отличились летчики истребительной авиации 1-й Воздушной армии, в том числе 303-й истребительной авиационной дивизии генерала Захарова, в состав которой входил полк французских летчиков "Нормандия".

Курская битва закончилась тяжелым поражением немецких войск.

А потом было сражение за освобождение Белоруссии.

Высокую оценку эффективным действиям советских бомбардировщиков и штурмовиков дал в своей книге "История Второй мировой войны" участник Белорусского сражения в 1944 году, командующий 4-й армией вермахта генерал Курт фон Типпельскирх: "Бесконечный поток тяжелой артиллерийской техники, зенитных батарей и всевозможных машин с огромными усилиями передвигался по давно уже выбитой, но единственно возможной для отступления дороге, пересекавшей у Березино р. Березино. Непрерывные налеты авиации противника причиняли тяжелые потери ( в частности, погибли два командира корпусов и один командир дивизии), а также вызывали бесконечные заторы среди отступавших колонн. Русские штурмовики то и дело разрушали мост у Березино, после чего на восточном берегу всякий раз образовывались огромные скопления машин..." (Типпельскирх К. История Второй мировой войны, М., Издательство иностранной литературы, 1956, стр. 446.)

А вот какие впечатления вынес от встреч с советскими штурмовиками пленный солдат 387-го артиллерийского полка Стефан Кагер:

"Наши солдаты очень боятся внезапных налетов советских штурмовиков. Не говоря уже о больших потерях, эти налеты производят очень сильное моральное действие. Во время одного налета, свидетелем которого я был на командном пункте полка, было убито 40 человек и много ранено. Советские штурмовики неуязвимы. Я часто видел, как, несмотря на очень сильный зенитный огонь, они продолжали атаки на малой высоте как ни в чем не бывало". ("Вечерняя Москва". 1943. 5 июня.)

Освобождение Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков явилось одной из крупнейших стратегических военных операций Второй мировой войны. Цель этой операции, получившей наименование "Багратион", состояла в разгроме немецких армий группы "Центр" и в освобождении территории союзной республики и ее столицы, города Минска. Кроме того, предусматривалось создание благоприятных условий для последующего наступления советских армий на Восточную Пруссию, в Польшу, Чехословакию и на Балканы.

Операция была успешно проведена советскими войсками за короткое время – с 23 июня по 29 августа 1944 года.

Еще до начала операции "Багратион" нашим союзникам стало ясно, что и без их помощи Советский Союз способен победить в войне и освободить Европу от фашистского гнета. При этом, разумеется, в освобожденных странах будут установлены неугодные Западу прокоммунистические режимы, чего правящие круги союзников никак не могли допустить. Более откладывать открытие Второго фронта союзники уже не могли, и 6 июня 1944 года они наконец высадились на северо-западе Франции.

Второй фронт, чего так добивался Советский Союз, был открыт.

В операции "Багратион" советским войскам противостояла самая мощная группировка вражеских войск: группа армий "Центр" (командующий – генерал-фельдмаршал Буш, с 28 июня – генерал-фельдмаршал Модель) в составе 3-й танковой армии, 2-й, 4-й и 9-й полевых армий. Группу армий "Центр" поддерживали: с юга – 4-я танковая армия группы армий "Северная Украина", с севера – 16-я армия группы армий "Север". Советским войскам противостояли 63 дивизии и 3 бригады, которые с воздуха поддерживались авиацией 6-го, 1-го и 4-го воздушных флотов.

Всего на этом сильно укрепленном участке фронта, на Белорусском выступе, немцы сосредоточили около 1,2 миллиона солдат и офицеров, свыше 9,5 тысячи орудий и минометов, 900 танков, 1350 самолетов.

С нашей стороны в операции принимали участие войска 1-го Прибалтийского фронта (командующий – генерал армии Баграмян), 1-го Белорусского фронта (командующий – генерал армии Рокоссовский), 2-го Белорусского фронта (командующий – генерал-полковник Захаров) и 3-го Белорусского фронта (командующий – генерал-полковник Черняховский). С воздуха войска поддерживались авиацией 1-й, 3-й, 4-й, 6-й и 16-й Воздушных армий.

Всего около 1,4 миллиона человек, 31 тысяча орудий и минометов, 5,2 тысячи танков и САУ, более 5000 боевых самолетов.

Такова была общая расстановка сил перед началом наступательной операции "Багратион".

Как видно из расклада сил, не имея перевеса в живой силе, Ставка Верховного Главнокомандования делала основной упор на применение артиллерии, танков, авиации.

Особые надежды возлагались на авиацию. Именно ей надлежало провести тщательную воздушную разведку на всю глубину вражеской обороны (а это 250-300 километров от линии фронта), без чего на войне не могло увенчаться успехом ни одно сражение. Именно ей предстояло наносить удары по разведанным целям. Истребители своим прикрытием должны обеспечить безопасность бомбардировщиков и штурмовиков.

Словом, задачи перед авиацией были поставлены чрезвычайно сложные. И они были выполнены.

Об успешных действиях штурмовой авиации во время проводимой операции "Багратион" секретарь ЦК Коммунистической партии Белоруссии К. П. Пономаренко писал представителю Ставки Верховного Главнокомандования:

"Маршалу Советского Союза товарищу Василевскому А.М.

На днях мы обнаружили и осмотрели юго-восточнее Минска огромный укрепленный лагерь немцев, полностью уничтоженный нашей штурмовой авиацией. Этот район производит потрясающее впечатление по масштабам разгрома и демонстрации мощи нашего воздушного флота. Одна из немецких групп, получив сведения о взятии Минска, построила укрепленный район, в котором засело более 11 тысяч немцев, несколько сот танков, много орудий, более 5000 бронемашин. Обнаружила эту группировку наша 14-я штурмовая Сталинградская Краснознаменная дивизия.

В лагере на месте осмотра лежало 5 тысяч трупов немецких солдат и офицеров и более 5 тысяч сожженных различных машин, большое количество уничтоженных боеприпасов... Доводя до Вашего сведения, просим отметить соответствующим образом 14-ю Сталинградскую Краснознаменную дивизию штурмовой авиации, ее командиров и летный состав.

В НЕБЕСАХ МЫ ЛЕТАЛИ ОДНИХ...

О начале битвы на Курской дуге командир "Нормандии" Пьер Пуйяд вспоминал: "Мы стояли в Хатенках. 20 машин на пятнадцать летчиков. 10 июля в десять часов вечера началась сильная артиллерийская канонада на нашем фронте. Она длилась ночь, день и еще ночь. Бомбардировщики летали без конца. Небо было освещено ракетами. В нашей избе стены ходили ходуном.

12 июля мы поднялись в воздух, сопровождая 28 бомбардировщиков "Пе-2". Все время продолжался сильный артобстрел. Дым и пыль закрыли немецкие траншеи, озаряемые вспышками разрывов. Там творился кромешный ад.

После налета штурмовиков и бомбардировщиков канонада смолкла, и пошла пехота. До 20 июля мы летали беспрерывно вместе с 18-м Гвардейским полком. 12 июля немцев в воздухе почти не было. 13-го мы сбили два "Мессершмитта-110". В последующие четыре дня мы сбили еще семнадцать самолетов. В основном истребителей, которых перехватывали, когда они прорывались к нашим "Пе-2". Беген был ранен в бедро. Де Тедеско пропал без вести. Литольф, Кастелен, Бернавон погибли шестнадцатого. 17 июля не вернулись Тюлян и Вермей. 18 июля я принял командование группой. Оставалось девять летчиков: Прециози, Риссо, Альбер, Дюран, Матисс, Бон, де Форж, Леон и я. Де ля Пуап находился на излечении: у него лопнула барабанная перепонка. Лефевр был болен.

Каждый засыпал рядом с пустой койкой..."

Трудно проходило становление французских летчиков в русском небе. Непривычными для них оказались условия ведения боевых действий. Приходилось взлетать с размокших грунтовых аэродромов на самолетах, на которых ранее они не летали. Нужно было ко всему приспосабливаться, привыкать. Первоначально их преследовали досадные наземные неприятности: то на посадке подломают шасси, то на земле допустят столкновение. Был период, когда командир "Нормандии" заявил своим летчикам, что если дело и дальше пойдет таким образом, то скоро настанет день, когда у них не останется ни одного исправного самолета.

Впоследствии вспоминая об этом периоде, Франсуа де Жофр в своей книге "Нормандия – Неман", предисловие к которой он попросил предпослать командира

303-й истребительной авиадивизии Героя Советского Союза генерал-майора Г. Н. Захарова, писал: "Злой рок тяготел над нами: мы ломали у машины все, что только возможно, от винтов до шасси" ( Франсуа де Жофр. Нормандия – Неман. Перев. с франц. М., Воениздат, 1960, с. 88.). Сам автор также не оставался сторонним наблюдателем. 12 января 1944 года, выполняя тренировочный полет по кругу, в условиях ухудшенной видимости он при заходе на посадку не заметил находящийся на взлетно-посадочной полосе истребитель "Ла-5". Произошло столкновение, в результате чего оба самолета были выведены из строя. Только по счастливой случайности не произошло катастрофы.

Примерно в это же время при перегонке самолетов в ремонт на московскую ремонтную базу, попав в сложные метеорологические условия, летчик Лоран совершил вынужденную посадку в поле. Самолет был поломан, летчик надолго попал в московский госпиталь.

Однажды при взлете пары ведомый допустил попадание в струю от винта самолета ведущего.

Летчики знают, насколько это опасно. Особенно на малой высоте. При выполнении виража, особенно крутого виража, на высоте, в случае правильного его выполнения, самолет попадает в ту точку, из которой начал выполнять эту пилотажную фигуру, в свою собственную струю, при этом самолет резко бросает из стороны в сторону.

Попав в струю, французский летчик не справился с управлением. Произошло летное происшествие, закончившееся поломкой самолета.

На место аварии прибыл начальник штаба полка майор Вдовин.

– Кто, по-вашему, виноват? – спросил его подполковник Пуйяд. – Я слышал, что двигатель плохо работал.

– По-моему, господин Пуйяд, летчик допустил ошибку. Вы же видели, как самолет встряхнуло? Значит, он попал в струю от винта ведущего самолета, и летчик не смог вывести самолет из крена.

Разгоряченный Пуйяд тут же выразил своему начальнику штаба неудовольствие, сказав:

– Из нас кто-нибудь один останется в полку: или вы, или я. Об этом я буду просить мое командование.

Пуйяд направился в сторону командного пункта. Однако через несколько минут вернулся, извинился и просил забыть все сказанное им ранее.

Ни в одном советском авиаполку не было стольких поломок, хотя никто не был застрахован от подобных происшествий.

Французские летчики были молоды, старшему из них, подполковнику Пуйяду, исполнилось к той поре 36 лет, а молодость, как известно, не всегда готова следовать требованиям суровых законов войны. Ничто человеческое им не было чуждо. Воспитанные в духе традиций героев книг Александра Дюма, славных любовных похождений мушкетеров и д’Артаньяна, они могли позволить себе шутить даже в тяжелые минуты испытания войной. Ну кто еще, кроме неунывающего француза, мог оседлать стул и, сидя лицом с его спинке, изобразить смелого гасконца, верхом следующего в Париж, навстречу своим радужным надеждам. Да еще при этом напевать:

Пылкие французы иногда несоразмерно долго провожали русских девчат, которые тоже служили в рядах Красной Армии или с которыми им удавалось познакомиться при различных оказиях вне службы. К сожалению, иногда из-за этого нарушались условия сна и отдыха и "добирать", то есть досыпать, приходилось уже на службе. И тогда можно было услышать шутливое восклицание: "Проснись, Бурдье! Твоя очередь лететь!"

Однажды старший инженер полка "Нормандия" Агавельян подошел к командиру и сказал: "Нам скоро не на чем будет летать! Я просто не узнаю французских летчиков".

– Я сам их не узнаю, – ответил Пуйяд.

– Вы знаете, как самоотверженно работают наши техники. Но при этом они не успевают ремонтировать самолеты.Техническому составу требуется не менее 5 дней, чтобы устранить все поломки и провести регламентные работы, – доложил своему командиру полка капитан-инженер Агавельян.

Командир полка подполковник Пуйяд был явно раздосадован положением дел с исправностью самолетного парка и понимал, что вины технического состава здесь нет, однако что-то буркнул о том, что русским следует меньше времени тратить на проведение партийных собраний...Тем не менее, перерыв в полетах был объявлен.

Через неделю полеты возобновились.

Летчикам предстояли полеты на отработку упражнений по групповой слетанности.

18 марта 1944 года Жюль Жуар и Морис Бурдье произвели взлет для отработки полета в составе пары.

В это время над аэродромом появилось облако. Ведущий пары Жуар решил не обходить облако, а пройти сквозь него. Чтобы ведомый не отстал, он подал команду по радио: "Бурдье, подойди поближе, не отставай!" Это была грубая ошибка. При полете строем никакие маневры в облаках в условиях плохой видимости выполнять нельзя. Это знают все новички. Французские летчики таковыми себя не считали и жестоко поплатились.

Все присутствующие на аэродроме услышали звук ревущих моторов и увидели, как из облака вывалились оба самолета. Столкнувшись в воздухе, самолеты беспорядочно падали на землю. Бурдье, видимо, был убит сразу при столкновении, а Жуар выпрыгнул из самолета, но горящий самолет поджег парашют. Так нелепо, не в воздушном бою, погибли два французских летчика. Со всеми почестями погибших летчиков хоронили на следующий день на окраине аэродрома. На церемонию прилетел из Москвы глава французской военной миссии генерал Пети.

После катастрофы полеты временно прекратились для проведения наземной подготовки, а как только начались снова, неприятности появились вновь. Летчики Эмоне и Шик за два дня поломали три самолета.

Чтобы понаблюдать за организацией полетов, в полк прибыл командир 303-й авиадивизии генерал-майор Захаров. Вместе с ним приехал писатель Илья Эренбург, собиравшийся написать о буднях французских летчиков. И оба тут же стали свидетелями летного происшествия.

Заходивший на посадку младший лейтенант Шарль Монье забыл переключить бензокран, и самолет, имея достаточно топлива в другом баке, рухнул на границе аэродрома, немного не дотянув с заглохшим мотором до посадочной полосы. Радостные французские летчики вытаскивали живого и невредимого Монье из-под обломков самолета...

Чтобы скрасить неприятное впечатление от только что увиденного, командир полка Пуйяд пригласил прибывших на обед.

После обеда Пуйяд устроил специально для прибывших полеты, чтобы показать, на что способны французские летчики. Мастер высшего пилотажа Р. Марки исполнил несколько сложных фигур. Причем все пилотажные фигуры выполнялись на малой высоте, отчего, вполне вероятно, многие из присутствующих хватались за то место на груди, где находится сердце. Пуйяд остался очень доволен выступлением Марки...

Это происходило 30 марта 1944 года. А спустя двадцать дней, возвратившись после выполнения задания, прежде чем произвести посадку, лейтенант Генри Фуко на предельно малой высоте выполнял над аэродромом замедленную "бочку". Перевернувшись на спину, самолет ударился о землю и взорвался. Летчик погиб.

28 мая 1944 года во время облета района предстоящих полетов после перебазирования на новый аэродром на самолете Лефевра появилась неисправность: летчик заметил падение давления топлива. Мотор стал работать с перебоями. Летчик покинул строй эскадрильи и вернулся на свой аэродром. Заходя на посадку, он доложил руководителю полетов: "Я весь в бензине...".

После посадки и освобождения полосы летчик совершил роковую ошибку: вместо того, чтобы немедленно покинуть аварийный самолет, он попытался зарулить его на стоянку. Однако сделать этого ему не было суждено. Самолет вспыхнул, летчик выбросился из горящего самолета, пытаясь сбить пламя с одежды. На помощь ему поспешили авиатехники.

В тот же день сильно обгоревшего летчика на транспортном самолете доставили в Москву. К сожалению, спасти летчика не удалось. Марсель Лефевр скончался 5 июня 1944 года. Первоначально он был похоронен на Введенском кладбище Москвы, а после войны его прах был перевезен во Францию и захоронен на родине героя в городе Анделис, неподалеку от Руана.

На счету М. Лефевра было 11 сбитых самолетов.

Звание Героя Советского Союза Марселю Лефевру было присвоено посмертно 4 июня 1945 года.

Но надо отдать должное французским летчикам. Они сумели преодолеть полосу неудач. Этому способствовал их высокий моральный дух и боевой настрой.

Всему, как известно, бывает конец.

Самые первые и самые трудные времена прошли, и летчики "Нормандии" стали на равных с советскими летчиками выполнять поставленные перед ними командованием задачи. За все время пребывания французских летчиков на советском фронте полк "Нормандия – Неман", базируясь вместе с 18-м Гвардейским полком, практически участвовал в совместных с ним воздушных боях. За первые девять месяцев боев в небе Восточного фронта летчики полка "Нормандия – Неман" сбили 75 самолетов противника, потеряв 16 своих боевых товарищей. Примерно за это же время летчиками 18-го Гвардейского полка было уничтожено в воздушных боях 126 немецких самолетов.

Еще в конце осени 1943 года полк "Нормандия" был снят с фронта и выведен в тыл для получения нового пополнения и переучивания на самолеты "Як-9".

А вскоре французские летчики получили самолеты "Як-3".

Вот как отзывался об этом самолете командир 303-й авиационной дивизии генерал-майор Захаров: "До получения частями 303-й дивизии самолета типа "Як-3" я летал на всех истребителях, начиная от "И-2" бис, включая иностранные, а также истребители "Як-1", "Як-7 б", "Як-9" (всех вариантов). В последнее время летал на самолете "Ла-5ФН", считая его наилучшим.

С поступлением "Як-3" вылетел на нем и выполнил до сорока полетов. Сделал следующий вывод: подобному истребителю нет конкурентов. В эксплуатации "Як-3" прост и доступен техсоставу; устойчив при взлете и при посадке; в пилотаже доступен любому летчику, что совершенно исключено для самолета "Ла-5ФН".

Летчиками 18-го Гвардейского полка и отдельного истребительного полка "Нормандия" самолет "Як-3" был освоен после 3-5 часов налета. "Як-3" быстро набирает высоту, имеет большой диапазон скоростей (от 200 до 600 километров в час). Все фигуры высшего пилотажа, как по горизонтали, так и по вертикали, выполняет отлично. Самолет имеет хороший обзор и удобную, хорошо оборудованную кабину...

На самолете "Як-3" я провел учебно-воздушные бои с самолетами типа "Як-9" и "Ла-5" и всегда выходил победителем. Приходилось встречаться на поле боя с самолетами противника типа "Ме-109", где "Як-3" показал абсолютное превосходство в горизонтальной скорости, на виражах и особенно на вертикалях.

Из бесед с летчиками, которые провели на "Як-3" несколько воздушных боев с "ФВ-190", можно сделать вывод, что до высоты 4000 метров (от земли) "Як-3" имеет скорость, превышающую скорость "ФВ-190" на 20-30 километров" (ЦАМО, ф. 303 иад, оп. 524357, д. 3.).

В Туле, где переформировывался полк "Нормандия", полным ходом шла подготовка нового пополнения. Теперь в составе полка было четыре авиаэскадрильи, 61 летчик. То есть, по численному составу полк равнялся двум обычным полкам. Поэтому командованием 1-й Воздушной армии рассматривался вопрос о создании дивизии французских летчиков, даже название ей придумывали. По некоторым сведениям она должна была называться "Париж". Однако все же решено было оставить полк.

Перед отправкой полка на фронт в Тулу с инспекционной проверкой прибыла французская военная миссия во главе с генералом Пети, на которую подготовка летчиков полка произвела хорошее впечатление.

Командир эскадрильи Луи Дельфино исполнил классический высший пилотаж. Верный своей сдержанной манере, так отличной от стиля пылких натур большинства французских летчиков, он с подчеркнутой академической точностью выписывал в небе одну за другой фигуры высшего пилотажа. Это именно Луи Дельфино сменит в сорок пятом году Пьера Пуйяда на посту командира полка.

Среди нового пополнения находился летчик Жак Андре. За год боевых действий на его боевом счету окажется шестнадцать сбитых немецких самолетов. Он станет четвертым по счету (после Альбера, де ля Пуапа и Лефевра) французским летчиком, удостоенным звания Героя Советского Союза.

И, конечно, внимание комиссии и присутствовавшего на показательных выступлениях генерала Захарова привлек пилотаж молодого летчика лейтенанта Марки. И хотя весь личный состав полка оказался прекрасно подготовленным, наивысшую оценку заслужил именно лейтенант Марки.

Стало совершенно ясно, что среди сильных летчиков французского полка появился летчик экстра-класса. Это был, без сомнения, лучший мастер пилотажа в полку за весь период его существования.

Забегая вперед, следует отметить, что до окончания войны на его счету окажется тринадцать сбитых самолетов врага.

Вот как отзывался об этом летчике командир 303-й истребительной авиадивизии Герой Советского Союза, генерал-майор авиации Захаров:

"Когда в июне сорок пятого года тысячи парижан собрались в Ле Бурже встречать таинственный, овеянный легендами полк, мало кто из встречавших зримо представлял себе и эти самолеты, и летчиков, и сам этот полк. "Нормандия" появилась, сохраняя четкий строй. Истребители пошли на посадку, и тут из общего строя отделился один "Як-3" и продемонстрировал пилотаж такого высокого класса, что даже летчики "Нормандии" были удивлены. Марки превзошел самого себя.

Там же, на аэродроме, находились представители авиационных военных кругов стран антигитлеровской коалиции. По договоренности был продемонстрирован учебный воздушный бой: "Як-3" "дрался" с американским и английским истребителями. В обоих поединках Марки очень быстро садился сопернику на хвост и заставлял его капитулировать. Все французские летчики любили наш истребитель "Як-3", а Марки был патриотом этой машины в полном смысле слова.

Много лет спустя ветераны "Нормандии" рассказали мне, что тогда, в Ле Бурже, едва не произошло ЧП. Демонстрируя превосходные данные "Як-3", Марки во время показательного учебного боя так разошелся, что чуть не вогнал американца в землю. После войны Марки несколько лет работал летчиком-испытателем. Во время одного из полетов он погиб" ( Г.Н.Захаров. Я – истребитель. М. 1985. стр. 217.).

А тогда, в мае 1944 года, на аэродроме города Тулы Захарова представляли представителям французской военной миссии.

Генерал обратил внимание на немолодого уже человека, который с первого же взгляда располагал к себе внешностью и умением держаться скромно и с достоинством. Внимательный, изучающий взгляд в глаза, едва заметная доброжелательная улыбка заставили русского генерала припомнить события десятилетней давности...

Сомнений не было: перед Захаровым стоял его давний "обидчик"...

Память мгновенно перенесла его на десятилетие в прошлое.

В 1934 году на ничем не выделяющемся маленьком спортивном самолете в столицу Украины прилетел с дружественным визитом министр авиации Франции господин Пьер Кот. Когда визит подошел к концу, советские власти решили с шиком проводить важного французского гостя, выделив для сопровождения министра авиации Франции в качестве почетного эскорта звено истребителей.

Командовал звеном Захаров.

Каково же было разочарование властей и командования нашей авиачасти, когда истребители "И-5" отстали от самолетика Кота...

Пережитые мгновения позора не давали Захарову покоя на протяжении последних десяти лет, и вот новая встреча...

Генерал Захаров почувствовал, что именно сейчас наступил час реванша. Больше такого случая может не представиться.

И Герой Советского Союза генерал Захаров направился к тому месту на аэродроме, где в стороне от всех других, обособленно, стоял его "Ла-5".

"Едва я сел в кабину, – вспоминал Георгий Нефедович, – как почувствовал себя единственным на аэродроме советским летчиком-истребителем, который мог бы расширить программу импровизированного летного смотра. И потому по мере своих сил я эту программу без всякого предупреждения дополнил, отпилотировав на "лавочкине".

На моем истребителе стоял специальный мощный мотор (с непосредственным впрыскиванием горючего в каждый цилиндр), и потому я мог продемонстрировать ряд пилотажных фигур, которые были затруднительны или вовсе невозможны при пилотировании на "яке". Мой "лавочкин" вел себя превосходно. Закончив пилотаж, я покачал крыльями и в хорошем настроении отбыл в западном направлении".

Французская делегация с восторгом наблюдала за полетом генерала Захарова, комментировал который командир "Нормандии" Пуйяд.

Однако, как всегда бывает, не поняли порыв Захарова присутствующие на смотре советские "товарищи", и донос на летчика опередил его прибытие на доклад в штаб 1-й Воздушной армии.

"Нам, пока ты над Тулой летал, телеграмма пришла. Тебя касается. Читай!" – командующий Воздушной армией генерал-полковник авиации Герой Советского Союза М. М. Громов протянул телеграмму.

Герой Советского Союза генерал-майор авиации Захаров бегло пробежал по тексту глазами и со вздохом положил телеграмму на стол. С горькою обидой за соотечественников он понял, что французскую военную миссию сопровождают совсем не те люди, которым бы надлежало там быть, что они ничего не понимают в авиации.

В телеграмме было сказано, чтобы в штабе армии разобрались и приняли меры к Захарову за недопустимое поведение в воздухе в присутствии иностранных гостей (там так и сказано: "за недопустимое поведение в воздухе". Как это знакомо! Когда-то и нам, курсантам военного авиационного училища, объявлял наряды вне очереди полуграмотный старшина "за плохое поведение в тумбочке и под кроватью".).

– Что ты там делал? – спросил командующий.

– Раза два прошелся над аэродромом на бреющем, товарищ командующий... На спине...

Два человека находились один напротив другого, начальник и подчиненный, взгляды их встретились. Два летчика смотрели в глаза друг другу. Кто знает, какие чувства обуревали каждого... Несомненным было только одно: оба они были сынами Неба.

Но что должно взять верх: служебное рвение начальника-администратора либо чувство авиационного братства, принадлежать к которому оба они имели честь.

Оба понимали: непринятие мер "по сигналу" может повлечь наприятные последствия для самого командующего Воздушной армией...

Командующий Воздушной армией смотрел на генерала Захарова... И видел в нем человека, неравнодушного к своей профессии, летчика, способного творить. В отличие от тех, пославших телеграмму, которые видели в Захарове летчика, способного только вытворять... Был ли риск в том, что совершил Захаров? Безусловно, был. Но ведь и профессия военного летчика предполагает овладение всеми техническими возможностями осваиваемой техники и использование их в боевых условиях.

В авиации все взаимосвязано. Тем более – летчик и самолет.

Летчик познает самолет и сам совершенствуется при этом. На войне все должно делаться во имя обеспечения максимальной боевой эффективности оружия.

У Захарова же был особый случай: только такой летчик мог во всем блеске продемонстрировать французской военной делегации способности советских летчиков и возможности русского оружия. На карту был поставлен престиж Родины, и Захаров не посрамил высокого звания Героя Советского Союза, летчика-истребителя.

Несомненно, Громов понимал все это. Иначе не написал бы в своей книге (Громов М.М. О летной профессии. М. 1993. с.7.):

"...Решая проблему безопасности полета, надо идти по пути совершенствования психической деятельности человека посредством воспитания и самовоспитания, с одной строны, и с другой – совершенствования техники на основе учета психической деятельности человека...Летная профессия совершенствует человека, формируя психологический облик, присущий ее специфике".

Итак, Громову предстояло принять решение.

Но мог ли хоть на минуту усомниться в себе человек, для которого испытание войной сделало нормой его постоянное пребывание в состоянии нравственного подвига.

Командующий 1-й Воздушной армией быстро и размашисто наложил на телеграмме резолюцию.

– Читай! – приказал он генералу Захарову.

"Молодец! – стояло в верхнем углу бланка. – Поступил совершенно правильно. За успехи в овладении боевой техникой, за летное мастерство объявить тов. Захарову Г. Н. благодарность. Подпись: Громов".

Реванш, таким образом, состоялся.

В начале июня 1944 года в 303-й иад произошел печальный инцидент. Молодой летчик полка "Нормандия" Морис Шалль по ошибке атаковал советский самолет...

Старший лейтенант Василий Архипов считался одним из опытнейших летчиков в 18-м Гвардейском истребительном авиаполку. На его счету было около десяти сбитых фашистских самолетов.

Это был спокойный, дисциплинированный, надежный летчик, которому командование полка поручало самые ответственные задания.

Всем фронтовикам было хорошо известно, что наибольшую озабоченность у советского командования любого уровня вызывали действия вражеских самолетов-корректировщиков артиллерийского огня. Сценарий бывал всегда один: сначала появлялась "рама", следом начинался артобстрел или приходили бомбардировщики. То и другое доставляли нашим войскам большие неприятности.

Сбить "раму" редко кому удавалось.

Для того, чтобы истребители могли выполнять свою работу более успешно, в 303-й истребительной авиадивизии был оборудован замаскированный аэродром, так называемый аэродром подскока, расположенный почти у самой линии фронта, чтобы успеть отсечь пути отхода "рамы" в случае ее появления над нашей территорией.

На аэродроме подскока дежурила пара советских истребителей: ведущий пары – старший лейтенант Архипов, ведомым был летчик Соколов.

Наличие аэродрома-засады явилось неожиданностью для немцев. В течение одной недели наши летчики сбили четыре "рамы".

8 июня 1944 года пара "ФВ-190" пересекла линию фронта и проводила воздушную разведку наших войск. На перехват была поднята пара истребителей 18-го Гвардейского полка, ведущим летел Архипов. Через минуту-другую с этой же целью поднялось в воздух звено самолетов полка "Нормандия".

Немцы, обнаружив в воздухе советские истребители, развернулись и пустились наутек. Пара Архипова некоторое время преследовала противника, но, не догнав, развернулась на восток и возвращалась на свой аэродром.

В это время пара встретилась с французскими летчиками, которые по ошибке приняли летящие с запада советские самолеты за немецкие.

– Меня атакует француз! – передал по радио своему ведомому Архипов.

Архипов не делал никаких маневров, он лишь покачал крыльями, давая понять французскому летчику, что он – свой. Но французский летчик Морис Шалль в пылу боевого азарта не обратил на это никакого внимания. Он на встречном курсе дал очередь по самолету Архипова и подбил его. Возможно, Архипов при этом был ранен.

Попасть в летящий навстречу самолет считается большой редкостью. Не имеющий опыта воздушных боев на Восточном фронте французский летчик не промахнулся...

Сделав еще один заход, Морис Шалль расстрелял поврежденный самолет Архипова. Опытный ас старший лейтенант Архипов погиб неожиданно и нелепо, в силу стечения обстоятельств.

Это была тяжелая утрата для обоих братских полков: 18-го Гвардейского и "Нормандии".

Генерал Захаров не мог сразу принять решение по случившемуся. Потребовалось некоторое время, чтобы оно было принято. Генерал Захаров принял мудрое решение. Он оставил летчика Шалля в полку "Нормандия", не отослав его на родину и не передав дело в трибунал. Он позволил Морису Шаллю летать и искупить свою вину.

Это было лучшее решение, которое в данной ситуации могло быть принято летчиком-командиром по отношению к молодому французскому летчику, не имевшему к той поре боевого опыта.

Не стало ли это в дальнейшем объяснением той трогательной дружбы, которая существовала между генералом Захаровым и французскими летчиками полка "Нормандия – Неман" на протяжении всей дальнейшей жизни участников тех событий? Не по этой ли причине генералу Захарову во Франции оказывались почести, сравнимые разве с почестями, оказываемыми президентам Франции.

... Морис Шалль воевал геройски. Он никогда не уклонялся от встреч с врагом. Он будто бы специально искал смерти, но она щадила его до поры, до времени. Он был действительно хорошим летчиком. Его самолет выходил невредимым из самых сложных и опасных ситуаций, выхода из которых, казалось, уже не было.

Он сбил десять самолетов противника. За боевые подвиги он был награжден орденами Отечественной войны 2-й и 1-й степени, орденом Боевого Красного Знамени – одной из самых почитаемых фронтовиками наград.

Неистовый Морис, как звали его товарищи, вину свою искупил, но моральную ответственность никогда с себя так и не снял.

Младший лейтенант Морис Шалль не вернулся с боевого задания 27 марта 1945 года, совсем незадолго до окончания войны.

Его имя под номером 10 вписано золотыми буквами на мемориальной доске, посвященной погибшим летчикам полка "Нормандия-Неман", установленной в Москве на здании бывшей французской военной миссии.

Война не игра в рулетку, однако она часто ставила воздушных воинов перед неизбежностью выбора, когда и выбирать-то было уже не из чего, когда шансов на спасение, казалось, уже нет никаких, а летчики, тем не менее, выходили победителями, проявляя волю и бесстрашие, из таких сложных ситуаций, объяснить благополучный выход из которых при помощи законов логики бывало нелегко.

На войне всякое случалось..

Но что особенно ценилось среди воинов и непременно запоминалось, так это боевое содружество и товарищеская взаимовыручка в бою.

Летчики 18-го Гвардейского полка и полка "Нормандия – Неман" вписали в книгу воинской доблести не одну славную страницу. Этими бессмертными огненными страницами ныне могут гордиться народы Франции и России.

... В ходе операции "Багратион", когда советские войска вели тяжелые бои по освобождению Белоруссии, сражаясь рядом, плечом к плечу, советские и французские асы проявляли чудеса героизма. Так, в одной из воздушных схваток с врагом пара истребителей 18-го Гвардейского полка, летчики Д. А. Лобашов и Н. Г. Пинчук, атаковала группу немецких бомбардировщиков, идущих под мощным прикрытием "Фокке-Вульфов-190" на бомбежку советской танковой колонны. В ходе скоротечного боя Лобашов сбил два самолета "Ю-87". Пинчуку же выпал случай встретиться с опытным противником, который умело маневрировал. Наконец, выйдя в атаку снизу, Пинчук поджег фашистский самолет. И уже на выходе из атаки в прицел его истребителя попал еще один вражеский бомбардировщик. Пинчук нажал на обе гашетки, но выстрелов не последовало. Пушки и пулеметы молчали. Видимо, кончились боеприпасы.

Тем временем самолет Пинчука оказался в зоне огня стрелка турельной установки немецкого бомбардировщика. Несколько пуль попали в кабину истребителя, Пинчук был ранен. Превозмогая боль, отважный летчик повел свой истребитель на таран.

Удар пришелся по кабине бомбардировщика, отчего тот стал разваливаться в воздухе. Но и самолет Пинчука получил сильные повреждения и перешел в беспорядочное падение.

Летчику хватило сил выброситься с парашютом.

К белому куполу раскрывшегося парашюта тотчас устремилась пара "ФВ-190".

Все это в отчаянии наблюдал Пинчук, понимая, что спасения нет. Через несколько секунд все будет кончено.

И тут, откуда ни возьмись, появился "Як" с окрашенным в цвета Франции коком. Он смело вступил в схватку с двумя немецкими истребителями, связав их боем и отвлекая от парашютиста...

Пинчука подобрали наши пехотинцы, и уже вечером того же дня он был доставлен в свой полк на аэродром, на котором базировался и полк "Нормандия – Неман".

Он стоял перед товарищами окровавленный и в одном сапоге, но с радостной улыбкой на лице, наверное, еще не успев поверить в собственное спасение. Кто-то сказал, что жизнь ему спас лейтенант Дюран.

Едва держась на ногах, Пинчук подошел к Дюрану.

– Спасибо, мой дорогой французский друг! Я в большом долгу перед вами, – сказал он.

Это случилось в октябре 1944 года. Войска 3-го Белорусского фронта вели наступление на Гунбинненском направлении. 303-я истребительная авиационная дивизия готовилась к выполнению поставленной боевой задачи по разведке в тылу противника (особенно следовало наблюдать за передвижением танкового корпуса "Герман Геринг") и обеспечению сопровождения бомбардировщиков, а также по прикрытию с воздуха нашего 2-го танкового корпуса.

16 октября стал самым удачным днем для наших французских собратьев по оружию. В этот день летчики полка "Нормандия – Неман" сбили 29 немецких самолетов, не потеряв ни одного своего!

Успешно действовали в этот день и летчики 18-го Гвардейского полка, несмотря на то, что были заняты выполнением более сложной задачи по сопровождению своих бомбардировщиков и штурмовиков и потому не имевшие возможности вступать с противником в затяжные воздушные бои, но, тем не менее, сумевшие сбить 20 самолетов врага. Три самолета сбил старший лейтенант Г. П. Репихов, по два самолета сбили капитан С. Серегин и старший лейтенант Н. Пинчук.

Всего в этот день летчики 303-й истребительной авиадивизии сбили 50 фашистских самолетов, потеряв один свой, разбившийся при посадке.

(Архив МО СССР, ф.1823 (303 иад), оп.208516, д.7.)

На другой день, 17 октября, бои в воздухе были не менее ожесточенными. За этот день летчики 303-й иад сбили в воздушных боях 34 вражеских самолета. Однако огнем зенитной артиллерии немцев были подбиты два наших самолета. Оба летчика приземлились на парашютах.

Летчик подбитого самолета 523-го полка Кондюрин вернулся в свою часть на другой день, а летчик полка "Нормандия – Неман" Эмоне попал в историю, о которой потом писали многие армейские газеты.

Раненый Эмоне опустился на парашюте неподалеку от немецких окопов на поле боя в гуще сражения. Немцы не стреляли по Эмоне, так как, судя по одежде летчика, посчитали его своим. Наши тоже не были уверены в принадлежности летчика и поэтому тоже по нему не стреляли.

Самостоятельно передвигаться Эмоне не мог.

Сначала Эмоне едва не попал под гусеницы советского танка. Но все обошлось, и он стал ожидать помощи от наступающих советских солдат.

Но помощь неожиданно пришла с неба.

В это же время над полем боя немецкими истребителями был сбит пикирующий бомбардировщик "Пе-2". Командир "Пе-2" младший лейтенант Василий Коваль погиб, штурман С. Якубов и стрелок-радист Н. Данилушкин спаслись на парашютах. По воле случая Якубов приземлился рядом с Эмоне и, увидев летчика в незнакомой форме, вначале принял его за немца.

– Нормандия, камарад, Нормандия, – едва слышно проговорил Эмоне.

Кое-как перевязав раны материей парашюта, соорудив некое подобие носилок, Якубов волоком потащил Эмоне к своим. Эмоне был спасен.

В январе 1945 года в полк, в котором служил старший лейтенант Степан Филиппович Якубов, пришло письмо:

"Полевая почта.

Мой дорогой товарищ!

Рад Вас лично отблагодарить за Вашу боевую дружбу и подвиг, благодаря которому был спасен от смерти 17 октября 1944 г. Жан Эмоне, летчик полка "Нормандия".

Ваш поступок закрепляет боевое франко-советское содружество в борьбе против общего врага.

Рад сообщить Вам в этом письме, что я представил Вас к награде, которая Вам утверждена. Как только глава французской военной миссии мне ее доставит, перешлю ее Вам.

(Старший лейтенант С. Ф. Якубов был награжден французским "Боевым крестом". Архив МО СССР, ф.35, оп.279153, д.3, л.23.)

Крепла боевая дружба между французскими летчиками и русскими авиатехниками, обслуживающими самолеты полка "Нормандия". Однажды произошел случай, который навсегда останется в памяти воинов 1-й Воздушной армии, и не только их.

Обычно при перелетах с одного аэродрома на другой летчики брали с собой авиатехников. И хотя самолеты были одноместные, делалось это для того, чтобы на новом месте ускорить подготовку материальной части к боевым вылетам.

Конечно, истребители не рассчитаны на подобные перевозки, но война порой требует от воинов нестандартных решений.

С аэродрома Дубровка французский летчик капитан Морис де Сейн взлетел вместе со своим "ангелом-хранителем", как он называл в письмах к матери авиатехника самолета Владимира Белозуба.

Что произошло в воздухе, никто не знает. Но минут через пятнадцать после взлета самолет вновь появился над Дубровкой, выполняя какие-то странные эволюции.

Летчик де Сейн слышал и отвечал руководителю полетов. У него обгорели руки и лицо. Он лишился зрения и посадить машину не мог.

С земли ему передали приказ покинуть самолет. Но прыгать де Сейн, как он считал, не имел права: парашют был только у него. Его механик был без парашюта.

Капитан Морис де Сейн, последний в роду старинной аристократической фамилии Франции, не покинул товарища. Они погибли на глазах у всех присутствовавших тогда на аэродроме.

Много лет спустя генерал Захаров встретился с матерью Мориса де Сейна госпожой Терезой де Сейн.

"Мой генерал, у меня был единственный сын, и у него была возможность спастись... Но тогда бы на всю нашу семью легло пятно. Мой сын поступил благородно...", – сказала госпожа де Сейн.

В Париже в доме госпожи де Сейн на стене висели два портрета – ее сына Мориса-Филиппа и Владимира Белозуба.

Наверное, такова доля всех матерей на свете – хранить письма и фотографии своих погибших сынов, как единственную оставшуюся о них память.

В белой крестьянской хате украинского села Покровка у родителей Владимира Белозуба хранилось письмо с фронта, в котором их сын сообщал о своем боевом французском друге, летчике де Сейне. "Не найдете ли вы у кого французский учебник? Очень нужен... Когда вернусь, расскажу вам о моем друге. Испытал он немало, прошел почти всю географию, пока добрался к нам. Теперь бьет фрицев у нас, а бил их раньше во Франции. Связаны мы с ним одной ниточкой. А в свободное время обучаем друг друга грамоте: он меня – французской, я его – русской", – писал Владимир Белозуб.

И еще одно письмо хранилось в старом семейном комоде Белозубов. В нем семеро однополчан, друзей Володи, рассказывали, как все случилось, как вместе погибли паренек из колхозного села Покровка, авиамеханик-старшина, и его друг летчик-истребитель, последний в роду старинной аристократической фамилии Франции.

Мадам де Сейн тоже хранила письмо сына, единственное, неизвестно какими путями попавшее в оккупированную Францию из России.

... Однажды в дверь ее квартиры тихо постучали. Незнакомец передал ей письмо и тут же растворился в ночи. Тереза де Сейн впервые узнала о Владимире Белозубе.

"Я зову его философ. Владимир чуть старше меня. Он ждет моего возвращения нетерпеливо, как и ты, мама. Но к нему возвращаюсь чаще, чем к тебе, даже в моих мечтах о доме, иногда не один и не два раза в день. И в этом пока мое счастье. Когда я сплю и вижу тебя и Клод (сестра Мориса-Филиппа. – Прим. авт.), он не знает ни сна, ни отдыха. Он в это время делает все, чтобы я еще раз вернулся. Какой это мастер, какой это парень! Ты его увидишь, мама. Мой философ, как и я, уверен, что мы очень скоро победим, и тогда я представлю тебе Белозуба. Эту фамилию можно легко перевести на французский – Dent blanche – Белый зуб. А де Сейн на русский язык не переводится...". Так писал ее сын Морис о советском друге. Они никогда не летали вместе. Но один раз полетели... Это случилось 15 июля 1944 года.

Прошли годы... Со временем стираются в памяти события прошлого, но не забываются боевые будни и дружба французских летчиков полка "Нормандия – Неман" и русского технического персонала этого полка.

Однажды в редакцию газеты "Советская Россия" пришло письмо.

Авиатехник полка "Нормандия – Неман" Яков Георгиевич Титов писал о своем французском друге, летчике-истребителе Монье:

"Каждый раз, когда он возвращался на аэродром, я испытывал чувство, которое трудно назвать только словом "радость". Это было еще ликование и само счастье. Значит, мой Монье жив, и сегодня, как всегда, он спросит меня: "Титов, сколько?". Я не сразу ему отвечу, и он ждет. Я осматриваю машину, влезаю в кабину его "Яка" и говорю: "Мой лейтенант, через четыре часа машина будет готова". Тогда Монье кладет руку на мое плечо и продолжает наш односложный разговор: "Хорошо, Титов. Но мы будем ремонтировать вдвоем, значит, четыре часа нужно разделить пополам". Он хохочет и, как всегда, зовет нас, авиатехников, ангелами-хранителями. А мы француза Монье, сражавшегося в нашем небе с нашим общим врагом, звали "Обмани смерть".

Это письмо в редакцию было написано Титовым после того, как 17 февраля 1963 года газета "Советская Россия" опубликовала рассказ командира "Нормандия – Неман" Пьера Пуйяда о судьбах летчиков этого полка.

Мне удалось найти эту статью. Читатель имеет возможность ознакомиться с ней.

Крыло к крылу

У телефона командир полка "Нормандия – Неман".

Кто из советских людей не слышал в годы Великой Отечественной войны о боевой дружбе летчиков Франции и СССР, кто не читал об отважных пилотах полка "Нормандия – Неман" или не смотрел фильм, воскресивший незабываемые эпизоды совместной героической борьбы с общим врагом!

Добрым словом вспомнил авиаторов полка "Нормандия – Неман" Никита Сергеевич Хрущев во время визита дружбы во Францию. "На нашем фронте, – сказал он, – мужественно сражались французские летчики. За геройство и отвагу многие из них были награждены орденами и медалями Советского Союза".

Где они сегодня, как сложилась их жизнь, вспоминают ли они своих фронтовых советских друзей и небо России?

Корреспондент "Советской России" А. Лазебников связался вчера по телефону с Парижем и попросил бывшего командира полка "Нормандия – Неман" Пьера Пуйяда ответить на эти вопросы.

Вот что он рассказал:

– Вы хотите знать, сколько нас осталось, была ли милостива к нам судьба, часто ли мы видим друг друга? Мы прилетели во Францию на тридцати семи "Яках" – советские люди нас щедро проводили. С тех пор как на аэродроме Бурже мы обняли наших матерей и жен, прошло почти восемнадцать лет. Этот день возвращения домой стал теперь традиционным днем наших встреч. 20 июня съезжаются все наши. Сколько? Осталось сорок три. А было нас куда больше, когда мы вернулись.

Но, кажется, я начинаю грустный рассказ? Хотите знать, где наши "Яки" – с советской эмблемой и тремя цветами Франции? В Медоне, совсем недалеко от Парижа, есть музей, там стоит один из них – наш старый, верный друг "Як-3". Школьники останавливаются возле него и узнают удивительные истории о том, как молодые французы бежали из своей поруганной врагом страны, добирались в Россию, садились в такую машину и гнали, гнали фашистов до самой Германии.

– Вы тоже так же добирались к нам?

– Нет, мой путь в Москву был несколько сложнее. Я служил в Индокитае и оттуда на самолете начал свой необычный маршрут к вам. Над джунглями кончился бензин в баках, но я все же посадил машину, а дальше пешком – оборванный, голодный, к тому же еще схватил тропическую малярию. Длинная и фантастическая история, а поэтому скажу лишь вкратце, что прежде чем я добрался до Иванова, где встретил новый 1943 год, мне пришлось увидеть Америку, Англию, Египет, Иран. Если бы не ненависть к фашизму, не добраться бы.

Впрочем, так было не только со мной.

– Кого вы видели в последнее время из старых друзей?

– Встретил совсем недавно Героя Советского Союза Роллана де ля Пуапа, вижу нашего доброго Блетона, храброго пилота, подбитого когда-то на советско-германском фронте, взятого в плен, но сумевшего убежать и вернуться к нам к концу войны уже в Восточной Пруссии. Русские фронтовые друзья не забыли, наверно, Ривершона. Это наш французский Маресьев. Обреченного после прямого попадания снаряда в самолет, его спасли советские хирурги. Сегодня Ривершон все еще трудится в авиации. Без ноги и руки он ведет вертолеты на внутренних авиалиниях. Нет, увы, в живых Монье, нашего аса, прозванного русскими летчиками "Обмани смерть". Столько раз обманув ее в бою, он разбился в мирные дни во время авиационной катастрофы. Вчера видел неутомимого историографа полка капитана Ишембаума. Он собрал двенадцать тысяч фотографий, относящихся к истории "Нормандии – Неман" и пятьдесят тысяч писем – летчиков, их родных, советских друзей. Ведь мы два раза в год издаем бюллетень полка.

– Что же вы печатаете в этих изданиях?

– У нас существует ассоциация ветеранов нашего полка, которую я возглавляю. От имени ассоциации мы помещаем различную информацию о всех тех, кто служил в "Нормандии – Неман", печатаем их переписку, боевые воспоминания. Вот, например, письмо матери нашего друга, которым мы все так гордимся, – летчика Филиппа де Сейн. История его гибели известна многим советским авиаторам. "Як" Филиппа был подбит фашистами, летчика обожгло маслом, и он ослеп. Де Сейн получил по радио приказ оставить самолет. Он ответил, что не может выполнить приказ, так как на борту советский авиамеханик Белозуб; у него нет парашюта. Посадить машину ослепший пилот не сумел, хотя ему помогали с земли, а оставить ее отказался и погиб. Мать единственного сына Тереза де Сейн, в доме которой хранится все, что напоминает ей о Филиппе, даже его билетики московского метро, пишет нам:

"У него была возможность выбора, он мог остаться в живых, но мой сын поступил правильно – я бы не хотела, чтобы он поступил иначе".

Это очень скорбный документ, но мы горды, что у нас такие матери-героини.

Расскажу вам еще об одном нашем друге – Иве Бизьене. Он погиб над Спас-Деменском. По документам, которые нашли у Бизьена фашисты, – самолет упал на вражескую территорию, – они узнали, что Ив из Дьеппа. Франция была оккупирована, и немцы забрали отца, мать, брата, сестру нашего друга и уничтожили их. В Дьеппе теперь осталась улица имени француза Ива Бизьена, дравшегося в русском небе.

Теперь у меня к вам вопрос.

До нас дошли слухи, что наш фронтовой друг бывший командир авиадивизии Герой Советского Союза генерал Захаров тяжело болен. Может, парни всей "Нормандии – Неман" могут чем-нибудь помочь ему? Найдите его, пожалуйста, ведь он живет где-то далеко. Передайте ему наш привет и добрые пожелания".

... Я выполнил просьбу Пьера Пуйяда и в тот же день связался по телефону с генералом Захаровым.

– Звоню вам по поручению командира полка "Нормандия – Неман". И рассказал Георгию Нефедовичу о нашей беседе с Пуйядом. Генерал был расстроган заботой своих питомцев и просил передать им, что уже поправился и надеется повидать и обнять их.

И снова телефон связал нас с Парижем. Пьер Пуйяд очень обрадовался:

– Все ребята будут счастливы, узнав эту весть.

От имени ассоциации ветеранов "Нормандия – Неман" Пуйяд передал для опубликования в нашей газете эти строки, обращенные к советским людям:

"Сколько бы ни прошло лет со дня нашего расставания, мы никогда не забудем, что вы делились с нами и хлебом, и оружием. Вы сделали все, чтобы полк Сражающейся Франции вернулся на свою родину победителем. Мы это умеем не только вспоминать, но и ценить. Мы всегда с вами, советские люди".

ЧЕМ ДОЛЬШЕ ЖИВЕМ МЫ, ТЕМ ГОДЫ КОРОЧЕ, ТЕМ СЛАЩЕ ДРУЗЕЙ ИМЕНА

После окончания войны во многих соединениях 1-й Воздушной армии были организованы комнаты-музеи боевой славы, где воины, проходящие службу в этих соединениях, могли наглядно проследить боевой путь родной части, приобщиться к славным традициям, трепетно передающимся от старших поколений к младшим. Такая преемственность поколений воспитывала молодых воинов в духе патриотизма и любви к Родине, заставляла сверять свое отношение к службе с исполнением воинского долга воинами Великой Отечественной, сверять свой путь с дорогами славы, по которым с боями прошли они, воздушные бойцы 1-й Воздушной армии.

Кроме того, при многих соединениях 1-й ВА были созданы и действовали советы ветеранов воинов этой армии. И наконец 25 июня 1977 года, в ознаменование 35-й годовщины со дня образования 1-й Воздушной армии, в Москве состоялась первая встреча ветеранов этой армии.

Предварительно была проведена колоссальная поисковая работа, уведомлены и приглашены не только ветераны, но и многочисленные гости.

Это была великая встреча победителей. Встреча со слезами на глазах. Ибо нет и не может быть ничего дороже на свете, чем возможность через столько-то лет встретиться старым фронтовым друзьям и обнять друг друга.

Приглашенные (а их было около 900 человек) и гости были размещены в лучших гостиницах столицы, а сама встреча проходила в Краснознаменном зале Дома Советской Армии. Там же, в банкетном зале, был устроен торжественный банкет. Для каждой дивизии был организован свой стол. Но, конечно, самыми дорогими и запоминающимися событиями стали встречи боевых друзей-однополчан, а также встречи с командующим армией и с командирами подразделений.

Михаил Константинович Тарских вместе с супругой Ириной Михайловной и сыном Михаилом присутствовал на этой встрече ветеранов 1-й Воздушной армии. Многие годы хранит он как зеницу ока подаренный ему экземпляр доклада командующего армией М. М. Громова.

Первая воздушная армия в боях за Родину

(Доклад на встрече ветеранов 1 ВА 25 июня 1977 года, г. Москва. Докладчик – генерал-полковник авиации, Герой Советского Союза Громов М. М. Приводится в сокращении).

"Товарищи ветераны! Кто из нас не волнуется, выходя на трибуну для встречи с боевыми друзьями и товарищами? Естественно, волнуюсь и я.

Вот уже 32 года отделяют нас от незабываемого дня Победы, когда орудийные залпы торжественного салюта возвестили миру о блистательной победе Советского Союза над фашистской Германией. И чем дальше в прошлое уходят события Великой Отечественной войны, тем полнее предстаёт величие нашей победы, тем ярче раскрывается всемирно-историческое значение ратного и трудового подвига советского народа...

Время уносит от нас все дальше те дни, когда завершилась война, и, конечно, по истечении более тридцати лет многое о боевых делах, казалось бы, могло и забыться, стереться из памяти. Однако сердце, человеческое сердце, хранит сегодня, как и вчера, все то, что мы пережили, горечь временных неудач и радость окончательной победы, имена героев тех, кто дошел до логова фашистского зверя, кто отдал жизнь во имя победы.

История нашей Первой Воздушной армии богата и памятна нам боевыми подвигами под Москвой, за освобождение Смоленщины, Белоруссии, Литвы и в заключительных сражениях в цитадели фашизма – Восточной Пруссии.

Товарищи!

Наша сегодняшняя встреча – первая... В этом году мы отмечаем 35-летие Первой Воздушной армии. Армия создана на базе военно-воздушных сил Западного фронта, которые вели ожесточенные сражения с немецко-фашистскими захватчиками, стремившимися овладеть столицей нашей родины – Москвой.

Битва под Москвой, продолжавшаяся более шести месяцев, явилась важнейшим событием первого периода Великой Отечественной войны, ее поворотным пунктом. Именно под Москвой фашистские захватчики потерпели первое крупное поражение, здесь был развеян миф о непобедимости немецко-фашистской армии.

Большой вклад в успех наступления советских войск внесла наша авиация. Бывший командующий Западным фронтом Георгий Константинович Жуков так оценил действия авиации: "Летчики действовали самоотверженно и умело. Благодаря общим усилиям фронтовой, дальней авиации, авиации ПВО, у врага впервые с начала Отечественной войны была вырвана инициатива в воздухе".

Авиация систематически поддерживала наши наземные войска, наносила удары по артиллерийским позициям, танковым частям, командным пунктам. Когда же немецко-фашистские армии начали отход, наши самолеты беспрерывно штурмовали и бомбили отходящие колонны войск. В результате все дороги на запад были забиты брошенной гитлеровцами боевой техникой и автомашинами.

Ветераны Первой Воздушной армии гордятся тем, что в битве под Москвой родилась авиационная гвардия, которую возглавил 29-й истребительный авиационный полк, став первым Гвардейским истребительным авиаполком. Командир полка – майор А. П. Юдаков.

Гвардейское звание получили 129-й шап, став 5-м Гвардейским штурмовым авиаполком (командир – майор Ю. М. Беркаль), 215-й шап, став 6-м Гвардейским штурмовым авиаполком (командир – подполковник Л. Д. Рейно).

В Московской битве отличился воздушно-десантный батальон, созданный по инициативе командующего ВВС Западного фронта для диверсионно-разведывательных действий в тылу врага в интересах ВВС фронта. Готовил батальон начальник парашютно-десантной службы капитан Иван Георгиевич Старчак в городе Юхнове. Когда немцы подошли к реке Угре у Юхнова, Старчак по своей инициативе встал на пути у противника и на пять дней задержал врага. Отряд сражался отчаянно и на этом рубеже стоял насмерть. Из 564 десантников вышло из боя 29.

Оценивая действия отряда Старчака, маршал Советского Союза Г. К. Жуков в книге "Воспоминания и размышления" писал: "В результате пятидневных ожесточенных боев немногие остались в живых, но своим героическим самопожертвованием они сорвали план быстрого захвата Малоярославца и тем помогли войскам фронта выиграть необходимое время для организации обороны на подступах к Москве".

В память павших смертью храбрых из отряда Старчака на высоком берегу р.Угры у города Юхнова воздвигнут памятник "Скорбящая мать".

Здесь на встрече присутствует группа из отряда во главе с Иваном Георгиевичем Старчаком. Мы гордимся, дорогие товарищи, вашими героическими действиями. Ваш подвиг Родина не забудет.

...Первая Воздушная армия сформирована 5 мая 1942 года. В приказе наркома обороны № 0084 указывалось: "В целях наращивания ударной силы авиации и успешного применения массированных авиационных ударов объединить авиасилы Западного фронта в единую воздушную армию, присвоив ей наименование "1-я Воздушная армия".

Армия прошла боевой путь от Москвы до Кенигсберга (Калининград). С момента сформирования вела боевые действия в составе Западного фронта, а с 24 апреля 1944 года до конца войны – в составе 3-го Белорусского фронта.

В 1942 году армия поддерживала наступление советских войск на Юхновском, Гжатском и Ржевском направлениях, а также осуществляла авиационную поддержку 1-го Гвардейского кавалерийского и 4-го воздушно-десантного корпусов при их действиях в тылу противника.

Весной 1943 года армия поддерживала войска Западного фронта при проведении Ржевско-Вяземской операции, летом и осенью – при проведении Орловской и Смоленской операций. В этот период соединения ВА наносили удары по аэродромам противника, участвуя в самостоятельных воздушных операциях ВВС по разгрому авиационных группировок противника.

Зимой 1943-1944 годов армия успешно действовала на Витебском и Оршанском направлениях, нанося удары по железнодорожным эшелонам.

В составе 3-го Белорусского фронта летом 1944 года 1-я ВА принимала участие в освобождении Белоруссии и Литвы, поддерживая войска фронта в Витебско-Оршанской, Минской, Вильнюсской и Каунасской операциях, при форсировании рек Березина и Неман, уничтожала окруженные войска противника в районе восточнее Минска.

Осенью 1944 года поддерживала войска 1-го Прибалтийского фронта при освобождении Мемеля (Клайпеда) и 3-го Белорусского фронта при наступлении к границам Восточной Пруссии.

В январе-апреле 1945 года 1-я ВА поддерживала войска 3-го Белорусского фронта в Восточно-Прусской наступательной операции. Особенно мощные удары ее соединения наносили по войскам противника в городе-крепости Кенигсберг.

Таков краткий боевой путь 1-й ВА.

Боевой состав Воздушной армии не был постоянным. Он зависел от важности задач, решаемых фронтами, от реальных возможностей авиационной промышленности страны и колебался от пятисот до двух тысяч самолетов.

С момента создания 1-й ВА и до конца войны в разное время в составе армии вели боевые действия 8 авиационных корпусов АРГК, 27 отдельных дивизий и до 10 отдельных полков.

Так, перед Белорусской операцией в июне 1944 года в состав 1-й ВА входили 1-й Гвардейский бак, 3-я и 6-я гвардейские, 113-я и 324-я бомбардировочные дивизии, 213-я нбад, 3-й шак, 1-я Гвардейская, 311-я штурмовые дивизии, 1-й гвардейский, 2-й и 3-й истребительные корпуса, 240-я и 303-я истребительные дивизии, плюс отдельные полки. Всего армия имела свыше двух тысяч самолетов. Обслуживали их, в общей сложности, 12 районов авиационного базирования.

Все эти авиационные соединения внесли значительный вклад в дело победы над врагом, прославили Первую Воздушную армию...

Авиаторы 1-й ВА проявили в боях с врагом отвагу и героизм. О всех героях в кратком докладе не расскажешь, но о некоторых сказать необходимо.

С 29 июня по 4 июля 1944 года войска 3-го Белорусского фронта участвовали в Минской операции. Совместно с 1-м и 2-м Белорусским фронтами завершили окружение более чем 100-тысячной армии противника. В уничтожении окруженных войск активное участие принимали штурмовики 1-й Гвардейской шад полковника С. Д. Пруткова, действовавшие с малых высот, совершая по 10-12 заходов, расстреливая врага пулеметно-пушечным огнем. При одном из таких налетов командир эскадрильи 74-го шап Герой Советского Союза Борис Окрестин заметил колонну вражеских войск с танками, пытавшихся вырваться из окружения. Он немедленно направил свою группу на колонну и первым стал пикировать на зенитную батарею, но и сам был подбит, его самолет загорелся. Видя безвыходность своего положения, Окрестин нашел в себе силы подать по радио команду ведомым: "Бейте гадов, отомстите за меня, иду на огненный таран". В городе Минске одна из улиц и парк названы его именем. Пионерский отряд школы № 65 создал музей боевой славы героя-летчика и у здания школы сооружен памятник Герою.

Огненный таран совершил 20 апреля 1945 года летчик этой же дивизии Н. И. Семейко под Пиллау. Это произошло на второй день после присвоения ему звания Героя Советского Союза. 29 июня 1945 года он был посмертно награжден второй медалью "Золотая Звезда". В городе Славянске, на родине героя, установлен бронзовый бюст отважного летчика.

Огненный таран совершил 17 февраля 1945 года помощник командира 9-го Гвардейского иап майор Плотников.

19 февраля в 139-м Гвардейском иап 303-й иад произошло событие, которое быстро стало известно во всех войсках фронта и за его пределами.

В середине дня шестерка "Як-9" под командованием старшего лейтенанта С. С. Долголева расчищала воздух и подавляла огонь зенитной артиллерии на ледовой дороге через залив Фриш – Гаф. При штурмовке колонны противника самолет Долголева был поврежден прямым попаданием снаряда, и истребитель оказался на льду. Летчик приготовился к обороне, укрывшись в воронке от бомбы.

Ведомые группы стали в круг и огнем не допускали приближение к нему немцев. Одновременно с аэродрома вызвали группу себе на смену. По возвращении на аэродром ведомый Долголева гвардии младший лейтенант В. Г. Михеев обратился к командиру полка полковнику А. К. Петровцу разрешить вывезти командира с территории врага на самолете "По-2". Через пять минут Михеев был уже в воздухе. Под прикрытием истребителей он приледнился в заливе, забрал своего командира и на глазах у немцев вывез его на свой аэродром. За этот подвиг Михеев награжден орденом Красного Знамени.

Мужество и героизм проявляли авиаторы 1-й ВА не только в воздухе, но и на земле.

Окруженная группировка немцев восточнее Минска предпринимала попытки выйти из окружения группами. Одна из таких групп 6 июля 1944 года вышла к штабу 1-й ВА. Путь ей преградили связисты полка связи и строительной роты под командованием майора С. Г. Карауша и капитана А. А. Воробьева. Среди них отважно сражались девушки-связистки: Аня Кравченко, Шура Сандалова, Вера Солончакова, Рая Хмелевская, Галя Запольская и другие. Враг не был допущен к штабу. Было взято в плен около 300 солдат и офицеров.

Успешно вели бои на земле с выходящими из окружения подразделениями противника авиаторы 142-го транспортного авиационного полка, 372-го бао, 213-й нбад.

Личный состав штаба 1-го Гвардейского иак и летчики двух полков, базировавшихся под Минском, уничтожили и пленили 227 немцев, при этом в разгроме этой группы принял участие находящийся на аэродроме заместитель командующего 1-й ВА по политчасти Иван Григорьевич Литвиненко...

Весомый вклад в дело победы над врагом внесли авиаторы Первой Воздушной...

Всего в годы Великой Отечественной войны 1-я ВА произвела свыше 290 тысяч самолетовылетов, а с учетом военно-воздушных сил Западного фронта – 366 тысяч, что составляет десять процентов от всех боевых вылетов, совершенных фронтовой и дальней авиацией за войну.

За успешные боевые действия и героические подвиги присвоены гвардейские звания четырем авиационным полкам (139 иап, 2-й и 24-й нбап, 120-й авиполк ГВФ), одной авиадивизии (3 бад) и одному авиакорпусу (1 бак).

44 части и соединения награждены орденами, пятидесяти частям и соединениям присвоены почетные наименования.

За проявленное мужество и героизм 167 летчикам и штурманам было присвоено звание Героя Советского Союза, а 17 из них удостоены этого звания дважды. Назовем их имена: В. А. Алексеенко, Амет-хан Султан, Л. И. Беда, М. З. Бондаренко, А. Я. Брандыс, И. А. Воробьев, М. Г. Гареев, П. Я. Головачев, Е. М. Кунгурцев, Г. М. Мыльников, В. И. Мыхлик, А. К. Надбайло, Г. М. Паршин, А. Н. Прохоров, Н. И. Семейко, М. Т. Степанищев, Т. Т. Хрюкин.

17747 человек за время войны были награждены орденами и медалями.

Командующими армией являлись:

– в 1942 году – талантливый организатор ВВС генерал Сергей Александрович Худяков, который впоследствии был назначен начальником штаба ВВС Красной Армии с присвоением ему звания маршала авиации;

– в 1943 году – в период Орловско-Курской операции и при освобождении Смоленщины командовать армией доверено было мне;

– на завершающем этапе – июнь 1944 года и до конца войны армией командовал дважды Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Тимофей Тимофеевич Хрюкин. Это был энергичный и решительный командующий, имевший за плечами опыт воздушных боев в Испании и Китае, опыт организации боевых действий Воздушной армии под Сталинградом и в Крыму.

Командующие 1-й ВА имели опытных и весьма подготовленных заместителей: полковника Кулдина, генералов Александра Константиновича Богородецкого и Евгения Михайловича Николаенко.

Во всех проводимых операциях они находились совместно с командующими общевойсковыми армиями, где организовывали взаимодействие с войсками и управляли авиацией на поле боя.

Полковник Кулдин неоднократно вылетал на боевое задание. В одном из таких вылетов в 1943 году под Ржевом он героически погиб и похоронен с воинскими почестями в Москве.

Огромную работу по организации и обеспечению боевых действий частей и соединений ВА провел штаб армии, возглавляемый генералом Александром Семеновичем Прониным, а потом Иваном Михайловичем Беловым.

Этому в значительной степени способствовал весьма удачный состав начальников отделов и служб штаба: оперативного – полковники, впоследствии генералы, Степанов Н. Л., Глухов М. К., Аристов П. Я., Жильцов Н. П.; разведывательного – полковник Фаставщук Н. П., подполковник Файзулин М. Ш.; начальник войск связи генерал Птицын И. И.; главный штурман полковник Олехнович К. Ф.

Титаническую работу проводили тыл армии, бессменно возглавляемый генералом В. Л. Успенским, инженерно-авиационная служба, возглавляемая главными инженерами Невинным и генералом И. И. Бондаренко.

Хотелось добрым словом сказать об офицерах штаба и служб армии, которые добросовестно, с большой энергией выполняли свои обязанности. Это относится в первую очередь к А. С. Епанчину, Ф. И. Сажневу, Дурнову П. М., Бартошу, А. А. Сухоцкому, Матисову, И. В. Болдыреву, Н. Н. Гюппенену, Г. Н. Яхонтову, Е. В. Кояндеру, Е. К. Чувашину, А. В. Карпелеву, Е. И. Блохину, А. Г. Кравцову, К. А. Строгонову, И. И. Анурееву и многим другим...

Личный пример в боевой деятельности подавали комиссары дивизий и полков. Не все они имели летную подготовку. Многие из них решили научиться летать. Пример этому подал комиссар 204-й бад полковник Л. А. Дубровин. Сначала он летал на самолете "Пе-2" за воздушного стрелка, затем за штурмана. Заместитель командира дивизии Герой Советского Союза Михаил Иванович Мартынов, в то время подполковник, ныне генерал-лейтенант в отставке, взял шефство над Дубровиным и научил его летать на самолете "У-2", а затем и "Пе-2", на котором он совершил десятки боевых вылетов.

Образец мужества и бесстрашия показал комиссар эскадрильи 127-го иап старший политрук Андрей Степанович Данилов. В первый день войны он в одном воздушном бою сбил два "Ю-88" и таранил "Ме-110". Но и самолет "Чайка" был поврежден, а Данилов был ранен. На аэродром комиссар не вернулся. В части его считали погибшим. Указом Президиума Верховного Совета СССР он награжден орденом Ленина посмертно. Однако Андрея Степановича спасли и вернули в строй. По излечении назначили заместителем командира полка по политчасти 523-го, а затем 18-го Гвардейского иап, где он продолжал летать и показывать пример мужества подчиненным.

В поселке Луино, недалеко от места тарана, в школе создан музей боевой славы, где хранятся дорогие реликвии – части самолета "Чайка", личные вещи Андрея Степановича. Он является почетным гражданином города Гродно. Андрей Степанович ведет большую военно-патриотическую работу. Он присутствует у нас на встрече...

Как я уже отмечал, в состав 1-й Воздушной армии в разное время входило много авиационных соединений и частей, но все же следует сказать о дивизиях и частях, постоянно находившихся в составе армии.

Это – 3-я Гвардейская Смоленская бомбардировочная авиационная дивизия. Командир дивизии – генерал-майор авиации С. П. Андреев, заместитель командира по политчасти – полковник Л. А. Дубровин, начальник штаба – полковник А. С. Очнев.

303-я Смоленская истребительная авиационная дивизия. Командир дивизии – Герой Советского Союза генерал-майор Г. Н. Захаров, заместитель командира по политчасти – полковник Д. М. Богданов, начальник штаба – полковник П. Я. Аристов.

311-я Молодеченская краснознаменная штурмовая авиационная дивизия. Командиры дивизии – полковник Васильев, подполковник, ныне генерал-лейтенант авиации Герой Советского Союза Василий Георгиевич Карякин, Герой Советского Союза полковник К. П. Заклепа, заместитель командира по политчасти – полковник

И. К. Федоренко, начальник штаба – полковник В. Л. Герасименко.

213-я Витебская орденов Суворова и Кутузова ночная бомбардировочная дивизия. Командир дивизии – прославленный летчик-челюскинец, Герой Советского Союза генерал-майор авиации Василий Сергеевич Молоков, заместитель командира по политчасти – полковник Сиротников, начальник штаба – полковник А. В. Вышинский.

10-й отдельный Московский, Кенигсбергский Краснознаменный разведывательный авиационный полк. Командир полка – подполковник А. К. Родин, комиссар полка – батальонный комиссар Г. К. Дубинин, героически погибший в бою, начальник штаба – подполковник П. М. Бартош.

120-й гвардейский Инстербургский полк ГВФ. Командир полка – подполковник В. И. Сулимов, заместитель по политчасти – подполковник Н. Х. Щербина, начальник штаба – майор А. И. Андреев.

В составе 1-й Воздушной армии вел боевые действия французский полк "Нормандия – Неман". Командиры полка – Пьер Пуйяд и майор Дельфино.

Входя в состав 303-й иад, постоянно базировался на одних аэродромах с 18-м Гвардейским иап. В ходе совместных боевых действий не только совершенствовались тактические приемы ведения воздушных боев, но главное – росло взаимное понимание, взаимное доверие. Французские летчики убеждались, что в борьбе против общего врага представители государств с разным социальным строем могут объединить свои усилия и вести успешную борьбу.

Содружество советских и французских летчиков, рожденное в боях против нацистской Германии, оставило свой глубокий след и после Великой Отечественной войны. Летчики полка "Нормандия – Неман" стали активными борцами общества Франция – СССР. Они способствуют развитию подлинно дружеских отношений между нашими странами.

Мне приятно напомнить вам, что 1 мая этого года бывшему командиру полка Пьеру Пуйяду присуждена международная Ленинская премия "За укрепление мира между народами".

Товарищи!

1418 дней продолжалась Великая Отечественная война. Сотни и тысячи авиаторов ВВС Западного фронта 1-й ВА не испытали радости нашей победы над гитлеровцами, отдав свою жизнь за свободу и независимость нашей Родины. Но пролитая ими кровь не пропала даром. Советские люди вот уже более трех десятилетий не знают ужасов войны и видят над собой только чистое небо. Прошу почтить их светлую память вставанием и минутой молчания.

Товарищи!

Со дня окончания Великой Отечественной войны прошло 32 года. Многие ветераны 1-й ВА продолжают служить в рядах ВВС, передавая свой богатый опыт войны молодому поколению. К ним относятся: маршал авиации А. Н. Ефимов – первый заместитель Главнокомандующего ВВС, кандидат военных наук; маршал авиации А. П. Силантьев – начальник главного штаба ВВС; маршал авиации Г. В. Зимин – начальник военной академии ПВО им. Г. К. Жукова, доктор военных наук, профессор.

В центральном аппарате ВВС работают бывшие воины 1-й ВА – первый заместитель начальника Главного штаба ВВС генерал-полковник авиации А. Н. Медведев, генералы: Л. С. Микрюков, А. Ф. Коломоец, В. П. Буланов, П. И. Песков,

И. М. Шаульский, полковник В. П. Капустин и многие другие.

Начальник штаба военно-транспортной авиации генерал-лейтенант авиации

В. Г. Карякин.

Член Военного совета авиации МВО – генерал-майор авиации А. Г. Машкин.

Трудятся в военно-учебных заведениях и научно-исследовательских институтах доктор военных наук, профессор генерал-майор-инженер И. И. Ануреев; доктор технических наук, профессор генерал-майор-инженер Я. А. Федотов; кандидат технических наук полковник-инженер С. Ф. Баваров; кандидат технических наук полковник-инженер В. К. Судаков и другие.

После войны многие воины 1-й ВА окончили высшие учебные заведения, защитили диссертации, стали крупными учеными. Бывший штурман 24-го Гвардейского нбап Лоскутов М. И. – доктор медицинских наук, профессор, главный уролог Смоленской области. Бывший механик телеграфа Ф. А. Девочкин – доктор сельскохозяйственных наук, ученый секретарь Тимирязевской сельхозакадемии. Стрелок-радист Кузнецов из 6-й бад – доктор технических наук, профессор, начальник кафедры Московского авиационного института. Хирург авиационного госпиталя Пикин – профессор медицины в г. Харькове. Телеграфистки Карташева и Птицина – кандидаты биологических наук, доценты.

Ветераны 1-й ВА ведут большую военно-патриотическую работу. На сегодня нами установлено, что создано 12 советов ветеранов-однополчан соединений и частей, входивших в состав ВВС ЗФ и 1-й ВА. Наиболее активную деятельность ведут советы ветеранов-однополчан:

3-й гв. бад – председатель генерал С. П. Андреев;

6-й гв. бад – председатель полковник В. П. Белоус;

303-й иад – председатель генерал Г. Н. Захаров;

1-й Гв. шад – председатель генерал С. Д. Прутков;

309-й иад – председатель генерал Н. К. Спириденко;

201-й иад – председатель генерал А. П. Жуков;

233-й шад – председатель полковник В. Н. Николаев.

Помимо указанных советов соединений имеются советы ветеранов войны отдельных частей и частей, входивших в состав дивизий, таких, как 10-й одрап, 120-й Гв. полк ГВФ, 117-й окрап, полк "Нормандия-Неман", десантников ВВС ЗФ, 18-й Гв. иап, 139-й Гв. иап, 523-й иап, 122-й Гв. бап, 24-й Гв. нбап, 49-й иап и другие. В общей сложности, советы охватывают более четырех тысяч ветеранов...

Хотелось бы выразить свою сердечную признательность и благодарность бывшему командиру 18-го Гвардейского иап Герою Советского Союза генералу Анатолию Емельяновичу Голубову за его кипучую и неустанную военно-патриотическую работу в наши дни...

Совсем недавно за высокие показатели в боевой и политической подготовке эта армия (1-я ВА. – Прим. авт.) награждена орденом Красного Знамени...

Желаю вам, дорогие товарищи-ветераны, доброго здоровья, больших творческих успехов как непосредственно на трудовом фронте, так и в военно-патриотической работе".

Доклад окончен.

На повестке дня – выступление представителя нынешнего командования 1-й ВА, который поведает ветеранам об успехах армии в боевой и политической подготовке, другие вопросы...

Но было нечто важное, не вошедшее в доклад, о чем генерал-полковник Громов, открывая встречу ветеранов, сообщил в притихший зал и что вызвало среди присутствующих сердечный отклик и бурю эмоций, а многие не могли скрыть слез...

Это нечто прозвучало перед докладом.

Громов говорил: "У нас есть президиум. В дополнение к нашему президиуму мы бы хотели видеть в нем еще несколько человек. В зале находится жена бывшего командующего армией дважды Героя Советского Союза генерал-полковника Хрюкина. Просим ее занять место в президиуме...

(Дважды Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Хрюкин Тимофей Тимофеевич скончался в 1953 году. – Прим. авт.)

Михаил Михайлович Громов делал отступления от текста и в процессе доклада.

Присутствовавший на встрече наш земляк М. К. Тарских вспоминал: "Когда Громов говорил о том, сколько таранов было совершено в 1-й Воздушной армии, после упоминания фамилии одного из летчиков, совершивших огненный таран (подобно подвигу капитана Гастелло.– Прим. авт.), которому было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно, он вдруг остановился и, глядя в зал, произнес: "Последними словами летчика-героя были слова: "иду на огненный таран! Друзья мои, позаботьтесь о моем сыне!" Сын (Громов назвал фамилию. К сожалению, Михаил Константинович запамятовал фамилию летчика. – Прим. авт.) находится сейчас в зале. Прошу подполковника (следовала фамилия) пройти в президиум!"

Наверное, в душе каждого ветерана что-то было связано с только что прозвучавшей информацией, потому что многие из этих суровых людей плакали, не стыдясь слез. Не скрывал слез находящийся в президиуме бывший заместитель командующего Первой Воздушной армией генерал Александр Константинович Богородецкий...

И еще один рассказ, прозвучавший из президиума встречи ветеранов Первой Воздушной армии, заставил учащенно забиться сердца старых воинов, напомнив им славные ратные подвиги их сослуживцев и их самих, потому что это они были участниками событий, о которых говорил сейчас бывший командир 3-й Гвардейской бомбардировочной авиационной дивизии генерал С. П. Андреев.

На оккупированной территории Брянщины, в районе села Сеща, немцы создали мощную авиабазу. На ней одновременно базировалось около 230 самолетов, было сосредоточено большое количество складов с боеприпасами и горюче-смазочными материалами. На базе насчитывалось около четырех тысяч обслуживающего персонала. В основном это были поляки и чехи.

Немецкие самолеты причиняли много неприятностей войскам и командованию Западного фронта. Долгое время обнаружить место расположения базы не удавалось, несмотря на все усилия фронтовой разведки. Немцы умело маскировали действующие аэродромы, создавали ложные аэродромы, выставляя на них неисправные и непригодные самолеты и макеты самолетов, по которым советские бомбардировщики беспрерывно наносили бомбовые удары.

Наконец при разведотделе 1-й ВА было подготовлено несколько девушек-разведчиц, которым после заброски во вражеский тыл предстояло обнаружить немецкую базу и передать данные в штаб армии.

Начались разведывательные операции.

Несколько разведчиц немцами были обезврежены, но Аня Морозова была сброшена с парашютом удачно: она была родом из этих мест, и ей не представляло труда выдать себя за местную жительницу. В скором времени она уже возглавляла целую группу сочувствующих Красной Армии лиц, среди которых были поляки, чехи и даже немец-антифашист. Были собраны и переданы советскому командованию подробные схемы расположения стоянок самолетов, складов с боеприпасами и ГСМ.

Дальнейшее, как говорится, было делом техники.

Около сотни пикирующих бомбардировщиков "Пе-2" вылетели на бомбежку. Немцы были уверены, что русские самолеты идут на новые ложные аэродромы, которые они только что соорудили, и поэтому их зенитные батареи не открывали огня. А когда поняли, что обнаружены, было слишком поздно.

В считанные минуты немецкие самолеты были уничтожены, взлетные полосы оказались повреждены и непригодны для эксплуатации, взлетели на воздух склады с боеприпасами, горели склады ГСМ. Это был полный разгром.

Но русские на этом не успокоились. Будто в отместку за то, что их так долго водили за нос, они прилетели еще раз, и все, что еще оставалось на базе, сровняли с землей.

За свой подвиг Аня Морозова была награждена орденом Боевого Красного Знамени.

После ликвидации Сещинской авиабазы фашистов Аня Морозова была направлена радисткой в разведгруппу в Восточной Пруссии, затем в Польшу, где в декабре 1944 года погибла. Похоронена в селе Гродзанув Варшавского воеводства.

В 1965 году после показа телефильма "Вызываем огонь на себя" А. А. Морозовой было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. В Сеще установлен ее бюст. В 1975 году вышла книга О. А. Горчакова "Вызываем огонь на себя", посвященная Ане Морозовой и возглавляемой ею в Сеще группе.

Много новых подробностей о боевой деятельности своей армии узнали ветераны Первой Воздушной на этой памятной встрече. И, наверное, будет правильным сказать несколько слов о присутствовавшем тогда на встрече командующем этой армией, о Михаиле Михайловиче Громове...

Родился 12 (24) февраля 1899 года в Твери. Как многие сверстники, грезил зарождающейся авиацией. Закончил теоретические курсы при высшем техническом училище, школу летчиков в 1918 году и с этого времени служил в Красной Армии. Участник Гражданской войны. Герой Советского Союза (1934 год, за установление мирового рекорда дальности полета).

Это была эра погони за мировыми авиационными достижениями.

Известно, какое значение придавало советское руководство авиации. Сталин понимал, что именно авиации принадлежит будущее в ведении военных действий в современной войне. Его любовь к самолетам и тем, кто на них летал, была общеизвестна. В начале тридцатых годов двадцатого столетия все мировые авиационные достижения принадлежали иностранцам. И, конечно, Сталин понимал, что для поднятия престижа Страны Советов в глазах мирового сообщества мировые авиационные рекорды должны принадлежать советской авиации. Это было важно. Ведь мировая техническая мысль оценивалась тогда по состоянию наиболее передовой технической отрасли – авиационной промышленности.

В этой связи было решено построить такой самолет, который смог бы побить мировые достижения по дальности полета. Даже название проекту было придумано соответствующее – "РД" (рекорд дальности). И 7 декабря 1931 года по докладу наркома обороны К. Е. Ворошилова было принято решение о постройке специального самолета для установления мирового рекорда дальности. Работу поручили конструкторскому бюро А. Н. Туполева. Так появился проект, а затем и построен самолет "АНТ-25". В конструкции самолета нашли отражение многие новинки, которые ранее не использовались в авиастроении. Топливные баки размещались в крыльях, в полете шасси убиралось, что снижало лобовое сопротивление. Это, в свою очередь, вело к увеличению скорости полета при том же расходе топлива, что давало в результате ощутимый прирост дальности полета.

В 1934 году самолет был построен. Испытывал его М. М. Громов. Конечно, не обходилось без происшествий.

Однажды экипажу Громова дали задание слетать в Севастополь и вернуться в Москву. Полет прошел удачно. Климент Ефремович Ворошилов сиял от счастья. Дал команду слетать в Севастополь еще раз. И ко времени прилета самолета в столицу он пригласил правительство, чтобы показать самолет "РД". А Громов, вылетев из Севастополя, обнаружил, что бензина не хватит для полета в Москву, и вернулся на аэродром вылета. В это время советское правительство во главе со Сталиным ждали самолет...

Потом, чтобы расквитаться за конфуз, нарком обороны Ворошилов вызвал к себе в кабинет экипаж Громова в полном составе и отчитал по полной программе.

А затем состоялся полет на установление рекорда дальности. Утром 12 сентября 1934 года экипаж Громова вылетел по треугольному маршруту: Москва – Рязань – Харьков. И за семьдесят пять часов преодолел без посадки расстояние в 12411 километров. За проявленный героизм и самоотверженность, за установление рекорда по дальности полета командир корабля Громов М. М. был награжден Золотой Звездой Героя Советского Союза, а все члены экипажа – орденами Ленина.

Чтобы отметить выдающееся достижение экипажа Громова, в конструкторском бюро Андрея Николаевича Туполева собралось много народу. Когда веселье было в разгаре, генеральный конструктор вдруг спросил:

– Кстати, я что-то не вижу здесь Ветчинкина, где он, почему не с нами?

– Профессор Ветчинкин не смог прийти, – ответили ему, – у него украли брюки!

Все рассмеялись, а генеральный конструктор тут же распорядился доставить профессору Ветчинкину авиационный комбинезон, чтобы ученый муж смог принять участие в торжестве.

Рекорд дальности в полете по замкнутому маршруту был установлен, но оставался еще непобитым рекорд дальности при полете по прямой. Он принадлежал французам Кодосу и Росси, пролетевшим годом ранее на самолете "Блерио-110" из Парижа в сирийский город Рийяк 9104 километра за 76 часов 30 минут. И так как Международная федерация авиации регистрировала рекорды полетов только по прямой, то предстояло отобрать у французов их рекорд. Стали выбирать маршрут. Решили полет выполнять через Северный полюс в Америку. Опять-таки на самолете "АНТ-25".

На этот раз выполнение полета было доверено экипажу в составе С. Леваневского, Г. Байдукова, В. Левченко.

И вот когда самолет уже находился над Баренцевом морем, начались неполадки в масляной системе двигателя, и экипаж вернулся и произвел посадку в Новгороде. После чего Леваневский заявил, что полеты над Северным полюсом на одномоторном самолете невозможны. Сложилась парадоксальная ситуация: желание установить мировой рекорд дальности полета есть, а устанавливать его не на чем.

Помог случай. У второго пилота из экипажа Леваневского, Георгия Филипповича Байдукова, относительно возможности перелета через Северный полюс на одномоторном самолете сложилось прямо противоположное мнение, чем у командира экипажа. Нашел он и штурмана, готового отважиться на такой перелет – Александра Васильевича Белякова. Дело оставалось за малым: надо было отыскать третьего. И не просто третьего ( третьим мог стать любой), а командира корабля. Им согласился стать, правда, после некоторых уговоров, Валерий Павлович Чкалов. Они написали письмо Серго Орджоникидзе. Через некоторое время Серго Оржоникидзе представил летчиков Сталину.

Сталин, припомнив, что уже была одна неудачная попытка совершить перелет через Северный полюс в Америку, а также имея в виду недавний случай с американским летчиком Вилли Постом, который, заручившись разрешением советского правительства на прилет из Америки в Советский Союз, стал готовиться к перелету через Северный полюс и разбился, решил первоначально совершить полет внутри страны.

Был выбран маршрут, при полете по которому условия полета должны быть максимально приближены к трансполярному перелету: Москва – Остров Виктория – Земля Франца-Иосифа – Северная Земля – бухта Тикси – Петропавловск-Камчатский. При благоприятных обстоятельствах полет следовало продолжить до Николаевска-на-Амуре.

Экипаж Чкалова стартовал 20 июля 1936 года. Полет проходил преимущественно в сплошной облачности, при обледенении, в тумане. Последние сотни километров над Охотским морем самолет летел на бреющем полете, отыскивая пригодную для посадки площадку. Случайно увидев остров Удд, Чкалов мастерски произвел посадку на узкую полоску земли.

Самолет не пострадал при посадке, но для взлета пришлось делать деревянный настил... В Москве самолет встречали члены правительства во главе со Сталиным, Ворошиловым, Орджоникидзе.

Таким образом, экипаж в составе Чкалова, Байдукова, Белякова выполнил поставленную задачу: от Москвы до острова Удд их самолет пролетел за 56 часов 20 минут расстояние в 9374 километра, установив новый мировой рекорд дальности полета по прямой. Всем членам экипажа во главе с Чкаловым было присвоено звание Героя Советского Союза. После полета Чкалов заявил: "Вообще, летные возможности самолета оказались прекрасными. Вот почему, задумывая полет через Северный полюс в Америку, мы твердо решили лететь именно на этой испытанной машине". И уже весной 1937 года экипаж Чкалова обратился с просьбой в ЦК партии: "Разрешите нам перелет по маршруту Москва – Северный полюс – Северная Америка". С этой же просьбой неоднократно обращались к Сталину.

Наконец разрешение на полет было получено.

Экипаж Чкалова стартовал на рассвете 18 июня 1937 года...

А три недели спустя стартовал экипаж Громова и совершил перелет Москва – Северный полюс – Сан-Джасинто (США). Вот как вспоминал о прилете в Америку Михаил Михайлович Громов: "Для посадки мы нашли подходящую площадку, на ней паслись два теленка. Прогнали их шумом мотора. Сели. Скоро около нас появилась легковая машина, из нее вышли три человека в синих костюмах и в соломенных шляпах.Смотрят, жестикулируют, видно, удивляются.

Вид у нас был страшноватый, три дня не брились, не спали три ночи, глаза красные, воспаленные. Американцы дружелюбно поздоровались с нами. Мы передали им записку на английском языке с просьбой сообщить в советское посольство о том, что здесь приземлился наш самолет. "О’кей!" – произнес один из них и ушел. Вскоре прилетел на маленьком самолете офицер американской армии и сообщил: "Сейчас приедут на машине солдаты, они вам помогут". Помощь нам была нужна. Из соседних селений, несмотря на ранний час, стали собираться люди.

Но предприимчивый фермер, на землю которого сел наш "РД", быстро окружил место, где стоял самолет, веревкой и стал брать за его осмотр плату... Оставшийся в баках бензин, которого хватило бы еще на 1000 километров, фермер продавал желающим – на счастье.

У кого-то из нас упала перчатка, ее немедленно разорвали на сувениры".

Экипаж Громова пролетел по прямой 11148 километров, установив новый мировой рекорд дальности полета. Экипаж получил медаль Международной авиационной федерации де Ляво, которая присуждается один раз в год за высшее мировое достижение. Следующую медаль де Ляво принес нашей стране спустя 34 года Юрий Алексеевич Гагарин за космический полет вокруг земного шара.

Но вернемся к биографическим данным М. М. Громова.

В 1940-1941 годах он – начальник Летно-исследовательского института Наркомата авиационной промышленности. Профессор. Войну встретил в звании полковника. С декабря 1941 года – в действующей армии. Занимал ряд ответственных должностей. В 1955 году уволен из Вооруженных Сил в запас.

К этим известным энциклопедическим сведениям мне бы хотелось добавить еще немного, дополнить портрет Михаила Михайловича Громова двумя-тремя штрихами со слов человека, знавшего его довольно близко, вынесшего свои впечатления из личных встреч с ним.

По словам нашего земляка, это был человек могучего интеллекта и выдающихся организаторских способностей. "Глыба по сравнению с другими военачальниками", – как отозвался о своем командующем армией М. К. Тарских.

Он был замечательным спортсменом, его постоянно избирали президентом какого-нибудь спортивного общества. Очень любил лошадей. Увлекался верховой ездой.

С этим связан эпизод в его жизни, который едва не закончился трагически.

Никто не помнит, как это случилось, но только однажды командующему 1-й Воздушной армией Герою Советского Союза генерал-полковнику авиации Громову доложили, что в неком населенном пункте случайно обнаружены несколько лошадей известной орловской породы, которые несомненно погибнут, если не принять срочных мер.

Зная, какую ценность представляют для отечества орловские рысаки, названные так по имени графа Алексея Григорьевича Орлова, выведшего эту породу лошадей, Громов отдал команду позаботиться о них.

Естественно,"особисты" доложили куда следует, и скоро о том, что при штабе 1-й Воздушной армии находятся лошади орловской породы, которыми якобы собирается распоряжаться лично командующий армией, стало известно Сталину. Никто не знает, в каком виде была преподнесена эта информация вождю, но, судя по последствиям, надо думать, в неприглядном.

В июне 1944 года командующий 1-й Воздушной армией Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Громов был вызван в Москву.

На заседании в Ставке Верховного Главнокомандования присутствовали члены Политбюро. По состоянию дел в Воздушной армии и ведению ею боевых действий ни у кого не возникло никаких замечаний, и все полагали, что Сталин задумал для Громова новое назначение, и, судя по всему, с повышением в должности и воинском звании. Все ожидали именно этого. Никто не знал, что незадолго до заседания Сталин получил донесение об орловских рысаках Громова...

Сталин, как всегда, покуривая трубку, неспешно расхаживал по кабинету, слушая доклад Громова.

– Мы найдем вам новое применение, а командовать Первой Воздушной армией будет назначен товарищ Хрюкин! – сказал Сталин после доклада Громова.

Никто из присутствующих в кабинете не понял, остался ли Верховный доволен деятельностью командующего воздушной армией или же, напротив, слова его следует расценивать как выражение неудовлетворения. Но, как бы там ни было, никто никогда не смел задавать вопросы вождю, любое его слово воспринималось всеми как не подлежащее обсуждению решение. Только один человек мог позволить себе не согласиться с ним. Этим человеком был маршал Жуков, мнение которого Сталин уважал и считался с ним.

Вот и на этот раз все восприняли слова Верховного Главнокомандующего как должное к исполнению руководство. Вопросов не было.

А далее произошло неожиданное.

Сталин вдруг остановился перед Громовым, его трубка уперлась в грудь только что отставленного от командования армией генерал-полковника, которого уже прочили в маршалы авиации, недобрым зеленым блеском светились прищуренные глаза вождя. И в наступившей тишине отчетливо прозвучало:

– А лошадушек, полковник Громов, сдайте государству! И ждите нового назначения!

Это был гром среди ясного неба! "Полковник Громов!" Сталин превратил генерал-полковника в полковника!

Что ж, была война, а по законам военного времени, когда решалась участь страны, Верховный Главнокомандующий наделялся неограниченной властью.

Кроме того, все хорошо помнили годы массовых репрессий, когда и не таких военачальников лишали постов и отдавали под суд.

Зная крутой нрав Сталина, никто не отважился переспросить, почему Сталин назвал Громова полковником. Все подумали: значит, так надо! Значит, отныне нет генерал-полковника Громова, а есть полковник Громов. И с этим надо считаться. Верховный Главнокомандующий мог позволить себе решать любые вопросы, не согласовывая их со своим окружением...

Спустя несколько дней М. М. Громов, уже находясь в домашней обстановке, заготовив для себя форму полковника, позвонил секретарю Сталина, Поскребышеву, чтобы справиться, нет ли для него нового назначения.

Тот ответил, что пока никаких распоряжений от Сталина не поступало.

А еще через несколько дней судьба Громова разрешилась самым неожиданным образом.

Сталин с потухшей трубкой во рту задумчиво расхаживал по кабинету. С минуту на минуту должен был подойти Берия с докладом о состоянии дел в разработке одного секретного проекта, который находился под личным контролем наркома внутренних дел и в котором было занято множество видных физиков-ядерщиков страны.

Проект был настолько важен, от его осуществления зависело так много в определении места СССР в послевоенном мире, что вождь, казалось, должен был с головой уйти в мысли о предстоящем с Лаврентием Берией разговоре.

Однако, вопреки всему, мысли вождя возвращались к недавнему совещанию в Ставке... Не перегнул ли он палку, отстранив Громова от командования Воздушной армией?.. Да еще назвав его полковником... Не поддался ли он минутной слабости, так не характерной для него, человека несгибаемой воли, о котором в народе говорят, что он из стали...

Да, в душе его имеется некое предубеждение, невесть откуда появившаяся неприязнь к Громову, которую он сам себе не может объяснить. Не уходят ли корни неприязненного чувства к этому военачальнику в недавнее прошлое, в те времена, когда нарком внутренних дел Ежов изо всех сил старался дискредитировать блестящего советского летчика, Героя Советского Союза Громова? Ведь это именно Ежов твердил, что негоже допустить, чтобы экипажем самолета, которому предстояло осуществить беспримерный перелет из Москвы в Америку, командовал не коммунист. Ведь Громов тогда не был членом партии. Вот Чкалов – другое дело! Он был членом партии.

И тогда Сталин сказал Ежову замечательную фразу о том, что коммунисты должны всегда быть впереди.

Помнится, Николай Иванович Ежов, человек, который никогда не хватал звезд с неба, но был чрезвычайно угодлив по отношению к своему хозяину, и который безошибочным чутьем своим уловил не заметное постороннему глазу, – но не глазу Ежова! – неудовольствие вождя от утвержденного Политбюро плана полета двух экипажей через Северный полюс в Америку, решил про себя, что пробил его час.

По плану, сначала должен был стартовать самолет Чкалова, а через полчаса – самолет Громова. Ежов рассуждал:

"Но, в таком случае, может произойти так, что самолет Громова достигнет Америки раньше самолета Чкалова, то есть коммунисты не будут первыми. А ведь Сталин слов на ветер не бросает, и он ясно сказал: "Коммунисты должны всегда быть впереди".

Наркому внутренних дел известно было, что Сталин испытывал к летчикам большую симпатию. Многим из них покровительствовал.

В то же время нарком интуитивно чувствовал, что Сталин предпочитал больше общаться с Чкаловым, чем с Громовым. Ему было комфортнее чувствовать себя в обществе с простым и открытым Чкаловым, чем с интеллигентным профессором Громовым.

Ни для кого не было секретом, что многие руководители Страны Советов не имели достаточного образования, а некоторые из них даже гордились своим пролетарским или крестьянским происхождением и любили повторять фразу: "Мы университетов не кончали!" И вообще было принято считать, что у нас государством может управлять кухарка.

Тот факт, что Михаил Михайлович Громов стал Героем Советского Союза намного раньше Валерия Павловича Чкалова, для Ежова никакого значения не имел. Как не имел для него никакого значения и тот факт, что Громов был намного опытнее Чкалова, что еще в школе воздушного боя Громов обучал курсанта Чкалова правилам и тактике ведения воздушного боя и старался привить "беспокойному" курсанту чувство дисциплины и самоконтроля. Главное для Ежова было вовсе не это, а отношение к летчикам со стороны вождя.

На этот раз Ежов в своем усердии угодить хозяину превзошел самого себя. Он правильно рассудил, что члены Политбюро не посмеют поднять голос против Сталина. А так как все они знают, что за всем происходящим у нас в стране маячит тень вождя, то и шуму никакого не будет, если нарком внутренних дел в очередной раз угодит учителю всех народов.

И Ежов постарался...

Когда экипажи Чкалова и Громова прибыли на аэродром для вылета по маршруту Москва – Северный полюс – Америка, оказалось, что ночью кто-то снял с самолета Громова двигатель. Якобы на доработку. Да вдобавок ко всему на самолете была повреждена плоскость.

Вот так! Еще вчера оба экипажа готовились к полету в Америку, и все было к нему готово, а сегодня на одном из самолетов нет двигателя!

Вообще, технологический процесс снятия двигателя был непростым, на это требовалось значительное время, и уж по ночам эту сложную процедуру не производили, а тут сняли за одну ночь!

Установить, кто отдал распоряжение снять двигатель, не удалось.

Экипаж Чкалова стартовал один. На самолете, испытание которого проводил Громов.

Правда, через некоторое время Громов все-таки совершит перелет в Америку и перекроет рекорд Чкалова по дальности полета...

Обо все этом вспоминал Сталин, расхаживая по кабинету в ожидании Берии. И когда тот появился, Сталин, будто в продолжение своих раздумий, неожиданно спросил:

– А как там чувствует себя летчик Громов? – Сталин умышленно не называл Громова по званию, как опытный стратег в крупной игре предоставляя себе больше возможностей для маневрирования в зависимости от ответа наркома.

И нарком, желая больше всего на свете быть как можно ближе к своему благодетелю, который из провинции вытащил его в Москву, сделал могущественным человеком, которого боялись даже члены Политбюро, не любивший летчиков и ревниво оберегавший своего кумира от их влияния, не без ехидства ответил:

– Он заготовил для себя форму полковника и ожидает, куда его теперь пошлет Главнокомандующий!

– Вот видишь, Лаврентий! – в раздумье сказал Сталин. – Наверное, я недооценил товарища Громова! Он готов в любом качестве служить родине! Это похвально! Мы подумаем, куда направить товарища Громова!

Слово "мы", произнесенное Сталиным, автоматически обязывало Берию действовать согласно желанию вождя.

В тот же день Сталин позвонил маршалу авиации Худякову, заместителю командующего ВВС Красной Армии.

– Как вы думаете, куда можно назначить бывшего командующего Первой Воздушной Армией Громова, чтобы это не выглядело понижением по службе? – спросил Сталин своего давнего близкого знакомого, с которым его связывали воспоминания еще по революционной борьбе в Закавказье.

– Нам как раз нужен начальник Главного управления боевой подготовки фронтовой авиации, товарищ Сталин!

– Ну, вот и хорошо! – удовлетворенно промолвил Сталин.

На совещании в Ставке, опять-таки в присутствии членов Политбюро, обсуждалась кандидатура на должность начальника Главного управления боевой подготовки фронтовой авиации. Должность, что и говорить, высокая.

После ряда предложений и обсуждения предложенных кандидатур, во время чего никто даже не заикнулся о полковнике Громове, все ждали, что скажет на это "хозяин".

Сталин внимательно выслушал мнения собравшихся и, сделав характерный жест рукой с потухшей трубкой, вдруг спокойно возразил:

– А у меня есть предложение назначить на эту должность генерал-полковника Громова!

Последовавшая гробовая тишина была нарушена чьим-то робким вопросом:

– В прошлый раз, товарищ Сталин, вы назвали Громова полковником, а сейчас вы говорите о генерал-полковнике. Как же так?

– В прошлый раз я упустил слово "генерал"!

Пройдут годы. В 1955 году Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Михаил Михайлович Громов уйдет в запас. На всех должностях, на которые его посылала служить родина, он служил ей верой и правдой.

Его бывшие подчиненные стали маршалами авиации, некоторые дважды награждены "Золотой Звездой" Героя Советского Союза.

Возможно, многие награды обошли его стороной, как и высокие должности и звания. Наверное, все так и есть на самом деле. И это одно из подтверждений бытующего мнения о том, что никто нам не прощал таланты.

Не потому ли Михаил Михайлович предпочитал появляться на людях всегда в гражданском одеянии, о чем неоднократно писали газеты ... Высокий, представительный мужчина в черном костюме, с "Золотой Звездой" на груди. Постоянно в окружении людей...

А любовь к умным и преданным лошадям он сохранил до своих последних дней...

ВТОРОЙ ФРОНТ

Переговоры в Лондоне и Вашингтоне об открытии Второго фронта в Западной Европе велись союзниками по антигитлеровской коалиции в мае-июне 1942 года. На этих переговорах было достигнуто соглашение об открытии Второго фронта в том же 1942 году.

Однако политики союзных стран, конгресс Соединенных Штатов и парламент Великобритании, всячески затягивали осуществление этой военной операции, игнорируя многочисленные массовые выступления трудящихся своих стран с призывом немедленно открыть Второй фронт.

Расчет правящих кругов США и Великобритании был прост. Они хотели дождаться момента, когда СССР и Германия обессилят друг друга в войне, и тогда в Европу вступят войска союзников, чтобы установить там нужные им порядки. И поделить Европу на сферы своих влияний. К тому же, пока войска вермахта не измотаны советскими армиями, вступать в схватку с ними было очень опасно из-за возможных больших собственных потерь.

Конечно, Советский Союз очень нуждался в помощи союзников. Своевременная военная поддержка со стороны США и Великобритании ускорила бы падение гитлеровской Германии и тем самым были бы сохранены миллионы жизней солдат и мирных жителей.

Вскоре после упомянутых переговоров наши союзники в одностороннем порядке пересмотрели свои обязательства перед Советским Союзом и отложили открытие Второго фронта в Европе на 1943 год.

Вместо обещанного Второго фронта в Европе они высадили свои войска в том же 1942 году в Северной Африке, а в 1943 – на Сицилии и в Италии, отвлекая на себя лишь незначительные силы вермахта.

По той же причине открытие Второго фронта не состоялось и в 1943 году.

На Тегеранской конференции глав трех правительств: СССР, США и Великобритании – президент Теодор Делано Рузвельт и премьер-министр Уинстон Черчилль обещали Сталину открыть Второй фронт 1 мая 1944 года.

Но и этот срок был перенесен. Хотя сами союзники заручились согласием советской делегации на оказание им помощи в войне с Японией.

Второй фронт был открыт, когда для правящих кругов союзников стало ясно, что Советский Союз и без них победит в этой войне. Успехи Красной Армии на восточном фронте были такими ошеломляющими, что теперь уже заторопились наши союзники, чтобы не опоздать к разделу Европы.

Второй фронт был открыт 6 июня 1944 года с началом высадки морского и воздушного десантов союзных войск из Англии через пролив Ла-Манш на побережье Северной Франции, в Нормандии. Эта операция получила кодовое наименование "Операция "Нептун", она явилась частью операции "Оверлорд" по освобождению Франции.

К этому времени на Британских островах были сосредоточены крупные силы союзных войск, в состав которых также входили польские, французские, канадские соединения.

Для проведения операции объединенное англо-американское командование использовало экспедиционные силы. Верховный главнокомандующий – американский генерал Дуайт Эйзенхауэр. В состав союзных экспедиционных сил входили 39 дивизий, 12 отдельных бригад, части английских "коммандос" и американских "рейнджерс".

Общая численность экспедиционных сил составляла около трех миллионов человек; 6 тысяч танков, около 11 тысяч боевых самолетов.

Сухопутные войска, участвовавшие в операции "Нептун", были объединены в 21-ю группу армий, командовал которой английский генерал Монтгомери. В состав этой группы армий входили 32 дивизии и 12 отдельных бригад.

В операции принимали участие 12-й флот США и флот Великобритании. Всего около 7 тысяч кораблей ВМФ и десантных судов.

Этой мощной группировке противостояли весьма скромные силы вермахта. Всего на Западном фронте во Франции, Бельгии, Нидерландах находилось 58 немецких дивизий ослабленного состава. Это были в основном снятые с Восточного фронта для пополнения и переформирования дивизии.

Мощной группировке авиации союзников противостояли всего 160 самолетов Люфтваффе, около 300 кораблей малой тоннажности.

Немецкие войска на Западном фронте были объединены в две группы армий: "Б" (генерал-фельдмаршал Роммель) и "Г" (генерал-полковник Бласковиц), которые вместе составляли группу армий "Запад", командовал которой генерал-фельдмаршал Рундштедт (со 2 июля – генерал-фельдмаршал Клюге).

В ночь на 6 июня 1944 года в проливе Ла-Манш разыгрался жестокий шторм. Сплошная облачность, шторм и ограниченная видимость делали невозможным выход в море немецких сторожевых кораблей и полеты разведывательной авиации Люфтваффе. По этой же причине, как полагало немецкое военное командование, нельзя было предполагать высадки англо-американского десанта на побережье Франции. Это от русских генерал-фельдмаршалу Рундштедту можно было ожидать чего угодно, но от привыкших к комфортной службе "янки" и "томми" нападения в такую ночь можно было не опасаться.

Рундштедт и не опасался.

Немцы тоже привыкли к пунктуальности и тоже не стали бы рисковать в такую непогоду. Тем более что история уже знала случай неудачного морского похода непобедимой армады, в котором большая часть испанских кораблей, направлявшихся к берегам Туманного Альбиона, затонула во время сильного шторма.

Но старый морской волк сэр Уинстон Черчилль на этот раз перехитрил немцев. Он правильно рассчитал момент нападения. Взвесив все "за" и "против", он пришел к выводу, что возможные потери при неожиданной высадке морского десанта даже в условиях шторма принесут меньше жертв, чем при высадке в условиях хорошей погоды под обстрелом противника. Генералы Эйзенхауэр и Монтгомери на сей раз были единодушны в своем решении поддержать мнение Черчилля.

Массированный ночной налет авиации союзников особенно не насторожил немцев. Они уже привыкли к подобным налетам.

Надо отдать должное нашим союзникам. Они действовали по всем правилам ведения боевых действий в условиях современной войны. Сначала их авиация "обработала" с воздуха те участки немецкой оборонительной системы, на которые в ту же ночь был выброшен воздушный десант. Затем мощные авиационные удары были нанесены по участкам побережья, на котором предполагалось высадить морской десант. И когда утром 6 июня в заливе Сены в Нормандии появились десантные корабли союзников, сопротивление высадке десанта с них было незначительным.

В целях более успешного взаимодействия союзников антигитлеровской коалиции и для поддержки высадившихся в Нормандии союзных войск советское командование предприняло проведение целого ряда наступательных операций.

10 июня началось наступление на Ленинградском фронте, 21 июня – на Карельском фронте, 23 июня началась одна из крупнейший наступательных операций Красной Армии во Второй мировой войне – Белорусская операция.

К этому времени на Восточном фронте у немцев находилось 235 дивизий, на Западном же союзникам противостояли 65 немецких дивизий.

Имея подавляющее превосходство в силах, войска союзников провели ряд успешных боевых операций. Весной 1945 года они перешли в общее наступление и вышли на реку Эльба, где встретились с советскими войсками.

Но был момент, когда на помощь союзным войскам были вынуждены прийти советские армии.

Несколько позже высадки десанта в Нормандии союзные англо – американские войска высадились также на юге Франции. Это произошло 15 августа 1944 года. Северная и южная группировки при активной поддержке французского движения Сопротивления вели наступление с севера и юга навстречу друг другу. Однако немецким войскам удалось уйти из готовящегося им окружения.

А далее, в ходе Арденской операции, союзники потерпели серьезное поражение и обратились к советскому командованию с просьбой срочно начать наступление на Восточном фронте с целью заставить немецкое командование перебросить часть войск с Западного фронта на Восточный и тем самым спасти положение на Западном фронте.

Советские войска, не закончив полной подготовки, раньше намеченного срока начали наступательные операции, которые вошли в историю Второй мировой войны под наименованиями Висло-Одерская операция 1945 года и Восточно-Прусская операция 1945 года.

Начало Висло-Одерской операции было намечено Ставкой ВГК на 20 января. Однако, учитывая тяжелое положение союзных войск и выполняя просьбу союзного командования, наступление советских армий началось 12 января 1945 года. А на следующий день,13 января 1945 года, началось сражение Красной Армии за Восточную Пруссию.

Оттянув на себя значительные силы немцев с западного фронта, Красная Армия тем самым обеспечила союзным войскам успешное продолжение наступательных действий в Европе. Немецким войскам отныне приходилось сражаться в сужающемся кольце войск союзников и Советского Союза.

После ряда успешных операций англо-американские войска перешли весной 1945 года в общее наступление и на реке Эльба встретились с советскими войсками. Одновременно союзниками была освобождена Италия.

Несомненно, Второй фронт сыграл положительную роль в деле разгрома немецко-фашистских войск. Однако основная тяжесть борьбы с армиями вермахта выпала на долю воинов Красной Армии.

ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ. НАКАНУНЕ НАСТУПЛЕНИЯ

Заканчивался 1944 год. Наступающие советские войска вплотную подошли к цитадели германского фашизма – Восточной Пруссии. Этот район имел не только огромное военно-политическое, но и исключительное экономическое значение для снабжения войск вермахта. Гитлер приказал командующему группой армий "Центр" генерал-полковнику Рейнхардту во чтобы то ни стало удержать Восточную Пруссию.

Восточная Пруссия издавна служила немцам плацдармом для нападения на Польшу и Россию. Отсюда шли на русскую землю рыцари Тевтонского и Ливонского орденов. Отсюда было совершено нападение на Россию в Первую мировую войну. Отсюда немецкие войска вероломно напали на Советский Союз в июне 1941 года. Здесь, под Растенбургом, в подземных бетонных бункерах вплоть до 1944 года находилась ставка Гитлера – Вольфшанце ( Волчья яма).

Группа армий "Центр" представляла собой мощную группировку войск, в состав которой входили: 1 танковая, 2 полевые армии и 1 воздушный флот ( всего около одного миллиона человек). На территории Восточной Пруссии была создана хорошо укрепленная система обороны из 7 оборонительных рубежей и 6 укрепленных районов. Наиболее сильно укрепленным районом считался район Кенигсберга.

Немцы, уверенные в неприступности своих позиций, пригласили в Кенигсберг своих союзников, военную миссию японцев, чтобы те могли своими глазами наблюдать, как немцы устроят русским реванш за поражение под Сталинградом.

Против группы армий "Центр" должны были действовать войска 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов во взаимодействии с 1-м Прибалтийским фронтом, всего около одного миллиона шестисот тысяч человек.

Трехкратного численного перевеса, необходимого, по всем канонам, для ведения наступательных действий, у советских войск не было, но зато было значительное, почти четырехкратное, превосходство в орудиях, минометах, танках и самолетах. Самоотверженная работа тружеников тыла позволила Красной Армии наращивать свою боевую мощь непосредственно в ходе войны. Гитлеровская Германия, чьи военные объекты подвергались непрерывным бомбардировкам советской авиации и авиации наших союзников, не имела такой мощной тыловой индустрии, как Советский Союз. Кроме того, союзники оказывали нам значительную помощь вооружениями по ленд-лизу.

3-й Белорусский фронт, в состав которого входила 1-я Воздушная армия, находился на главном направлении предстоящего наступления.

Войскам фронта предстояло разгромить тильзитско-инстербургскую группировку немцев и наступать в направлении на Кенигсберг.

12 января 1945 года, накануне начала наступления, в штабе командующего 3-м Белорусским фронтом генерала армии Черняховского состоялось совещание командиров соединений и частей.

Совещание проходило в большом зале старой кирпичной школы, в котором находился мастерски исполненный макет Восточной Пруссии. Лучшего пособия для наглядного показа предстоящего наступления не приходилось ранее видеть никому из советских командиров, прибывших на совещание.

Города на макете были обозначены скоплениями игрушечных домов с островерхими крышами, повсюду четко выделялись реки, мосты через них, аэродромы с расположенными на них самолетами. Густая паутина железнодорожных путей с обозначенными станциями, линий шоссейных и грунтовых дорог опутала всю Восточную Пруссию. И, конечно, повсюду линии траншей, узлы укрепленных пунктов. В обороне врага не просматривалось разрывов, как это нередко случалось на просторах родной земли, здесь все представляло смертельную опасность и неожиданность. Вот только теперь, глядя на макет, командиры оценили всю значимость данных, добытых огромными усилиями фронтовой авиации и наземной разведки.

Прервем повествование о совещании у командующего 3-м Белорусским фронтом.

И уж коли речь зашла о разведке, будет справедливо уделить место рассказу о мужественных, находчивых, доблестных наших разведчиках, потому что это по их данным принимаются штабные решения по проведению тех или иных боевых действий. Не зря сказано было:

Говорят, разведчиками не становятся, ими рождаются. Не знаю, насколько это верно по отношению к героям этого повествования, но воздушными разведчиками они были отменными. И вот ведь какое удивительное дело: к кому бы ни обратился с просьбой рассказать о каком-нибудь наиболее запомнившемся случае из их военной биографии, все они, будто сговорившись, начинали вспоминать о ком-либо из своих боевых товарищей. Очевидно, свой ратный труд для них являлся делом обычным, о котором и говорить, мол, не стоит: просто делали свое дело как положено и ничего героического в том не видели...

Но, как говорится, со стороны виднее. А потому о их боевой деятельности предлагаю судить по их же рассказам о других...

А начиналось все до обыденного просто. Целыми днями, начиная с самого утра, воздух над примыкающими к городу полями звенел от пения жаворонков, а потом наступали те упоительные вечера, которые были так любимы русскими поэтами.

Ах, какие это были вечера в городе на берегах великой сибирской реки...

В тот год, как никогда ранее, щедрая природа дарила людям свою красоту. В лучах заходящего низкого осеннего солнца золотыми красками догорали вечерние зори, ярко и контрастно проступали вдалеке изумрудно-зеленые очертания Куйсумских гор, из таежных далей и с близлежащих лугов и полей ветер приносил в город нежные ароматы тайги и пряные запахи свежескошенных трав, а неясный глухой шум, производимый городом, заглушался неугомонным пением птиц. И это тихое и нежное обаяние сибирских вечеров властно и с неодолимой силой очаровывало жителей Красноярска, будто вовсе не было никакой войны, и само небесное благоденствие снизошло на эту благословенную землю, а людям отныне предстоит лишь упиваться счастьем, миром и любовью.

Но война была. И тем, кто уходил на фронт, предстояло скорое расставание с родными и любимыми. И оттого, наверное, эти дивные таежные и луговые запахи и звуки птичьих голосов воспринимались всеми собравшимися в один из таких вечеров на городском железнодорожном вокзале с особенною остротой.

Молодые сибирские парни в вагонах-теплушках уезжали на фронт. Были прощальные поцелуи, слезы, объятия, заветы, напутствия, пожелания... И была команда: "По вагонам!"...

Прошли годы...

Удобно расположившись за небольшим журнальным столиком у себя дома, ветеран ВОВ вспоминал события более чем полувековой давности... В свои почти восемьдесят Михаил Константинович Тарских отчетливо и до мельчайших подробностей вспоминал те минуты прощания. А запомнились они для того, наверное, чтобы потом, в перерывах между боевыми вылетами, снова и снова вспоминать о них. Для того, чтобы еще и еще раз осознать всю горечь утраты и расставания (и кто знает – может, навсегда!) и ощутить в себе ярость и ненависть к врагу.

С тех пор минуло шестьдесят лет, а он все так же отчетливо помнит каждое слово, произнесенное им и его любимой девушкой-студенткой Ириной, каждый взгляд и жест...

А был он тогда молодой, высокий, красивый... И она была ему под стать, словно девушка из той песни, которую они пели при расставании... Это потом, после войны, прозвучит песня "Уходил сибиряк на войну, с Енисеем, с тайгою прощался..." А тогда, при расставании, как только тронулся поезд, парни в вагоне запели созвучную их настроению песню:

После войны, после вынужденной разлуки они встретились, и эта встреча стала длиною в целую жизнь.

Тогда же, в сентябре 1944 года, окончив ускоренные курсы Харьковского авиационного училища, переведенного в начале войны в Красноярск, восемнадцатилетний Михаил Тарских был направлен на фронт.

И с этого времени младший лейтенант Тарских начал отсчет своим боевым вылетам в 24-м Гвардейском авиаполку 213-й Витебской Краснознаменной орденов Кутузова и Суворова ночной бомбардировочной авиационной дивизии.

Война оставила неизгладимый след в душе сибиряка и воспоминания, которых хватит на всю оставшуюся жизнь.

Эту историю рассказал мне ветеран Великой Отечественной войны, участник Парада Победы на Красной площади в Москве 24 июня 1945 года Михаил Константинович Тарских. Эта история – почти готовый рассказ об удивительном случае (чего только на войне не бывает!), произошедшем в 1-й Воздушной армии в ночь под Новый, 1945-й, год.

Война преподносила порой такие сюрпризы, которые не поддаются никакому объяснению. Например, известен случай падения летчика без парашюта с высоты нескольких тысяч метров, и летчик при этом остался жив.

Нечто подобное по своей неординарности произошло в новогоднюю ночь на одном из участков 3-го Белорусского фронта.

Быль в новогоднюю ночь

Разведывательная эскадрилья, в которую попал для прохождения службы красноярец Михаил Тарских, летала на самолетах "По-2", "кукурузниках", как их повсеместно называли. Но, несмотря на насмешливое прозвище, эти самолеты делали великие дела и подчас были незаменимы.

Самолет "По-2" (до 1944 года его называли "У-2", за ним укрепилось название "кукурузник" из-за того, что он мог взлетать и садиться на ограниченные по размерам площадки практически с любым покрытием) представлял собой небольшой двухместный фанерный биплан, обладающий небольшой скоростью полета (всего около 130 километров в час), но чрезвычайно большими возможностями. Он был незаменим при полетах в тыл врага, к партизанам, как самолет связи, мог использоваться для разведки и бомбардировки войск противника ночью (он мог брать на борт до 300 килограммов бомб небольшого калибра). Точность бомбометания с этого самолета была очень высокой.

Война открыла новые возможности применения этого самолета. Его использовали для подавления зенитных средств и прожекторов противника перед ночными налетами бомбардировщиков.

Делалось это так.

Несколько самолетов "По-2" с бомбами на борту летели над территорией противника на малой высоте, а один – на высоте 1000-1500 метров. Немцы включали прожекторы, искали самолет, который тарахтел на высоте, а в это время на прожекторы обрушивался груз бомб с других самолетов. Если при этом обнаруживали себя зенитки, уничтожались и они.

Немцы несли ощутимый урон от точных ночных бомбардировок. Вначале войны они презрительно называли эти самолеты "рус-фанер", но к концу войны спесь слетела с фрицев, и они с ужасом ожидали наступления каждой ночи, а за сбитый "По-2" была обещана награда – Железный крест.

Для выполнения разведывательных полетов вся линия соприкосновения 3-го Белорусского фронта с немецкими войсками была разделена на 10 участков, каждый из которых был закреплен за определенным экипажем. Таким образом, каждый конкретный экипаж отвечал головой за все, что происходило на его участке, докладывая о малейших изменениях обстановки на фронте.

Обычно в ночь делали по два вылета на разведку в глубь вражеской территории. Это была опасная боевая работа, так как немцы предпринимали все меры, чтобы самолет-разведчик не ушел на свою территорию с добытыми разведданными.

Для того, чтобы экипажи были лучше подготовлены, их постоянно информировали представители разведотдела фронта.

И вот однажды, это было в конце 44-го в Восточной Пруссии, куда немцы стягивали лучшие силы, поступило сообщение, что, по агентурным данным, к немцам прибывает еще одна танковая дивизия (не то "Мертвая голова", не то "Адольф Гитлер").

Представители разведотдела фронта поставили перед 1-й эскадрильей задачу обнаружить эту танковую дивизию немцев и следить за ее перемещениями. Было сказано, что разведку ведут все самолеты, но они летают днем, а танковая дивизия вряд ли станет передвигаться в светлое время суток, поэтому вся надежда на ночную разведку.

В течение месяца эскадрилья не могла обнаружить эту дивизию и в безуспешных поисках потеряла два экипажа. Но все-таки экипаж лейтенанта Самойлова обнаружил дивизию, и после этого она уже постоянно находилась в поле зрения советского командования.

В 1-й разведывательной авиаэскадрилье 24-го Гвардейского полка, куда прибыл молодой штурман Тарских, его встретили доброжелательно, хотя и несколько настороженно. Да это и понятно: парень пока ничем себя не проявил. И так как полеты на разведку требовали основательной подготовки и досконального знания своей и вражеской боевой техники и района полетов, с молодым штурманом была проведена дополнительная учеба и тренировка.

Занимался с ним штурман авиаэскадрильи гвардии старший лейтенант Александр Трофимов.

Трофимову в ту пору было около тридцати лет, и он для молодых штурманов являлся непререкаемым авторитетом. К тому же он был секретарем партийной организации эскадрильи.

Михаил Тарских выделялся среди сослуживцев не только высоким ростом, но и способностями к быстрому усвоению нового материала и своей общительностью. Очень скоро он стал заметной фигурой в эскадрилье, и товарищи избрали его секретарем комсомольской организации. Наверное, поэтому он сблизился с Трофимовым, и последний иногда делился с Михаилом не только секретами боевого мастерства, но и житейским опытом.

Спустя некоторое время Михаил уже знал, что штурман Трофимов вместе с летчиком и техником прибыл на фронт с Дальнего Востока на совместно ими купленном самолете "По-2"...

У Трофимова была какая-то довоенная закалка. Довоенные солдаты и офицеры были другого, особого склада... Родом он был, по-видимому, из средней России, у него был характерный выговор. Знал удивительно много русских патриотических песен и любил их петь. Он был очень общителен и никогда не унывал. Зимой, бывало, заскочит в землянку и зычным голосом подбодрит товарищей: "Ну, братцы, чего приуныли?! ( И это после гибели какого-нибудь экипажа, когда настроение у всех было подавленное.) Уже недалеко осталось до Берлина! А там – конец войне!"

Трофимов хорошо владел немецким языком. По комсомольским делам Михаил Тарских часто обращался к секретарю парторганизации эскадрильи Трофимову. И нередко получал в ответ от того сообщение на немецком языке. А потом следовало: "Ну, что? Немецкий язык надо знать! Почему не изучаешь немецкий язык?"

Надо сказать, русско-немецкие словари были в эскадрилье у всех. Хотя многие полагали, что летающим на "По-2" немецкий язык вряд ли когда-нибудь пригодится.

Но вот произошел случай, который убедил всех в пользе знания немецкого языка...

Что бы там ни говорили, а на войне солдаты воюющих сторон тоже отмечают Новый год. Правда, каждый по-своему.

Экипаж 1-й разведывательной авиаэскадрильи, в которой служил Михаил Тарских, в составе двух старших лейтенантов, летчика Сидоренко и штурмана Трофимова, получил задание: в новогоднюю ночь 1944-1945 года произвести разведку и фотографирование одной из узловых железнодорожных станций противника...

Обычно в таких случаях разведчики не направлялись прямо к цели, а делали отвлекающий маневр, пересекая линию фронта где-нибудь в стороне от интересуемого объекта, и, только углубившись на территорию врага, подходили к намеченной цели со стороны, откуда их не ждали. Сделать это на маленьком "По-2", летящем на малой высоте, было несложно. Однако малая скорость полета из союзника экипажа часто оказывалась врагом, позволяла противнику принять меры к отражению налета.

На этот раз все поначалу складывалось как нельзя лучше. Благополучно миновав линию фронта, что легко определялось по огненным вспышкам орудийных выстрелов и по трассирующим пулеметным очередям, "По-2", сделав отвлекающий зигзаг, подходил к нужной железнодорожной станции.

Погода была не слишком подходящей для производства фотосъемки. Ночь была безлунная, из-за сплошной облачности свет луны не пробивался на землю, ориентировка затруднена, ибо земные ориентиры не просматривались в ночной темноте. К тому же, шел редкий снег, который еще более усугублял положение. Но летчик и штурман "По-2" были опытными воинами, хорошо знали район полета и безошибочно вышли на цель.

Немцы не ожидали появления русского самолета, считая, что погода является нелетной и что железнодорожный узел находится достаточно далеко в тылу, и, видимо, по этой причине, не принимали должных мер по обеспечению светомаскировки.

Станция была освещена, на ней скопились эшелоны с прибывшей техникой.

Сделав несколько заходов на цель, сфотографировав станцию вместе с воинскими эшелонами, экипаж принялся на выбор сбрасывать немцам "новогодние подарки": на головы бошей обрушились бомбы.

При этом экипаж "По-2" так увлекся, что не заметил откуда-то появившуюся "раму" (за двойной фюзеляж "Фокке-Вульф-189", самолет-разведчик, используемый немцами в основном как самолет-корректировщик, был прозван нашими воинами "рамой". "Рама" также считалась ночным истребителем). "Рама" сделала заход и сбила "По-2".

Самолет загорелся.

Однако мотор продолжал работать, и горящий "По-2" тянул в сторону линии фронта.

Разведчики понимали, что долго полет продолжаться не может, что скоро в пламени разрушится фюзеляж и крылья самолета, а сами они могут заживо сгореть в воздухе... Покинуть самолет они не могли: летали без парашютов.

Сказать, что экипаж подыскивал место для посадки, значит ничего не сказать. На самом деле экипаж лихорадочно выискивал любую поляну в лесу или любой пятачок земли, куда можно было приткнуть самолет.

Надо сказать, та зима выдалась многоснежной.

Самолет уткнулся в наметенный ветрами сугроб на опушке невысокого редколесья. Наверное, это помогло летчикам остаться целыми и невредимыми.

Оба быстро покинули горящую машину и отошли в сторону. Оставаться возле самолета было опасно. Немцы могли отправиться на поиски подбитого самолета. Нужно было срочно уходить. Но куда? Кругом немцы.

Осмотревшись, двинулись по глубокому снегу в сторону линии фронта, на звуки выстрелов и разрывов снарядов. Ветер моментально заметал снегом их следы.

– По такому снегу немцы нас не найдут! – с надеждой на спасение от погони говорил Трофимов.

– Разве что случайно на нас наткнутся, – вторил его товарищ.

– Или мы – на них! Что более вероятно.

– Да! Попали мы с тобой с корабля на бал! Тут даже местное население тебе не поможет.

– Отсюда вывод: терять нам с тобой нечего. Надо прикидываться отставшими от своей части немецкими солдатами. Или возвращающимися в свою часть из госпиталя.

– Да какой же из меня немецкий солдат! Я и два слова по-немецки не сумею сказать.

– А ведь я тебе все уши прожужжал, чтобы ты учил немецкий язык! Ну, да ладно! Видать, не в коня овес пошел! Слушай внимательно. Давай воспользуемся теми познаниями, которые у нас есть! А знаем мы не так уж мало. Не зря же нам постоянно доводили оперативную обстановку на нашем театре военных действий. Мы знаем, какие немецкие дивизии находятся в прифронтовой зоне. Придется выдавать себя за солдат какой-нибудь из этих частей. Сыграем роли немецких солдат!

– Насчет театра военных действий – это ты ловко придумал! – сказал Сидоренко. – Да сцена у нас нынче уж больно неподходящая, того и гляди, провалимся.

– Ну, так что теперь прикажешь делать? Не учил немецкий, хотел жизнь обмануть, а обманул, почитай, самого себя. А ведь еще Шекспир говорил, что мир – театр, а люди в нем – актеры. Ну, так вот! При твоем-то отношении к жизни тебе, так и быть, отведем роль актера без слов. Я буду старшим в нашей группе, а ты – подчиненным. Говорить, то есть объясняться с немцами, в случае чего, придется, как и положено, старшему, значит, мне. Твое дело, когда я буду отдавать тебе команду по-немецки, говорить в ответ одно слово "Яволь!" Что означает "Есть!" Уразумел?!

– Угу, – угрюмо пробурчал Сидоренко. – Яволь, так яволь...

– Ну, вот и молодец! Да у тебя произношение, как я погляжу, прямо-таки берлинское! Без акцента!

– Да пошел ты! – Сидоренко упомянул в сердцах про какую-то мать.

– А вот это ты зря! А ну, как надо отвечать старшему? – Трофимов требовательно глядел на Сидоренко, и взгляд его не обещал ничего хорошего. Уж кто-кто, а Сидоренко хорошо знал крутой нрав Трофимова.

– Яволь! – покорно повторил ненавистное слово Сидоренко.

– Так-то оно лучше! И вот еще что! Наши комбинезоны пошиты из английской материи. Союзнички постарались сделать все не так как надо, и материю прислали не такого цвета, как у всей нашей армии. Наверное, материя предназначалась для английских колониальных войск в Африке, а попала к нам... Но это нам на руку. Немцы не подумают, что русские могут облачаться в этакую униформу, они привыкли видеть на них обмундирование защитного цвета, а на нас комбинезоны светло-зеленого цвета, почти зимние маскхалаты.

– Ну, и что из того? – не понял Сидоренко.

– А то, что сейчас мы с тобой выпустим штанины комбинезонов поверх унтов, чтобы скрыть их, и превратимся в немецких разведчиков ... Шлемы тоже придется бросить. Останемся в шелковых подшлемниках. Они белого цвета, как раз что надо!

– С тобой не соскучишься, но и не пропадешь!.. – ворчал Сидоренко, пока друзья готовили свое одеяние к длительному походу в немецком тылу.

– Жаль самолет, а самое главное-добытые разведданные, которые ждут в штабе армии, – сказал Трофимов, снимая с головы кожаный шлем и засовывая его поглубже в сугроб. – Так-то будет лучше. Ты тоже сними шлем, не то его за версту будет видно на фоне белого снега.

– Да, ты прав! Придется нам с тобой добираться к своим в одних подшлемниках.

– Если бы знать, где они, я бы пошел хоть в одних подштанниках! Лишь бы дойти до своих!

– А разведданные и вправду жаль! Ну да ладно! Хорошо еще, что сами живы остались! – вторил другу довольный, чудесным образом спасшийся летчик Сидоренко. – Я всегда говорил, самое главное в профессии разведчика – это вовремя смыться! Не получилось на сей раз...

– Теперь нечего жалеть то, что с возу упало! Потерявши голову, по волосам не плачут! А поговорка твоя, я слышал, имеет отношение к ворам.

– Да ладно уж, не наводи критику! Человек, может быть, в последний раз белый свет видит... Может, кокнут нас вон из-за того куста, и никто не узнает, где могила моя...

– А вот панические разговоры отставить! Надо сделать так, чтобы назло немцам выжить и принести родине как можно больше пользы.

Двое суток пробирались летчики в сторону своих войск. Сначала они держались направления на восток, больше ориентируясь по канонаде на линии фронта, но, выбившись из сил, вышли на дорогу, и по ней открыто пошли навстречу своей судьбе, потому что терять им уже было нечего. Выхода иного не было.

Стало ясно, что в районе, в котором они оказались, полно немцев, пройти незаметно сквозь гущу вражеских войск нечего было и думать.

Долго избегать контакта с немцами не удалось. Видимо, пользуясь плохой погодой и отсутствием в небе советской авиации, по дороге непрерывным потоком в сторону фронта двигались танки, ехали крытые брезентом машины с солдатами, многие машины тянули за собой орудия, иногда попадались простые конные упряжки в сопровождении возниц. Туда и обратно по дороге изредка проезжали штабные машины с офицерами, и повсюду было очень много интендантских обозов с бредущими пешим строем немцами.

И в этом пестром потоке двигались в сторону фронта два советских летчика, на которых никто не обращал никакого внимания...

За два дня они преодолели мощную оборону врага, беспрепятственно пройдя через все укрепленные линии, наблюдая за скоплением вражеской техники и запоминая расположение артиллерии, танков, пехоты. Немцы сосредоточили на узком участке фронта большое количество отборных войск. Все части перемешались, и это, наверное, помогло летчикам не привлечь к себе внимания вражеских солдат.

Финал их путешествия по вражеским тылам был фантастическим.

Дождавшись ночи, это была уже третья ночь в тылу врага, они решились перейти линию фронта к своим. Это было самое трудное испытание из всего пережитого ими за последние дни.

Надо сказать, линия фронта в эти предгрозовые дни, перед решительным наступлением советских войск в Восточной Пруссии, стабилизировалась. Ни с той, ни с другой стороны не предпринималось активных боевых действий. Велась обычная в таких случаях редкая перестрелка да обмен артиллерийскими ударами. И только разведка обеих сторон работала неустанно.

Немецкие солдаты в окопах на передовой отдыхали, выставив дозорных. Наверное, так же вели себя и солдаты на другой стороне линии фронта. Все шло своим чередом, пока вдруг возле одного их немецких часовых не послышался шорох, издаваемый ползущими людьми.

Люди приближались со стороны тыла, с немецкой стороны, и это несколько успокоило часового. Однако он был дисциплинированным солдатом, поэтому, порядка ради, на всякий случай окликнул людей в маскхалатах.

– Хальт! – негромко, чтобы не потревожить сон своих товарищей, произнес часовой, вскинув автомат. – Хэндэ хох!

И в это время один из людей в маскхалатах погрозил часовому кулаком и сказал на хорошем немецком:

– Тихо! Это разведка!

За свою солдатскую жизнь часовой видел много разведчиков, поэтому знал, как надо поступать в подобных случаях. Он молча пропустил людей в маскхалатах, пожелав им вдогонку счастливого пути.

А дальше произошло невероятное, но то, что и должно было произойти.

Когда "разведка" преодолела половину расстояния до окопов русских, а до них было рукой подать, оттуда раздались выстрелы. Пули взметнули фонтанчики снега вокруг ползущих разведчиков. Тотчас со стороны немцев по русским окопам был открыт пулеметный огонь.

И тут произошло непонятное. Разведчики вдруг стали кричать на чистом русском языке, чтобы русские по ним не стреляли, что они – свои!

Видимо, поняв, что их провели, немцы стали стрелять не по окопам русских, а по ползущим разведчикам.

Увидя, что немцы перенесли огонь на ползущих от них людей, русские, не мудрствуя лукаво, ударили по немецким окопам...

Закончилось все тем, что летчики добрались до своих целыми и невредимыми.

Но, по установленным русскими правилам войны, так удачно для их соотечественников этот военный эпизод не должен был закончиться, и поэтому разведчики были, конечно, доставлены куда следует и там, конечно же, были объявлены немецкими шпионами. А немецким шпионам у нас полагалась, как всем тогда было хорошо известно, смерть! Вот и соответствующая организация в армии была придумана под названием СМЕРШ, что расшифровывалось как "смерть шпионам". Публика в эту организацию подбиралась по принципу, который исповедовал библейский Фома неверующий.

Конечно же, вся ценная информация, доставленная разведчиками, была объявлена дезинформацией, а сами они допрашивались в полном соответствии с порядками в вышеупомянутой организации.

Когда из этой организации сведения просочились в 213-ю Витебскую Краснознаменную орденов Суворова и Кутузова ночную бомбардировочную авиационную дивизию, ее командир, Герой Советского Союза генерал-майор авиации Молоков В. С., приказал командиру полка, в котором служили летчики-разведчики, всесте с замполитом срочно, пока не поздно, отправиться на выручку своих героев.

Долго увещевал командир авиационного полка "особистов", доказывая, что он знает разведчиков лучше, чем самого себя, на что те, люди бывалые и опытные, ссылаясь на собственный жизненный опыт, резонно заявляли, что и самому себе иногда не следует верить. Наконец разведчиков перевели для излечения от результата встречи (со своими!) в госпиталь, где они пробыли полмесяца, прежде чем вернулись в свою часть.

Позже Трофимов признавался молодому штурману Тарских: "Не знаю, как бы нас допрашивали немцы, попади мы к ним в плен, но как допрашивали нас наши – не дай Бог!"

...Александр Трофимов погиб в самом конце войны в Германии, немного не дойдя до Берлина, дойти до которого так призывал своих боевых товарищей...

У него остались жена и две маленькие дочки.

Молоков Василий Сергеевич

Командовал 213-й Витебской Краснознаменной орденов Кутузова и Суворова ночной бомбардировочной авиационной дивизией наш земляк-красноярец, знаменитый полярный летчик, Герой Советского Союза генерал-майор Молоков В. С. Несмотря на то, что родился в подмосковном селе Ирининское, Василий Сергеевич Молоков своей малой родиной считал Красноярск, город, откуда начиналась его биография полярного летчика.

Родом из многодетной крестьянской семьи, будущий Герой Советского Соза начал работать с 9-летнего возраста, чтобы помочь матери-вдове прокормить младших братьев. Учиться не было возможности. Так неграмотным парнем, но мастером на все руки, умеющим все делать по хозяйству, призван был в армию и определен для прохождения службы во флот. Там познакомился с гидросамолетами. Вскоре стал обслуживать эти самолеты, помогая механикам. Непосредственный начальник, видя усердие по службе и тягу деревенского парня к знаниям, одновременно с исполнением служебных обязанностей взялся обучать его грамоте. Но пришли бурные революционные перемены и события, весь уклад армейской жизни изменился до неузнаваемости.

Молоков принял революцию, сражался на фронтах Гражданской войны и с интервентами. Летал механиком на гидросамолете.

А потом была летная школа в Севастополе и работа инструктором там же. Среди его учеников были известные в будущем летчики: Ляпидевский, Леваневский, Доронин, Куканов, Конкин. Первые трое стали Героями Советского Союза.

В семье подрастал сын. Надо было работать и учиться.

Случайная встреча со старым другом бортмехаником Григорием Побежимовым изменила всю последующую жизнь. Побежимов работал в полярной авиации, и его рассказы об Арктике потрясли воображение Молокова. Он попросился направить его на работу в Арктику. Просьбу удовлетворили.

База полярной авиации находилась в Красноярске. Отсюда на север отправлялись геологи, грузы, почта. Дорог не было. Единственным средством сообщения с глубинными районами Крайнего Севера была авиация. Первый рейс в Игарку Молоков выполнил под руководством опытного пилота Бориса Григорьевича Чухновского, которого знал с 1918 года по школе высшего пилотажа в Красном Селе. Молоков тогда работал бортмехаником. Потом судьба свела их в Севастополе, куда Чухновский прибыл для ознакомления с летающей морской лодкой, и инструктор Молоков учил Чухновского. Теперь роли поменялись: Чухновский делился опытом полетов в Арктике с Молоковым.

Потом было много полетов по неизведанным районам Крайнего Севера. Полеты в Дудинку, Норильск, полеты на разведку льдов в Баренцево море, Карское море, море Лаптевых. Зимой 1933-1934 года Молоков вернулся в Красноярск, а в следующем году его ожидало великое испытание.

Приказом из Москвы ему предписывалось немедленно отправляться во Владивосток в распоряжение комиссии по спасению челюскинцев.

Это была невиданная доселе экспедиция по спасению людей со льдины в Северном Ледовитом океане на неприспособленных для полетов в Арктике самолетах. Газеты и журналы всего мира с восторгом писали о победе советских людей над грозной стихией Арктики.

За спасение челюскинцев семь летчиков получили звание Героя Советского Союза. Среди них – Василий Сергеевич Молоков.

Потом был знаменитый арктический перелет по маршруту: Красноярск – Якутск – Ногаево – Петропавловск-Камчатский – Анадырь – Уэллен – остров Врангеля – бухта Тикси – Нордвик – Диксон – остров Вайгач – Архангельск – Москва. Газеты публиковали телеграмму Сталина:

"Герою Советского Союза товарищу Молокову. Поздравляю с успешным проведением замечательной работы по установлению воздушных путей Арктики. Желаю Вам новых успехов. Жму руку. И. Сталин".

Столица ликовала. Ликовала вся советская страна.

"Но как ни хорошо было в Москве, однако настала пора отправляться домой. Мы вылетели из столицы 30 сентября по маршруту: Москва – Казань – Свердловск – Тюмень – Новосибирск – Красноярск", – вспоминал Василий Сергеевич Молоков. (В. С. Молоков. Родное небо. Издательство Министерства обороны СССР. М., 1977.)

Огромны заслуги В. С. Молокова в развитии авиации Красноярского края и в освоении районов Крайнего Севера. В 1935 году он был избран депутатом Красноярского крайкома партии, был депутатом Красноярского крайисполкома, членом ЦИК СССР, а в 1937 году стал депутатом Верховного Совета СССР.

В том же 1937 году Молоков В. С. был назначен начальником Главного управления Гражданского воздушного флота.

С началом Великой Отечественной войны все больше летчиков забирали для ВВС, и к маю 1942 года почти все подразделения гражданской авиации перешли в ведение ВВС. По просьбе Молокова его направили для контроля строительства Транссибирской авиатрассы для перегонки самолетов из Америки. Эта работа была успешно завершена, и с ноября 1942 года по трассе началась перегонка самолетов авиаполками под командованием И. П. Мазурука.

После открытия Транссибирской авиатрассы В. С. Молоков был назначен начальником летно-испытательного института, однако вскоре по личной просьбе был направлен на фронт, где возглавил 213-ю бомбардировочную авиадивизию 1-й Воздушной армии.

ВОСТОЧНО-ПРУССКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Но вернемся к прерванному нами совещанию в штабе 3-го Белорусского фронта.

Совещание проводили представитель Ставки Верховного Главнокомандования маршал Советского Союза А. М. Василевский и командующий 3-м Белорусским фронтом генерал армии И. Д. Черняховский.

План операции ранее был разработан в генеральном штабе, доведен до командования фронтом, и теперь ставились конкретные задачи командирам соединений и частей, которые должны были ознакомиться с характером предстоящей операции и получить ясное представление о задачах, стоящих перед их подразделениями.

Маршал Василевский доложил стратегический план операции, сказал, что Верховный Главнокомандующий знает о ее важности и надеется на войска 3-го Белорусского фронта.

И в это время, словно в подтверждение слов маршала, раздался телефонный звонок.

Василевский взял трубку.

Телефон был подключен к внутренней трансляции, и маршал дал знак включить ее.

Говорил Сталин.

При первых же звуках его голоса, усиленном репродуктором, все встали.

Верховный, проявляя знание малейших подробностей предстоящей операции, задавал много вопросов, на которые опытный генштабист Василевский давал аргументированные и исчерпывающие ответы.

– Ну, хорошо, – спокойно заключил Сталин. И после короткой паузы, во время которой, кажется, в репродукторе слышалось дыхание вождя, добавил: – Благословляю вас!

Разговор был окончен.

Совещание продолжалось, но теперь как будто новые силы и уверенность чувствовались в каждом слове командующего войсками 3-го Белорусского фронта генерала армии И. Д. Черняховского. Никто и предположить тогда не мог, что это будет последняя в его жизни боевая операция. 18 февраля 1945 года Иван Данилович Черняховский будет смертельно ранен осколком в районе города Мельзак (ПНР) и похоронен в столице Литвы городе Вильнюсе, где ему будет установлен памятник (как и на родине дважды Героя Советского Союза в городе Умане на Украине и ряде других городов). Город Инстербург будет переименован в Черняховск (Калининградская область).

А тогда, на совещании, он напутствовал своих подчиненных на боевые подвиги, и для каждого у него находились подбадривающие слова. Учитывая обстоятельство, что наступление должно быть стремительным, чтобы не дать противнику возможности маневрировать своими силами, особую роль в операции он придавал авиации. Поэтому напоследок сказал:

– Штурмовикам желаю действовать, как действует дивизия полковника Пруткова. Истребителям действовать, как действует 303-я истребительная дивизия генерала Захарова. Большего от штурмовиков и истребителей ничего не требуется.

А противостояли летчикам 1-й ВА лучшие асы Германии, асы 6-го воздушного флота, эскадра "Мельдерс".

В воздушных боях над Восточной Пруссией, в которых вместе с советскими летчиками сражались летчики полка "Нормандия-Неман", найдут свой конец 6-й германский воздушный флот и эскадра "Мельдерс".

О том, какое большое значение придавало немецкое командование удержанию Восточной Пруссии, красноречиво свидетельствовало то, что сюда были стянуты со всех фронтов лучшие силы вермахта.

Но и советское командование считало, что именно здесь, в Восточной Пруссии, в цитаделе фашизма, врагу должен быть нанесен решающий удар. Отсюда открывалась прямая дорога на Берлин, в логово фашистского зверя, как тогда советские агитплакаты называли столицу Германии.

Особая задача была поставлена перед танкистами генерала Бурдейного.

2-й Гвардейский Тацинский танковый корпус генерал-лейтенанта Бурдейного должен был сыграть роль мощного тарана, взламывающего вражескую оборону, в операции по разгрому немецких войск в Восточной Пруссии. Стальным клином, направленным на Кенигсберг, буквально вгрызаясь в оборону немцев, танки корпуса должны были проделать брешь, через которую предстояло пойти частям пехоты.

Для прикрытия танкового корпуса с воздуха в помощь ему придавалась 303-я истребительная авиадивизия генерал-майора Захарова и штурмовики дивизии полковника Пруткова из 1-й Воздушной Армии.

Штурмовики должны были подавлять артиллерию и громить с воздуха танковые части гитлеровцев, в то время как истребителям предстояло надежно прикрыть танковый корпус от воздушных атак немцев и в то же время обеспечить прикрытием свои штурмовики. Без прикрытия с воздуха танковый корпус мог оказаться уязвимой мишенью и стать легкой добычей для штурмовиков противника.

Учитывая, что в Восточной Пруссии сосредоточена группировка лучших немецких асов, для более успешной борьбы с ними в состав 303-й истребительной авиадивизии был вновь включен полк советских асов – 9-й Гвардейский истребительный авиационный полк. Командовал полком дважды Герой Советского Союза майор

В. Д. Лавриненков.

Наступление началось 13 января 1945 года.

После мощной артиллерийской подготовки, в которой приняли участие советские гвардейские минометы "катюши", танковый корпус генерала Бурдейного пошел на прорыв, взломал оборону противника на узком участке фронта и неудержимой лавой устремился на Кенигсберг.

В целях обеспечения лучшего взаимодействия между танкистами и летчиками генерал-майор Захаров находился со своим небольшим передвижным командным пунктом при штабе танкового корпуса генерала Бурдейного. На двух автомашинах типа "виллис" и "додж" были установлены радиостанции связи с командующим Воздушной армией, со штабом 303-й дивизии и с самолетами в воздухе. Генерал Захаров лично руководил действиями авиации по обеспечению продвижения танкового корпуса.

В один из дней наступления, в критические часы, когда решалась судьба танкового корпуса, оторвавшегося от поддерживающей прорыв пехоты и от тылов, только умелое руководство силами авиации со стороны генерала Захарова спасло танкистов от уничтожения. Оказавшемуся в безвыходном положении в окружении вражеских войск, сумевших замкнуть кольцо позади гвардейцев-танкистов, корпусу предстояло трудное испытание по выходу из окружения. И только усилиями авиации 1-й Воздушной армии положение было спасено. Немецкие войска, сжимавшие кольцо окружения, в котором находился корпус Бурдейного, были рассеяны, на соединение с корпусом подоспела помощь.

Наступление продолжало успешно развиваться, но достигался этот успех дорогой ценой.

Так как в боевых действиях принимали участие летчики французского полка "Нормандия – Неман", при командном пункте генерала Захарова находился переводчик Эйхенбаум. Сохранились его дневниковые записи.

Вот как вспоминал переводчик о боях тех дней: "26 января двинулись прямо на Кенигсберг. Из 300 танков корпуса вечером 29 января в Викбольд, расположенный в семи километрах от Кенигсберга, дошли 10 танков. Еще 50 танков подошли к следующему утру. Остальные завязли. Танкисты заливали в пустые канистры захваченное вино и говорили, что теперь горючего хватит до Берлина.

30 января после полудня я видел, как генерал Бурдейный руководил атакой, однако наступление было приостановлено".

2-й Тацинский Гвардейский танковый корпус завоевал одну из самых блестящих своих побед за всю войну. Он совершил почти невозможное, пройдя с боями без поддержки тылов всю Восточную Пруссию, дойдя до самого Кенигсберга.

И хотел с ходу ворваться в этот город, но сил уже не хватило.

Однако своим рейдом корпус Бурдейного рассек на части восточно-прусскую группировку немцев и ускорил падение Восточной Пруссии, тем самым приблизив конец "Третьего рейха".

Значительные заслуги в успехе этого рейда несомненно принадлежат авиации 1-й Воздушной армии.

Вернувшись в штаб 303-й авиадивизии, генерал Захаров обнаружил среди прочих документов телеграмму следующего содержания:

"Для 303-й иад Генерал-майору авиации Захарову, подполковнику Голубову, полковнику Аристову.

Тацинцы-танкисты глубоко признательны за отличное прикрытие и поздравляют славных летчиков-смоленцев, блестяще обеспечивших действия корпуса, с боевыми успехами.

Командир 2-го Гвардейского Тацинского танкового корпуса генерал-лейтенант танковых войск Бурдейный, начальник политотдела корпуса полковник Чернышов, начальник штаба корпуса полковник Караван".

Как вспоминал впоследствии генерал Захаров, в воздухе над Гвардейским Тацинским танковым корпусом, на глазах у танкистов разыгрывались настоящие воздушные сражения. "Из бесконечной череды воздушных боев, проведенных нашими летчиками в дни рейда танкового корпуса тацинцев, в моей памяти остались лишь некоторые, – писал Захаров. – 18 января. В 16.00 над нами патрулировала пятерка "лавочкиных". Время их патрулирования истекало, когда появилась группа "фокке-вульфов". Немцы использовали эти машины как штурмовики, и с осени сорок четвертого года они ходили довольно большими группами. "Фокке-вульфов" было пятнадцать. Бомбы, которые они несли под плоскостями, предназначались для нас. Пятерка "лавочкиных" вынуждена была уходить, я это видел по времени, а другого патруля в воздухе не было. И вдруг пара наших истребителей устремилась на "фоккеров" в атаку.

Бой был очень коротким: я увидел, как ведущий пары сбил одного, как шарахнулись в стороны все остальные и как из них, брошенные наугад, посыпались бомбы – теперь немцы хотели только унести ноги... К общему удовлетворению танкистов, которые видели этот бой, ведущий пары сбил еще один "фокке-вульф", а его ведомый в это же время – третий самолет.

Разогнав вражеские штурмовики, сбив три, пара взяла курс на свой аэродром, но прежде чем летчики ушли, я связался с ними по радио и поблагодарил за отличную работу.

Старшим группы оказался тот ведущий пары, который сбил два "фокке-вульфа", – Герой Советского Союза капитан Головачев, летчик 9-го Гвардейского полка. Ведомым у него был лейтенант Черник.

Незадолго до начала наступления, в последних числах декабря 1944 года, капитан Головачев таранил вражеский самолет "Ю-88". Это был дальний разведчик, представлявший усовершенствованный вариант "Ю-88". Он был хорошо защищен, наиболее уязвимые узлы самолета были бронированы. Летали эти машины на больших высотах – до 12000 метров. За таким разведчиком и погнался капитан Головачев со своим ведомым Черником. Они настигли "Ю-88" на высоте 9000 метров. Головачев сделал несколько заходов, израсходовал боезапас, но этот "юнкерс" был очень живуч и продолжал полет. Разведчик мог уйти, и тогда Головачев пошел на таран. Он рассчитал все с ювелирной точностью и рубанул винтом своего "лавочкина" по хвосту "Ю-88". Вражеский разведчик круто пошел к земле. А Головачев посадил свой истребитель без особых осложнений – у "лавочкина" после тарана был только погнут винт...

18 января, когда я наблюдал бой пяти "лавочкиных" с пятнадцатью "фокке-вульфами", это был уже второй в тот день бой Головачева. Первый он провел утром в составе шестерки, которую вел майор Амет-хан Султан. В утреннем бою Головачев тоже сбил два "ФВ-190". А еще три "фокке-вульфа" сбили майор Амет-хан Султан, старший лейтенант Мальков и младший лейтенант Маклахов. Всего 18 января летчики 303-й дивизии сбили 37 самолетов противника, из которых 23 – гвардейцы 9-го полка" (Г. Н. Захаров. Я – истребитель. М. 1985. с. 260-261.).

В ночь на 10 апреля 1945 года столица нашей Родины Москва салютовала 24 артиллерийскими залпами из 324 орудий участникам штурма Кенигсберга – столицы фашистской Восточной Пруссии.

После падения Кенигсберга в Восточной Пруссии оставалась только земландская группировка немцев. Во избежание напрасных жертв командующий 3-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза А. М. Василевский обратился к немецкому командованию этой группировки с ультиматумом:

"К немецким генералам, офицерам и солдатам, оставшимся на Земланде! От командующего советскими войсками 3-го Белорусского фронта Маршала Советского Союза Василевского.

Вам хорошо известно, что вся немецкая армия потерпела полный разгром. Русские – под Берлином и в Вене. Союзные войска – в 300 км восточнее Рейна. Союзники – уже в Бремене, Ганновере, Брауншвейге, подошли к Лейпцигу и Мюнхену. Половина Германии в руках русских и союзных войск. Одна из сильнейших крепостей Германии, Кенигсберг, пала в три дня. Комендант крепости генерал пехоты Лаш принял предложенные мною условия капитуляции и сдался с большей частью гарнизона. Всего сдались в плен 92 тысячи немецких солдат, 1819 офицеров и 4 генерала.

Немецкие офицеры и солдаты, оставшиеся на Земланде! Сейчас, после Кенигсберга, последнего оплота немецких войск в Восточной Пруссии, ваше положение совершенно безнадежно. Помощи вам никто не пришлет. 450 км отделяют вас от линии фронта, проходящей у Штеттина. Морские пути на запад перерезаны русскими подводными лодками. Вы – в глубоком тылу русских войск. Положение ваше безвыходное. Против вас – многократно превосходящие силы Красной Армии. Сила – на нашей стороне, и ваше сопротивление не имеет никакого смысла. Оно приведет только к вашей гибели и к многочисленным жертвам среди скопившегося в районе Пиллау гражданского населения.

Чтобы избежать ненужного кровопролития, я требую от вас: в течение 24 часов сложить оружие, прекратить сопротивление и сдаться в плен. Всем генералам, офицерам и солдатам, которые прекратят сопротивление, гарантируются жизнь, достаточное питание и возвращение на родину после войны. Всем раненым и больным будет немедленно оказана медицинская помощь. Я обещаю всем сдавшимся достойное солдат обращение. Мирным жителям будет разрешено вернуться в свои города и села, к мирному труду.

Эти условия одинаково действительны для соединений, полков, подразделений, групп и одиночек. Если мое требование сдаться не будет выполнено в срок 24 часа, вы рискуете быть уничтоженными.

Немецкие офицеры и солдаты! Если ваше командование не примет мой ультиматум, действуйте самостоятельно. Спасайте свою жизнь, сдавайтесь в плен.

Командующий советскими войсками 3-го Белорусского фронта Маршал Советского Союза Василевский. 24 часа по московскому времени. 11 апреля 1945 года". (Архив МО СССР, ф.32, оп.11306, д.91, л.200-201.)

В цитируемом документе, подписанном военачальником, человеком, который слишком хорошо знал движущие силы, решившие исход войны, основной такой силой видится русский народ. Так было и так будет. Как бы впоследствии исказители русской истории ни старались умалить и размыть роль русского православия и русского народа в вершении судеб России, у них ничего из этого не получится.

О роли авиации в достижении успеха в Восточно-Прусской операции свидетельствует командующий 3-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза

А. М. Василевский:

"Восточно-прусская операция, проведенная в исключительно сложных условиях, явилась одним из показателей огромной боевой мощи Советских Вооруженных Сил и зрелости военного искусства... Советским войскам приходилось решать задачу ликвидации неприятеля на большой площади, прижимая его одновременно к Балтийскому морю и к заливам в районе Кенигсберга. Это порождало многие трудности, с которыми приходилось считаться при организации и осуществлении операции. Ведущую роль в ней сыграли мощная артиллерия и сильная бомбардировочная авиация". (А. М. Василевский. Дело всей жизни. М., издательство политической литературы, 1983, с.459.)

Немалый вклад в общую победу над врагом в Восточно-Прусской операции внесли красноярцы, воины 1-й Воздушной армии. Один из них, человек, посвятивший всю свою жизнь авиации, – Ермолаев Георгий Михайлович. Этот небольшой рассказ составлен по его воспоминаниям.

После окончания в Красноярске эвакуированной туда во время войны Харьковской авиационной школы восемнадцатилетний младший лейтенант Ермолаев был направлен в действующую армию. 3-й Белорусский фронт, куда осенью 1944 года прибыл для продолжения службы наш земляк, готовился к решающей схватке с врагом в цитаделе фашизма, в Восточной Пруссии.

Молодой штурман был определен в 15-й авиационный полк 213-й Витебской орденов Красного Знамени и Александра Невского ночной бомбардировочной авиационной дивизии, командовал которой также наш земляк, известный летчик, Герой Советского Союза генерал-майор авиации Василий Сергеевич Молоков.

15-й авиаполк летал на самолетах "По-2".

На этом тихоходном двухместном самолете не было вооружения. Но он мог нести на борту до трехсот килограммов бомб небольшого калибра и поражать противника с большой точностью. Самолет представлял удобную мишень для немецких истребителей, да и с земли по нему могли вести огонь из всех видов стрелкового оружия, поэтому летали на нем преимущественно ночью. И лишь в случаях крайней необходимости летали днем, в условиях низкой облачности и ухудшенной видимости, когда другие самолеты летать не могут, а в интересах фронта надо производить разведку, в тыл к немцам отправлялись "По-2". И тогда их экипажи, умело используя местность, стараясь не потерять из виду ориентиры, отмечали наличие вражеских войск на своих планшетах, чтобы доставить эти сведения в штаб фронта.

Летали на этих самолетах без парашютов. Еще ранее из патриотических побуждений решено было вместо парашютов брать на борт дополительно несколько килограммов бомбовой загрузки. К такому решению, видимо, экипажи пришли после изучения опыта боевого применения этих самолетов на фронтах Великой Отечественной, учитывая, что полеты в основном производятся на малых высотах, прыгать с которых с парашютом не безопасно, так как парашют попросту не успевает раскрыться. Кроме того, в случае поражения огнем противника, в силу небольшой скорости полета, можно посадить самолет вне аэродрома на любой подвернувшийся на пути пятачок земли.

Как бы там ни было, экипажи в полетах чувствовали себя "камикадзе", и что бы там ни говорили, все-таки наличие парашюта прибавляло шанс на спасение.

С ноября 1944 года младший лейтенант Ермолаев приступил к самостоятельным полетам. Летали много. За ночь делали не менее двух боевых вылетов.

До окончания войны на счету Г. М. Ермолаева было 228 боевых вылетов, каждый из которых был сопряжен со смертельной опасностью.

Немцы стянули в Восточную Пруссию свои лучшие силы с других фронтов. Кроме того, как станет впоследствии известно, подготовка к наступлению нашими войсками не была закончена в полном объеме. Наступление началось раньше намеченного срока, ввиду того, что на Западном фронте наши союзники неожиданно для них были потеснены немецкими войсками и оказались под угрозой разгрома.

Красная Армия взяла на себя благородную миссию отвлечь на себя часть дивизий с Западного фронта союзников. Для этого потребовалось безотлагательно провести наступательные действия. Переход в наступление раньше намеченного срока сильно осложнил задачи, стоящие перед 3-м Белорусским фронтом. Соответственно и для авиации фронта.

Командующий 3-м Белорусским фронтом генерал армии И. Д. Черняховский требовал непрерывного уточнения обстановки на участках соприкосновения советских войск с противником. Большая нагрузка легла на самолеты "По-2".

Каждый день приносил неожиданности, были и потери. Но боевой дух в войсках был настолько высок, что остановить наступательный порыв советских воинов было невозможно.

Запомнились последние дни войны.

Это происходило после взятия нашими войсками Кенигсберга, после 9 апреля 1945 года.

11 апреля маршал А. М. Василевский, принявший командование 3-м Белорусским фронтом после гибели генерала армии Черняховского, предъявил немецким войскам, окруженным на Земландском полуострове, ультиматум о сдаче.

Немцы ультиматум отвергли.

И тогда советские войска приступили к активным боевым действиям.

В один из этих дней командир 1-й авиаэскадрильи 15-го ночного бомбардировочного авиационного полка майор Тимофей Ковалев собрал над аэродромом своего базирования эскадрилью в полном составе и повел ее на бомбежку сильно укрепленной военно-морской базы фашистов Пиллау.

Это был дерзкий по замыслу авиационный налет.

Пиллау представлял собой крепость-порт с хорошо обеспеченным зенитным прикрытием.

Низкая облачность не позволяла вражеским истребителям подняться в воздух. На это и рассчитывал командир авиаэскадрильи ночных бомбардировщиков "По-2".

Взлетев сразу после захода солнца, эскадрилья на малой высоте, используя отвлекающий маневр, вышла точно на цель.

Немцы не ожидали налета советских самолетов. Для бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей погода была явно нелетная, а для ночных бомбардировщиков "По-2" – слишком рано по времени. Никогда так рано, по существу, до наступления темноты, "По-2" на задания не вылетали. Может быть, поэтому, а может, по случайному стечению обстоятельств, военная удача на этот раз сопутствовала летчикам.

Неожиданный налет и удачная бомбежка ускорили падение Пиллау (ныне Балтийск). Не потеряв ни одного самолета, эскадрилья вернулась на свой аэродром.

Крепость и военно-морская база Пиллау была взята советскими воинами 25 апреля 1945 года, а Тимофей Ковалев закончил войну Героем Советского Союза.

Рассказав об удивительно удачном налете тихоходных самолетов "По-2" на хорошо укрепленную военно-морскую базу Пиллау, Георгий Михайлович Ермолаев ни словом не обмолвился о своих 228 боевых вылетах. А ведь и его вклад в победу не мал. Но таков этот скромный человек.

После окончания войны Г. М. Ермолаев не оставил авиацию. Она для него была на всю жизнь одна – его "звезда пленительного счастья". Сорок четыре года посвятил он своей юношеской мечте и навсегда остался верен ей.

В послевоенное время мне довелось не один год работать вместе с Заслуженным штурманом СССР Георгием Михайловичем Ермолаевым в одной авиаэскадрилье самолетов "Ту-154", чем я очень горжусь. Я был пилотом, он – старшим штурманом авиаэскадрильи. По-разному сложились наши судьбы, но если сказать кратко, с ним я бы полетел на разведку, доведись такому случиться.

ПОБЕДА

Окончание войны летчики 18-го Гвардейского истребительного авиаполка и французского полка "Нормандия – Неман" встретили в Восточной Пруссии, совместно базируясь на аэродроме Эльбинг. Отсюда французские летчики на советских истребителях "Як-3" отправились к себе на родину. Как и положено победителям, летчики полка "Нормандия – Неман" вернулись во Францию с оружием, которым разили врага.

Победа была достигнута дорогой ценой.

Советский народ по заслугам воздал должное памяти советским воинам, погибшим на полях сражений и своим соколам-летчикам, убитым в воздушных боях в небе Отчизны и за рубежом.

Франция скорбит вместе с нами.

Никогда не забудутся подвиги французских летчиков полка "Нормандия – Неман". Эти два слова навеки останутся в памяти русского и французского народов как символ дружбы двух великих народов.

В 1956 году в Москве на здании бывшей французской военной миссии, на Кропоткинской набережной, № 29, установлена мемориальная доска с именами 42 летчиков полка "Нормандия – Неман", погибших на фронтах Великой Отечественной войны. Их имена написаны золотыми буквами. Вот имена французских летчиков, отдавших жизни за свободу и независимость Советского Союза и Франции:

1. Бальку Андрэ, аспирант	20.09.43
2. Барбье Лео, мл. лейтенант	15.10.43
3. Бернавон Андриен, мл. лейтенант	16.07.43
4. Бертран Жан, лейтенант	26.08.44
5 Бизьен Ив, аспирант	13.04.43
6. Бон Морис, аспирант	13.10.43
7. Бурдье Морис, аспирант	18.03.44
8. Казанев Жак, аспирант	13.10.44
9. Кастелэн Ноэль, мл. лейтенант	16.07.43
10. Шалль Морис, мл. лейтенант	27.03.45
11. Дени Роже, лейтенант	13.10.43
12. Дервиль Реймонд, лейтенант	13.04.43
13. Дюран Альбер, мл. лейтенант	01.09.43
14. Де Фалетан Брюно, лейтенант	13.06.44
15. Де Форж Поль, капитан	13.08.43
16. Фуко Генри, мл. лейтенант	21.04.44
17. Гастон Жак, аспирант	26.06.44
18. Женес Пьер, аспирант	18.01.45
19. Анри Жорж, аспирант	12.04.45
20. Ирибарн Робер, мл.лейтенант	11.02.45
21. Жуар Жюль, мл. лейтенант	18.03.44
22. Ларжо Андрэ, аспирант	14.09.43
23. Лефевр Марсель, лейтенант	05.06.44
24. Леон Жеральд, лейтенант	04.09.43
25. Литольф Альбер, капитан	16.07.43
26. Мансо Жан, аспирант	02.11.44
27. Меню Леонель, аспирант	29.01.45
28. Микель Шарль, аспирант	16.01.45
29 Монж Морис, аспирант	26.03.45
30. Пенверн Роже, мл. лейтенант	05.02.45
31. Пинон Роже, аспирант	01.08.44
32. Пикено Жан, аспирант	17.01.45
33. Познанский Андрэ, лейтенант	13.04.43
34. Прециози Альбер, капитан	28.07.43
35. Керне Луи, аспирант	25.09.44
36. Рей Жан, аспирант	23.08.43
37. Де Сейн Морис, капитан	15.07.44
38. Де Сибур Жан, аспирант	31.08.43
39. Де Тедеско Жан, лейтенант	14.07.43
40. Тюлян Жан, майор	17.07.43
41. Вердье Марк, лейтенант	22.09.44
42. Вермейль Фирмин, аспирант	17.07.43

Пусть читатель не удивляется воинскому званию "аспирант". В авиации Франции – это младший офицерский чин, соответствующий примерно нашему званию "младший лейтенант". Так что в иных источниках употребляется "аспирант", в других – "младший лейтенант".

Спустя много лет после окончания войны в Орловской области были найдены останки французского летчика. Захоронение их было произведено со всеми почестями на Введенском кладбище в Москве. На могиле установлен памятник "Неизвестному летчику полка "Нормандия – Неман".

Следует отметить, французские летчики сражались геройски. Они совершили более 5 тысяч боевых вылетов, провели 869 воздушных боев и сбили 273 вражеских самолета. Указами Президиума Верховного Совета СССР от 19 февраля и 5 июня 1945 года полк награжден орденами Красного Знамени и Александра Невского. И, как сообщалось ранее, за боевые заслуги и мужество в период боев при форсировании реки Неман приказом Верховного Главнокомандующего полку французских летчиков было присвоено почетное наименование "Неманский".

Советское правительство высоко оценило мужество и героизм французских летчиков. Четверо из них: Альбер, де ля Пуап, Лефевр (посмертно), Андре – удостоены высокого звания Героя Советского Союза. Советскими боевыми орденами награждены 83 французских летчика.

Правительство Франции отметило ратные подвиги полка "Нормандия – Неман" четырьмя орденами: орденом Почетного легиона, Боевым крестом с пальмой, Крестом освобождения и Военной медалью.

В ВВС Франции ныне существует летная часть, которая носит название "Нормандия – Неман".

ВМЕСТО ЭПИЛОГА – СЛОВО ГЕНЕРАЛА

Эта книга – об авиаторах Первой Воздушной армии. Пусть она закончится словами командира 303-й истребительной авиационной дивизии, в состав которой входил полк "Нормандия – Неман".

Сердце и святой долг повелевают мне, бывшему летчику 18-го Гвардейского истребительного авиационного полка, воевавшего в составе этой дивизии, закончить повествование словами ее командира, Героя Советского Союза, генерал-майора авиации Георгия Нефедовича Захарова из его книги "Я – истребитель":

" ...Боевая дружба советских и французских летчиков выдержала все испытания. Не раз за прошедшие годы ветераны "Нормандии", дети погибших французских летчиков были дорогими гостями в нашей стране, а ветераны 303-й истребительной авиадивизии – не менее дорогими гостями Франции. История послевоенной дружбы советских и французских летчиков – это интереснейший, но, наверное, самостоятельный, объемный рассказ. Но об одном эпизоде мне все же хочется рассказать.

... В тот раз я снова ощутил волнение, увидев на аэродроме встречающих меня ветеранов "Нормандии". Уже немолодые люди, они выстроились, как в былые времена, прикрепив к своим цивильным, совсем невоенным костюмам боевые советские ордена. Завидев этих порядком состарившихся, некогда неугомонных, яростных в атаках парней, я подмигнул правофланговому и скомандовал: "Вольно!". Они рассмеялись, и я обнял каждого.

Как и положено в таких случаях, наши французские друзья разработали целую программу визитов, встреч, выступлений. Я, в принципе, с этой программой был знаком еще в Москве, перед вылетом мы разговаривали с Пуйядом по телефону. Так все и шло. Программа постепенно исчерпывалась, несколько дней было отведено для отдыха, на поездки в гости к летчикам, к семьям погибших. И вдруг Пуйяд, озабоченно листая свою записную книжку, сказал примерно следующее:

– Тут мы по ходу скорректировали... Остался еще один пункт... – и посмотрел на меня при этом загадочно.

Пункт так пункт.

– Еще одно посещение? – уточнил я.

Пуйяд кивнул.

Я не был против. Посещение так посещение. Но посещение – это обычно беседа, и я спросил, какая будет аудитория.

– Не надо волноваться, мой генерал, – ответил командир "Нормандии". – Аудитория будет подготовленная... – Пуйяд широко улыбнулся.

Куда нам ехать, я узнал уже в машине.

Сто с лишним километров от Парижа до Реймса проскочили очень быстро. Впереди, справа и слева от машины, как по линейке, нас сопровождал эскорт мотоциклистов. Сзади, по-авиационному не нарушая дистанции, в течение всего маршрута следовало несколько машин с представителями министерства обороны Франции и ассоциации ветеранов полка "Нормандия – Неман".

Машина наконец въехала на военный аэродром, прямо на полосу. Я вышел.

Вдоль полосы была выстроена авиационная часть. Поблескивали на солнце "миражи" – стремительные современные истребители. От них, печатая шаг, ко мне шел молодой офицер – он рапортовал. Рапортовал так, как когда-то, на территории воюющей России, рапортовал Пуйяд, потом – Дельфино...

– Мой генерал! Полк "Нормандия – Неман" по случаю вашего прибытия построен!

Я медленно шел вдоль строя, вглядываясь в лица молодых незнакомых летчиков. Чем-то они напоминали мне тех французских истребителей – молодостью, что ли... Я невольно искал приметы давно ушедшего времени и не находил их. Их не могло уже быть. И тут я едва не сбился с шага: на ближайшей машине, на "мираже", я вдруг увидел зигзагообразную стрелу! В войну такие стрелы обозначали принадлежность к моей 303-й дивизии. Они были на всех самолетах полка...

Потом вдоль строя пронесли знамя – на нем горели боевые советские ордена. Потом был праздник – на земле и в воздухе. И, конечно, показательные полеты. Новое поколение "нормандцев" летало превосходно!

Некоторое время спустя группа молодых пилотов полка "Нормандия – Неман" побывала на своих "миражах" в нашей стране. Французы приняли участие в воздушном параде...

Много лет прошло после войны. Уже десятилетия отделяют нас от тех огненных рубежей. Выросло и окрепло поколение, не знающее яростных атак. Но народная память навсегда сохранит те грозовые годы и бессмертные имена".

Прошу вас, тихо закройте эту книгу. И помолчите минуту. Пусть это будет минута памяти. Она нужна тем, кого уже нет на этом свете. Она нужна ныне живущим.

Часть 2

НЕБО НА ВСЮ ЖИЗНЬ

Не знаю, как обстоял выбор самой первой в жизни профессии у других, а у меня, как, видимо, и у всех юношей моего поколения, вопрос о том, кем быть, встал со всей остротой еще во время обучения в восьмом классе. Для тех, чья юность пришлась на самые первые послевоенные годы, ответ на этот вопрос во многом был предрешен самой историей и поэтому казался наивным: конечно же все мечтали стать военными.

Кем именно, это уже по желанию.

Помнится, в первые послевоенные годы на улицах Красноярска попадалось великое множество инвалидов, безруких и безногих, на которых жаль было смотреть. Все это были представители наземных военных специальностей: ни одного инвалида-летчика мне видеть не довелось.

Может быть, и это тоже сыграло свою роль в предопределении моей будущей профессии. Если уж быть, так быть гордым и сильным, не вызывая у окружающих чувства жалости, что, как мне казалось, унижает достоинство человека.

Так я считал.

Летчик или остается целым и невредимым, или погибает сразу. Это обстоятельство было по мне.

Вот только все никак не мог сделать окончательный выбор между службой на море и в небе.

Кем же мне быть: моряком или летчиком? Куда пойти учиться: в высшее военно-морское или летное училище...

Все решила одна-единственная мимолетная встреча.

Мой друг Эдуард Федоров как-то пригласил меня зайти к его отцу на работу в аэроклуб, где тот исполнял обязанности начальника учебной части.

Занятий как раз не было, и в одном из классов я впервые увидел вблизи настоящий фюзеляж учебного самолета. Вместе с приборной доской, ручкой управления и педалями.

Какая-то неудержимая сила потянула меня забраться в кабину.

И все! Этого было для меня достаточно. Я понял, в чем мое призвание. До сих пор помню тот дивный смешанный запах перкали и эмалита...

А потом мы с другом разглядывали развешанные по стенам учебные плакаты, читали какие-то приказы на доске объявлений в коридоре. Там же толпились еще несколько молодых людей.

Вдруг мимо нас стремительной походкой прошел высокий спортивного телосложения человек. Одет он был в кожаную летную куртку военного образца, никаких знаков отличия на ней не было. При росте порядка метра и девяноста сантиметров он двигался красивой непринужденной походкой уверенного в себе человека, невольно привлекая к себе внимание.

Таких людей мы раньше видели в американских да в трофейных немецких кинофильмах.

Это был красавец-мужчина.

– Чудбин! Чудбин!... – донесся до меня со всех сторон восторженный шепот.

Человек мельком глянул на присутствующих, поприветствовав всех едва заметным кивком головы, и когда мы встретились с ним взглядами, – нет, мне не показалось! – он улыбнулся мне, будто старому другу, хотя был едва ли не в два раза старше меня!

Прошло два года. Позади выпускные экзамены на аттестат зрелости. И вместе с ними позади остались два года учебы в аэроклубе, где мы занимались на отделении пилотов. Два, а иногда и три раза в неделю по четыре часа приходилось выкраивать для аэроклуба, и это была непосильная для многих ноша. Но мы выдержали...

Медицинскую летную комиссию мы проходили по всем правилам, правда, не было барокамеры... Медики к нам были придирчивы. Из трехсот человек было отобрано шестьдесят. У остальных оказались какие-нибудь дефекты, о которых их обладатели порой даже не подозревали: у здоровенных парней вдруг обнаруживалось скрытое косоглазие или шрам на барабанной перепонке в ухе, плоскостопие или аритмия сердца, искривление позвоночника или что-нибудь еще, известное только медикам.

Шестьдесят отобранных были распределены по летным группам, по шесть человек в каждой. У каждой группы – свой инструктор.

Помню, с каким замиранием сердца каждый из нас ожидал зачтения на общем построении приказа о распределении по группам.

С бескрайнего голубого неба приветливо, будто разделяя нашу радость, светило яркое летнее солнце. На летном поле аэродрома Установо перед строем курсантов появляется высокий, просто-таки богатырского сложения, молодой полковник, грудь которого украшают многочисленные ордена и медали. Блестят на солнце боевые награды Родины. Начальник аэроклуба Герой Советского Союза Степан Григорьевич Янковский называет фамилии летчиков-инструкторов и затем зачитывает список их курсантов.

Конечно, всем хотелось попасть в группу Чудбина.

– Летчик-инструктор Герой Советского Союза Чудбин! – объявляет начальник аэроклуба и называет шестерых счастливчиков его группы, среди которых значится и моя фамилия.

Вот и все.

Мы с Эдуардом Федоровым в одной группе.

Каждой группе выделяется восьмиместная армейская палатка.

Первое знакомство с инструктором.

Вернее, он знакомится с курсантами.

Назначает меня старшиной группы.

К чему бы это?

Знаю, что бы сказал по этому поводу мой друг Федоров. Он бы сказал: “Это к письму!”.

Инструктору лет тридцать, но для нас он – непререкаемый авторитет.

У меня уйма дополнительных обязанностей: я должен следить за соблюдением своими курсантами формы одежды и выполнением ими распорядка дня, водить их строем в столовую и на полеты, докладывать инструктору рапортом обо всем, что группа делает.

У меня, как у старшины группы, “льготы”: я должен раньше остальных вставать и позже ложиться. На целых пять минут! Это некстати. Зато я был избавлен от дежурства по палатке и дневальным по лагерю, что было на аэродроме заведено точно так же, как в армии в условиях полевой жизни.

Дневальных из группы пришлось назначать мне самому, а это означало, что у меня появилась возможность проявления некоего волеизъявления, которое находило противодействие со стороны других членов нашего палаточного братства, в силу чего только что появившиеся в нас робкие всходы демократии сразу же столкнулись с армейскими недемократическими порядками.

Но это все мелочи по сравнению с тем, чем нам предстояло отныне заниматься.

Мы приступили к наземной подготовке. Изучали материальную часть самолета "УТ-2", мотор "М-11", обязанности лиц стартового наряда, технику выполнения полетов и многое другое.

Перед тем как получить допуск к полетам, всем курсантам необходимо было совершить прыжок с парашютом.

Были случаи, когда, выйдя на крыло самолета "По-2", с которого совершались прыжки, курсанты, глянув вниз, отказывались прыгать. Тех, кто не мог преодолеть в себе страх и не прыгал, отчисляли.

В нашей группе все прошло без замечаний, ведь мы чувствовали поддержку нашего наставника Чудбина!

Правда, среди отчисленных мог запросто оказаться и я...

Случилось так, что прыжки с парашютом были назначены на 6 часов утра в понедельник, а перед этим, в субботу, нам было разрешено убыть в Красноярск на выходной день.

Готовясь к прыжкам, никто из группы не поехал домой. Никто, кроме меня. Мне очень хотелось показаться знакомым ребятам и своим бывшим одноклассникам в летном комбинезоне и пилотке.

В воскресенье вечером, возвращаясь, надеясь до отбоя успеть добраться до летного лагеря, я вышел на дорогу, ведущую от города в сторону деревни Емельяново, за которой находился наш аэродром, в надежде доехать на попутной машине. Но, как назло, попутных машин не было. Отдохнувшие на природе горожане спешили в город, и никто не ехал из него.

Проведя некоторое время в бесполезном ожидании, я решил двигаться своим ходом. Так я и преодолел расстояние около тридцати километров за четыре часа.

До сих пор помню те невеселые мысли, что приходили тогда в мою голову. Ведь больше всего на свете боялся опоздать на прыжки по той причине, что все могут подумать, будто я струсил и поэтому не явился.

Наверное, это обстоятельство, а также стремление не подвести группу и инструктора, помогли мне тогда, и я успел. Я прыгнул, и при приземлении даже устоял на ногах.

Наконец настал долгожданный день, когда мы приступили к полетам.

Помнится, какой гордостью наполнились наши сердца, когда на нашем аэродроме взвился флаг Военно-воздушных сил, как он реял на ветру, какой радостью светились лица наших инструкторов.

Конечно, это был наш общий праздник. Это был мой праздник!

А спустя несколько месяцев в моей первой в жизни летной книжке рукой обожаемого мною человека будет записана моя первая летная характеристика:

"...Теоретически подготовлен отлично. Госзачеты по летной практике сдал отлично. Летную практику усваивал уверенно. Техника пилотирования по кругу, в зоне, под колпаком и по маршруту – отличная. В воздухе чувствует себя непринужденно, инициативен, осмотрительность отличная, утомляемости не наблюдалось...

Летное дело любит. За отличный самостоятельный вылет начальником аэроклуба объявлена благодарность. Летных нарушений не имеет. Физически развит отлично, здоров. Политически грамотен, идеологически выдержан, морально устойчив. Делу Коммунистической партии Советского Союза и социалистической Родине предан.

Вывод: целесообразно направить в истребительное авиаучилище ВВС СА.

Инструктор Чудбин"

За свою авиационную жизнь, вернее сказать, за годы летной деятельности (авиационная жизнь летчика продолжается, пока он жив!) автору этих строк довелось освоить и летать на многих типах военных и гражданских самолетов и на вертолетах. Поэтому есть возможность сравнивать.

Служба в армии, полеты на "МиГах" – это моя боль и разрушенные мечты.

Из гражданских самолетов теплые воспоминания связаны с полетами на самолете "Ил-14". Этот самолет был некоторое время флагманом гражданского воздушного флота. Надежный, неприхотливый и очень хороший поршневой самолет. Не одну тысячу часов налетал я на нем по трассам Сибири и Севера.

"Ту-154" конструктора Туполева. Это наш самый скоростной из дозвуковых реактивный пассажирский высококомфортабельный авиалайнер. На этом лайнере я "исколесил" вдоль и поперек весь Советский Союз.

На самолетах Антонова тоже приходилось летать. Это "Ан-2", "Ан-10", "Ан-12".

На "Ан-2" мне довелось летать несколько лет. Этот самолет побил все мыслимые и немыслимые рекорды по длительности эксплуатации в силу удачной конструкции и надежности. Можно только диву даваться, как удалось авиационному конструктору, создававшему свой первый проект, воплотить в конструкции самолета сразу так много удачных новшеств. Невольно напрашивается мысль, не связано ли это с его предыдущей работой в конструкторском бюро А. С. Яковлева в предвоенные годы, когда будущему ведущему авиаконструктору Украины было поручено проектирование санитарного самолета короткого разбега, когда на него работали инженеры целого конструкторского бюро, а консультации и советы давал сам Яковлев.

В пользу этого предположения говорит и то, что самолет "Ан-2" очень похож, просто-таки вписывается во все авиационные стереотипы предыдущих выпускаемых у нас в стране самолетов. Чего не скажешь о всех прочих самолетах этого авиаконструктора.

О двух других типах антоновских самолетов можно сказать следующее.

Переучивание на них представляет для всех пилотов большую сложность. Когда пилот, ранее летавший на самолетах других авиаконструкторов, приходит переучиваться на самолеты Антонова, он сразу понимает, что в этом конструкторском бюро постарались сделать все по-своему. В результате получился антисамолет. Там все не так, как на других самолетах. Начиная от принципа действия приборов.

Например, основной авиационный прибор, авиагоризонт, и тот на самолетах Антонова работает непривычно для пилотов, ранее летавших на других самолетах. Если у всех конструкторов за основу принимается земля, а силуэт самолета, обозначающий самолет, характеризует положение самолета относительно земли, то у Антонова все наоборот. Силуэт стоит на месте, а земля кренится, кабрирует, пикирует... Единственное, что на его самолетах осталось привычным, так это то, что при "даче газа" рычаг управления двигателем идет вперед. Удивительно, как это антоновцы не сделали наоборот.

"Новшества" Антонова не находили понимания не только среди пилотов и других авиационных специалистов, но и у авиаконструкторов.

Недаром говорили, что когда А. Н. Туполев впервые увидел самолет О. К. Антонова "Ан-22" "Антей", он будто бы воскликнул: "Ба! Да это же царь-самолет!" Злые языки добавляли при этом, будто бы Андрей Николаевич по аналогии имел в виду тот факт, что Царь-колокол никогда не звонил, а Царь-пушка никогда не стреляла...

Это конструкторскому бюро Олега Константиновича Антонова принадлежит приоритет создания самого шумного в мире самолета "Ан-24".

Мне довелось много летать на самолете "Ан-12". Помнится, однажды в Тюмени в течение примерно одной недели разбились два "Ан-12". Базируясь в аэропорту Рощино города Тюмени, мы возили в основном трубы для нефтегазопромыслов в Сургут, Нефтеюганск, Нижневартовск и т.д. После упомянутых катастроф на стоянке самолетов на соседнем "Ан-12" черным по белому размашисто расписался кто-то, фломастером сделав надпись на украинском языке, на языке страны, ставшей родиной этого самолета:

Дывлюсь я на небо,
Тай думку гадаю:
Чому я не сокол,
Чому не летаю?!

Из самолетов Яковлева мне посчастливилось летать на "УТ-2", "Як-18" многих модифификаций, поршневом истребителе "Як-11", на "Як-12", "Як-40".

Из всех пассажирских самолетов перечисленных авиаконструкторов приятнее всего и легче леталось на "Як-40". Я склоняю голову перед создателем этого самолета. На этом самолете мы вышли из грозы после разряда молнии в самолет, что вряд ли удалось бы сделать на любом другом самолете. Он крепок, как истребитель.

Рассказ "Поклон пилота" об этом полете будет предложен читателю ниже.

Как бы далеко не уходили события в прошлое, мне никогда не забыть несколько случаев, так или иначе связанных с авиацией.

Я расскажу моим читателям три или четыре из них. Не знаю, почему выбор пал именно на них... Может быть, потому, чтобы напомнить моим соотечественникам о том, что были и другие времена, когда люди исповедовали иные ценности, чем нынешнее поколение, а мораль и духовность почитались выше материальных благ.

Но прежде, для полноты картины, мне придется поведать грустную историю ухода из авиации.

Это происходило еще до начала перестройки, во времена бесконтрольного властвования КПСС.

Как-то осенью я был вызван в партком по безобидному поводу: мне предстояло заполнить анкету делегата партконференции, на которую меня избрали мои товарищи.

Дело не срочное, можно было сделать это через день-другой. Но нет, к самолету "Ту -154", на котором мне предстояло вылетать рейсом в Москву, прибежал запыхавшийся человек в форме работника гражданской авиации и, важный от полученного партийного поручения, передал требование немедленно прибыть к секретарю-машинистке парткома.

Пассажиры мои уже находились в самолете, через несколько минут нам следовало производить взлет...

Но с партией шутки плохи. Я поспешил в партком, благо, до него было недалеко.

Когда я благоговейно переступил порог парткома, предварительно вежливо постучав в дверь и испросив разрешение войти, молодая, но уже успевшая вкусить от пирога партийной власти секретарь-машинистка, в укороченной до умопомрачения юбке, нога на ногу, как раз беседовала, по-видимому, с подружкой, по телефону, рассказывая о весело проведенном накануне времени. Взглянув на меня, она невозмутимо продолжала телефонный разговор.

Постояв перед ней несколько томительных минут, которые показались мне вечностью, я вежливо кашлянул, чтобы напомнить о себе.

Она даже бровью не повела – что значит выучка! Что ей какой-то рядовой пилот! Она признает только партийное начальство. Вот перед ним она, небось, улыбалась бы сейчас подобострастно.

Промаявшись еще минуту-другую, все время думая о пассажирах, которые с нетерпением ждали моего возвращения, я, извинившись за то, что прерываю ее разговор, спросил, нельзя ли мне прийти в другой раз, так как сейчас не располагаю временем.

А сам приблизился к ней, чтобы быть в поле ее зрения, надеясь, что теперь-то она наконец обратит на меня внимание.

Она продолжала говорить в трубку, лишь на полоборота отвернувшись от меня, будто давая понять, что ей помешали.

Мои догадки вскоре подтвердились.

Через несколько минут она наговорилась вволю и, обратя взор на меня, строго отчитала за то, что я помешал ей.

– Вас тут много таких ходит! – негодовала она.

И тут между нами произошел примечательный обмен мнениями, во время чего я наивно попытался выяснить, кто для кого существует: партком для членов партии или члены партии для парткома.

Вопрос ей показался оскорбительным, и она пообещала наказать меня.

Возмущенный ее высокомерием и грубостью, да ещё услыша обещание быть наказанным ею, я, уходя, хлопнул дверью, в результате чего там отвалилась штукатурка...

Моего возвращения из Москвы ждали.

Прямо у трапа самолета меня встретили двое. Повели в партком.

Как все-таки меняются времена! Раньше за людьми приезжали по ночам, теперь встречают средь бела дня!

В парткоме объявили, что на меня заведено персональное дело. И для этого меня ждали два человека! Умеет же партия обставлять дела с помпой...

... Вскоре состоялось заседание парткома.

В огромном, богато обставленном кабинете "во главе" длинного стола сидел невзрачный щуплый человек с удивительно неодухотворенным лицом. Из-под рыжеватых бровей настороженно глядели глубоко посаженные маленькие глаза, короткая стрижка волос над узким лбом подчеркивала изъяны формы головы, тонкие губы под хрящеватым носом на худом лице свидетельствовали о злой воле и недобром характере этого человека. Но что особенно поражало в его облике, так это уши. Они были непомерно большие и торчали в стороны, придавая их обладателю карикатурно-опереточный вид.

Это был секретарь парткома.

По обе стороны от него послушно-чинно, с одинаковыми насупившимися от негодования лицами сидели члены парткома. Торжествующая злорадная усмешка скривила губы секретаря-машинистки.

Все было просто, как хорошо отрепетированный спектакль. Мне объявили строгий выговор. А также сообщили о намерении парткома ходатайствовать перед командованием авиаотряда о переводе меня во вторые пилоты сроком на три месяца.

Этот человек с лицом дегенерата знал, как ударить побольнее.

Вот так! За проявленное ко мне хамство меня же и наказали!

Да только ли во мне дело... Обидно стало за державу. Я понял, что никому в этой стране не нужен. По крайней мере, не угоден системе в лице представляющих партию членов парткома. Я, летчик-истребитель, никогда не испытывавший в армии неуважительного к себе отношения со стороны отцов-командиров, достигший потом и трудом уважения у своего нынешнего руководства и у своих товарищей, должен выносить издевки молодой хамки, ловко обосновавшейся в парткоме. И партия ее поддерживает...

Что это за партия? Руководящая, организующая, вдохновляющая?.. Это – карикатура.

Как глупо все и мерзко! Неужели все эти парткомовцы не понимают, что своим решением они походя унижают достоинство человека и летчика...

Что же теперь делать? Стерпеть? Ну уж нет!

Решение мною принято.

Вторым пилотом я летать не стану. Я мог вынести все что угодно, но в летном деле – извините. Летное дело для пилота – дело святое. У меня еще не было понижений по службе. И теперь не будет! Я подаю рапорт и ухожу по своей воле с летной работы! Но ухожу командиром корабля.

У меня был выбор: снести унижение и оскорбление и продолжать летать в качестве "битого" летчика или уйти с летной работы в знак несогласия с системой. Но уйти с поднятой головой. Я выбираю второе.

И я подумал, что мой самый первый инструктор, который дал мне когда-то путевку в небо, Герой Советского Союза Чудбин Леонид Сергеевич, с которым в трудные минуты жизни я всегда мысленно советовался, ставя его на свое место и задаваясь вопросом, как бы он поступил на моем месте, будь он жив, не осудил бы меня сейчас...

Прошло несколько лет.

После ухода из авиации я сменил множество профессий, так и не найдя для себя подходящей.

В душе я продолжал оставаться пилотом.

Как странно: я часто видел сны, будто я продолжаю летать. То вдруг я видел во сне, будто забыл позвонить дежурному авиаотряда и узнать план и поэтому не явился на вылет, тем самым подвел своего командира авиаэскадрильи... и просыпался в холодном поту. Наверное, понять меня могут только пилоты.

Оказавшись без работы, я часто приезжал в аэропорт и, стоя где-нибудь поодаль в сторонке, наблюдал за полетами.

Там, за металлическими прутьями ограждения, отделяющими меня от летного поля, один за другим уходили в небо самолеты. Там было все до боли знакомо, там осталась моя жизнь. По эту сторону ограждения для меня ничего хорошего уготовано не было.

В такие минуты, когда я с тоской глядел на далекий горизонт, за которым исчезали точки удаляющихся самолетов, в голову почему-то, видимо, созвучно настроению, приходила знакомая мелодия:

Ехали на тройке с бубенцами,
А вдали мерцали огоньки.
Мне б сейчас, соколики, за вами,
Душу бы развеять от тоски!

Я хорошо понимал мудрость людей, которые говорили, что жизнь состоит из встреч и прощаний. Испить из чаши жизни радость и горечь встреч и прощаний мне довелось сполна...

... Изнывающе знойный летний день клонился к вечеру. Только что приземлился авиалайнер "Ту-154", прибывший рейсом из Ташкента, и экипаж через невысокое металлическое ограждение, чтобы не проделывать большой обходной путь, передавал привезенные арбузы и дыни из рук в руки, укладывая все это тут же на асфальт. Явление вполне обычное: заказов всегда много.

По эту сторону ограждения трудился один человек. Это был командир прибывшего самолета Шилак Геннадий Николаевич.

Вдруг он заметил меня, выпрямился и воскликнул: "Никак, Володя! Трофимов!"

В следующее мгновение он быстро нагнулся, и в руках его оказалась самая большая дыня. Подойдя ко мне, он, не принимая никаких возражений, вручил ее.

Наверное, из памяти моей никогда не будет вычеркнут этот эпизод, потому что дело тут вовсе не в стоимости подарка, а во внимании, которое один человек оказывает другому.

Мог ли я даже подумать тогда, что некоторое время спустя нам всем предстоит проводить его в последний путь. Он погибнет в авиакатастрофе.

Странное создание природы – человек! Забываются порой события, происходящие с нами на протяжении длительного периода времени, зато отдельные слова, взгляды, брошенные мимоходом, даже мимолетная улыбка, бывает, навсегда остаются в памяти.

А, может, так и должно быть. Потому что в отдельном жесте, взгляде или улыбке может сказаться вся суть человека. Таким я и помню Заслуженного пилота СССР Геннадия Шилака, улыбающегося с едва заметным налетом грусти в глазах, держащего в руках дыню...

Теперь, оглядываясь назад с высоты прожитых лет, я вспоминаю свои лучшие годы, связавшие меня с авиацией. Я вижу перед собой дорогие лица моих друзей, многие из которых давно покинули этот бренный мир. Я благодарен им всем за то, что они в моей жизни были.

У меня случалось много "инцидентов" в летной практике (у кого их не было!). Об этом можно написать романы. Но о двух из них, имевших место годы спустя после моего ухода из авиации, но, тем не менее, с нею связанными, мне бы хотелось рассказать.

По каким-то делам судьба однажды забросила меня в сибирский город Братск.

Надо сказать, в начале "цивильной" жизни, пока были деньги, мне приходилось много ездить по стране и даже выезжать за ее пределы. Видимо, прежний образ жизни не позволял сидеть на месте. Мне постоянно требовалось куда-то зачем-то ехать. И всегда я брал с собой свое пилотское свидетельство. В дальних странствиях мое пилотское свидетельство давало мне возможность, как работнику гражданской авиации, приобретать билет в любой кассе Аэрофлота вне очереди. И, надо сказать, это во многом мне помогало.

В тот раз в Братске я без труда приобрел билет до родного Красноярска и спокойно ожидал в аэропорту часа отлета. Рейс по техническим причинам задерживался. Я, знал, что это такое. Мне было известно, что в подобных случаях вылет рейса вообще могут перенести на другой день. Знал я и меткое народное замечание о том, что там, где начинается авиация, кончается порядок.

Работники Братского аэропорта сделали все от них зависящее, чтобы это замечание оправдалось обязательно в день моего там появления.

Озабоченность моя возросла еще сильнее, когда я узнал, что и накануне в аэропорту была точно такая же ситуация, и именно такой же рейс перенесли на сегодня.

Мои худшие опасения стали сбываться, когда была объявлена посадка на мой рейс, и я обратил внимание на то, что к самолету "Як-40", на котором мне предстояло лететь в Красноярск, направляется слишком много народа.

"Это, конечно, хорошо, когда людей вот так вот провожают в дорогу, – думал я, – но зачем же всех родственников вести к самолету?!"

К моему удивлению, вся толпа стала по трапу взбираться в самолет. Мне, как бывшему командиру корабля "Як-40", происходящее не слишком стало нравиться.

Но у меня был билет именно на сегодняшнее число и именно на этот рейс.

Я тоже зашел в самолет.

Так как я вежливо пропустил вперед себя всех женщин и пожилых людей, то к моменту моего появления в самолете все места были заняты. Я протиснулся поближе к кабине, но и там свободных мест не было. И, что удивительно! – все пассажиры были с билетами.

Недоразумение вскоре прояснилось.

Оказывается, накануне рейс был отменен и перенесен на сегодня, и пассажиры сегодняшнего и вчерашнего рейсов теперь собрались в этом самолете.

Конечно, люди негодовали, никто не хотел уступать друг другу место. Молоденькая работница отдела перевозок не могла ничего поделать.

Те, кому не хватило места, ни за что на свете не хотели покидать самолет, а тех, кто успел захватить место, можно было удалить из самолета разве что вместе с сидениями, к которым они уже пристегнулись без всякой на то команды.

Наконец появился экипаж самолета.

Командир корабля объявил, что полетят пассажиры вчерашнего рейса, а все купившие билеты на сегодняшнее число, улетят завтра.

Для меня это была неприятная новость. Ночевать в Братске мне негде, а что касается завтрашнего рейса, то не известно, будет ли он еще...

Пока в самолете стоял невообразимый гвалт и выяснялось, кто должен покинуть самолет, я молча наблюдал эту картину. Теперь же, после объявления командира корабля, я так же молча направился к выходу. Я шел последним.

Грустные мысли обуревали меня. Сколько раз я проходил по салону такого самолета за те годы, когда летал на нем командиром! И вот меня высаживают...

Почти у самого трапа я вдруг услышал слова командира корабля, сказанные мне в затылок:

– А вы останьтесь!

Я остался. И был усажен в приставное кресло у самой кабины пилотов.

А дальше все было как обычно. Миловидная стюардесса объявила информацию о предстоящем полете, сказала, что командир корабля, пилот третьего класса, желает пассажирам приятного полета, и мы взлетели.

Необычное началось в полете.

Меня с самого начала занимала мысль, почему именно меня взял в полет командир корабля. Ведь я в своем одеянии ничем не отличался от других пассажиров. Взял сверх нормы. На сидение, предназначенное для служебных целей.

Так как дверь была открытой, после занятия самолетом эшелона полета я вошел в кабину пилотов. Собственно говоря, "вошел" не то слово. Просто я встал в проеме двери.

Кабина "Як-40" не слишком просторна. Она хороша для работы экипажа, но не для всех желающих там находиться. Это совсем не то, что, например, на самолете "Ил-14". В пилотской кабине "Ил-14" можно свободно разместитья доброму десятку человек.

– Позвольте мне постоять! А она пусть посидит на моем месте. На ее месте! – сказал я, обращаясь к командиру корабля и указывая жестом на стюардессу, притулившуюся на уголок сидения бортового механика, любезно уступившего ей часть своего законного места.

Командир согласно кивнул.

– Скажи, командир, почему ты взял меня? – обратился я к командиру корабля.

Я обратился на "ты", но ни он, ни остальные члены экипажа ничуть не воспротивились этому. Видимо, все-таки существует у авиаторов какая-то внутренняя связь, некое шестое чувство, позволяющее безошибочно узнавать своих. Кажется невероятным, но это так. Информация словно витает вокруг нас, надо лишь обладать способностями считывать ее. Не могу найти объяснение, но, мне кажется, тот, кто пребывает много времени в небе, с большей вероятностью приобретает дар к получению этой информации, чем человек наземной профессии.

Я задал вопрос и с интересом ждал ответ на него.

– А я не знаю... – он не смог объяснить свой поступок.

– Спасибо, командир! Ты знал, кого взять! – в подтверждение своих слов я протянул ему свое пилотское свидетельство.

Он взял книжицу в зеленом переплете, на которой под гербом страны идет тиснение из золотых букв: "Свидетельство пилота первого класса гражданской авиации". Полистал страницы с текстом на русском и английском языках, попал на графу "квалификация". А там – записи самолетов, на которых мне разрешается летать командиром корабля. Среди типов воздушных судов значатся самолеты "Як-40", "Ту-154".

Наверное, он, учитывая мой более зрелый возраст, подумал, будто я являюсь неким большим начальником. Потому что, предприняв попытку подняться, сказал:

– Извините! Я не знал...

Еще один эпизод мне дорог, как напоминание о святом авиационном братстве.

Аэробус "Ил-86" авиакомпании "Красэйр" летел в Арабские Эмираты. На борту среди пассажиров находился заместитель генерального директора этой авиакомпании Николай Федорович Куделич.

Это был душевный человек средних лет, которого все уважали и ценили за недюжинные организаторские способности и постоянную готовность в разрешении проблемы, с которой к нему в кабинет приходили служащие авиакомпании. К нему можно было запросто обращаться по любым вопросам, и он всегда оказывал посильную помощь. Он бывал постоянно внимателен и предупредилен со всеми, с кем приходилось общаться. Одним словом, это был приятный во всех отношениях человек.

Впереди несколько часов полета. Чтобы не скучать, я пошел к Николаю Федоровичу разделить его общество.

Мы мило беседовали, когда к нам подошел командир воздушного судна. Наверное, Николай Федорович обладал удивительной притягательной силой, ибо никогда не бывал в одиночестве. К нему люди так и тянулись.

Командир корабля мне не был знаком.

Приняв участие в недолгом разговоре, командир аэробуса поинтересовался, обращаясь ко мне:

– А вы тоже пилот?

– Бывший! – пояснил я.

– Я что-то вас не знаю... Не напомните вашу фамилию?

Я назвался.

– Как же! – воскликнул он. – Я вас помню! Я хорошо помню историю вашего ухода из авиации!

Командир как-то погрустнел и после паузы добавил:

– Вы совершили поступок, на который не многие могут отважиться... Мы все были на вашей стороне.

Не знаю, о чем думали мои собеседники, но мне с ними было удивительно легко. Я чувствовал полное понимание и участие, что редко бывало при общении с другими. Оба они располагали к откровенному разговору. Через минуту-другую мы как-то незаметно перешли с командиром корабля на "ты".

Теперь, спустя годы, я с благодарностью вспоминаю этих людей. Особенно поразило меня мужество командира корабля. Я твердо могу сказать, что если бы у меня была возможность выбирать друзей, его бы я выбрал сразу и считал бы за честь иметь такого друга.

– Зачем ты летишь в Эмираты? – спросил меня командир авиалайнера.

– Хочу посмотреть на страну. Может быть, куплю машину. Потом перегоню ее своим ходом...

– Вот что! Мы будем стоять двое суток. Если успеешь купить машину, я увезу ее в Красноярск!

Командир говорил это при заместителе генерального директора авиакомпании!

– Но ведь каждому пассажиру разрешается перевозить не более сорока килограммов оплаченного груза. Как же ты возьмешь мою машину? Ведь я подведу тебя! Тебя могут наказать за это!

– Твою машину, командир, я увезу! – с расстановкой, будто отчеканивая каждое слово, произнес командир аэробуса, сделав ударение на слове "твою".

Мне никогда ни перед кем не приходилось гнуть спину. Я даже в мыслях не допускал этого. Но тогда я готов был низко поклониться этому несомненно мужественному человеку, командиру аэробуса "Ил-86".

А машину я так и не купил.

"ПРОЩАЙТЕ, РОДИМЫЕ!"

"...Из всех летных профессий самая яркая,
самая героическая и, я бы сказал,
романтическая, рыцарски благородная –
это профессия летчика-истребителя".
/ А. С. Яковлев, генеральный авиаконструктор,
генерал-полковник авиации /

В тот ставший для нас памятным день на аэродроме, на котором базировался наш 564-й истребительный авиационный полк, шла обычная будничная армейская работа. С оглушительным ревом взлетали и уходили на задания самолеты.

Мы находились в кабинах самолетов, готовые к запуску двигателей. Ко всей четверке истребителей звена подключены аэродромные средства запуска. Командир звена капитан Куванов доложил руководителю полетов о готовности к запуску, но нам дали команду быть на связи.

А где-то за аэродромом, будто в другом мире, догорала отцветающими красками сахалинская осень. Там были города и поселки, там жили и влюблялись люди, люди моей страны. И это их покой и право на счастливую мирную жизнь охраняли мы и стерегли пуще глаза небо Отчизны.

День на этот раз выдался жарким, в воздухе из-за большой влажности стояла немыслимая духота и не было ни малейшего ветерка, который бы хоть немного освежал нас. В полном снаряжении, затянутые в противоперегрузочные костюмы, в надетых под парашюты спасательных жилетах – надувные лодки при этом уложены вместе с парашютами – летчики звена стоически переносили устроенную природой парилку. Фонари кабин были открыты, и мы жестами могли общаться друг с другом и даже переговариваться между собой и с нашими техниками.

Мы слышали, как по командной рации руководитель полетов называл один и тот же позывной, безуспешно пытаясь получить ответ. Это значит, в воздухе с одним из наших товарищей случилась беда. Хорошо еще, если это всего лишь отказ радиостанции...

Наученные горьким опытом, мы все, как и ожидающие своего вылета другие летчики, не выходя на связь, безмолвно вглядывались в ту сторону, откуда самолеты заходили на посадку, надеясь на то, что на горизонте появится точка и, быстро приближаясь, превратится в самолет... Но этого не происходило, а время шло... Судя по всему, топливо у того, кого все еще вызывали на связь, уже закончилось.

– Кто? – спросил я у своего техника.

– Сарачев.

Вижу, как, не дожидаясь команды, один за другим покидают кабины самолетов летчики. То же самое делаю я. В этот день полетов больше не будет...

В актовом зале гарнизонного клуба установлен цинковый гроб, утопающий в живых цветах, венках, траурных лентах. У изголовья гроба – увеличенный портрет Володи Сарачева, где он снят в парадной форме, в ладно сидящем, с иголочки пошитом костюме и в фуражке с золотым плетением на козырьке. Рамка портрета по периметру обвита красно-черной траурной лентой. Черные траурные ленты лежали и поверх цветов, на одной из них надпись – "От личного состава в/ч....."

В соответствии с ритуалом, по сторонам гроба замерли в почетном карауле автоматчики. Чуть в стороне – огромный плакат с изображением бородатого мужчины и надпись под ним: "Учение Маркса всесильно, потому что оно верно". И подпись – "Ленин". Наша коммунистическая пропаганда настолько влезла в души людей, что даже в такие минуты никому не пришла в голову мысль о некорректности наличия в зале призывов и лозунгов. Люди в нашей стране появлялись на свет и уходили из жизни под лозунгами.

У изголовья гроба сидела старушка-мать.

Слезы по любимому сыну она уже все выплакала, и в эти прощальные минуты только тихо причитала, как это делают простые русские женщины. Надежда ее и кормилец покинул ее...

Прибыв сюда, она ничего не просила, она лишь просила похоронить его здесь, на Сахалине, потому что похоронить сына у себя, в родных краях, она не сможет. Нет ни средств, и сил уж нет.

Как, должно быть, тяжело матери отдавать сына на погребение в чужих краях, заведомо зная, что никогда она не сможет прийти на его могилу, побыть с ним...

В тот роковой день он выполнял полет в зону для отработки фигур высшего пилотажа и, видимо, потерял сознание при больших перегрузках.

Перегрузки в истребительной авиации – это важный фактор, который требует к себе особого внимания. Нигде более – ни в бомбардировочной авиации, ни в спортивной – нет таких больших, длительных перегрузок. При перегрузке в семь-восемь крат, да еще воздействующей на организм длительное время, когда, выполняя пилотаж, размахнешься на полнеба, даже противоперегрузочный костюм, надуваясь воздухом, сдавливая тело летчика, не может предотвратить отток крови от головного мозга. Мозг, не получая для нормального функционирования достаточного количества крови, начинает давать сбои в работе. Летчик теряет сознание.

Видимо, у каждого это происходит по-своему.

У меня подобное состояние случалось много раз, и всегда сначала отказывало зрение. Днем, во время выполнения пилотажа, вдруг наступала полная темнота. Тогда последним усилием воли, соображая, что раз я думаю, значит, еще не потерял сознание, отдавал ручку управления "от себя", перегрузки уменьшались, и через несколько секунд, обычно это две-три секунды, зрение возвращалось. Сначала появлялся просвет по центру, затем световое пятно энергично расширялось в стороны, и вновь становилось светло.

Но можно, увлекшись, прозевать этот переходный к беспамятству момент. И тогда – конец...

Нам бы хотелось, чтобы его похоронили на красивом кладбище, чтобы на могиле был установлен гранитный памятник, на котором высечена эпитафия, слова которой взяты из какого-то стихотворения:

Он летчик был. Он был отважный.
Но есть предел...И вот однажды
Полет окончился бедой.
И все ж в вселенской круговерти
Он награжден был после смерти –
Могильной каменной звездой.

Его похоронили на простом русском кладбище, и еще долго над окрестными сопками отдавался эхом прощальный оружейный салют.

Всех нас учили брать от самолета в воздухе все, на что он способен. "Иначе вы будете полулетчиками, да еще на полуистребителях!" – говорил один из замов командира полка. Другие летчики, воевавшие в Корее, разделяли эту точку зрения. И все они, безусловно, были правы.

Поэтому, когда пришел приказ за подписью большого военного начальства о том, чтобы на истребителях в целях экономии топлива не пользоваться, кроме исключительных случаев, полной мощностью двигателей, и на секторы газа были установлены проходные защелки, реакция летного состава была однозначна и выражена энергично и в таких выражениях, которые в литературе не употребляются.

Не заставили себя ждать и другие нововведения. А после того, как летному составу в очередной раз увеличили сроки носки обмундирования, летчики стали выглядеть, как великие оборванцы. А заместитель командира полка, Герой Советского Союза, однажды появился перед строем в летной куртке, рукав которой был порван. Это обстоятельство не осталось незамеченным, и старший лейтенант Рауш, стоявший в строю рядом со мной, поделился своими наблюдениями с окружающими. Сделал он это негромко, но командир услышал.

– Ну и что из этого? – сказал командир. – Зато я горжусь принадлежностью к социалистическому лагерю...

Командир, наверное, имел в виду то, что наша страна оказывала интернациональную помощь в виде материальной поддержки многим странам социалистической ориентации, особенно Польше и Кубе, в ущерб себе.

Сказав это, командир посчитал инцидент исчерпанным. Зато Рауш так не считал.

– Да я это так, между нами, девочками, говоря..., – начал было он с присущим ему юмором, но не успел докончить фразу, так как был прерван командиром, возмущенным дерзостью Рауша.

– Старший лейтенант Рауш! Прекратите разговоры в строю! Совесть надо иметь!

Известно, в армии в строю разговоры запрещены. Это знает любой новобранец. После подобного замечания даже рядовому должно быть неловко. Но Рауш был старшим лейтенантом, и он бодро отрапортовал:

– Товарищ подполковник! А вот один военачальник однажды заявил: "Солдаты! Я освобождаю вас от той химеры, которая в простонародье называется совестью!"

Тут уж наш общительный Рауш, наш весельчак и всеобщий любимец прибалт Рауш, видимо, хватил лишнего. Потому что командир не выдержал:

– А-а-а! – возмутился он. – Вы мне еще "Майн Кампф" Гитлера цитировать будете! Старший лейтенант Рауш! Выйти из строя!

Но потом сменил гнев на милость. И, уже обращаясь к нашему командиру эскадрильи, приказал:

– Майор Абуладзе! Проведете беседу со своим подчиненным на тему: "Как надо себя вести в строю". И кивнул Раушу: "Становитесь в строй!"

Когда Эдуард Рауш встал на свое место, кто-то ткнул его в бок и полушутя-полусерьезно тихо заметил: "Ну и орел ты, братец!" Кто-то ткнул его с другой стороны, и добавил: "Из-под курицы..."

Владимир Абуладзе, будучи уроженцем солнечной Грузии, был еще и командиром нашей эскадрильи. Так, дважды, могло в жизни повезти редкому человеку. Его южный темперамент, энергичность во многом способствовали развитию у подчиненных таких качеств, как инициативность, находчивость. Лучшего командира нам тогда и не надо было. Он умел увлечь летчиков, мы верили ему и готовы были следовать за ним в огонь и воду. У него за плечами было более сотни прыжков с парашютом. Увлек этим делом он и нас. В ту пору нам всем до получения специальности "парашютист-инструктор" недоставало двух прыжков ночью на воду. Но самое примечательное в нем было то, что он любил всех нас, таких разных, порой совершающих проступки, за которые потом ему приходилось нести ответственность. Летчики уважали его и любили.

Никакой специальной беседы со старшим лейтенантом Раушем майор Абуладзе не проводил. Просто, когда эскадрилья оказалась в сборе в своей адъютантской, он спросил Рауша:

– Ну, тебе все понятно?

– Так точно, товарищ майор! – по-военному выпалил Рауш.

– Думаю, что дальнейший разговор на эту тему будет излишним, – заключил беседу командир эскадрильи.

Но Рауш есть Рауш, и он сказал:

– Так точно! У нас ведь как в той песне: "О любви не говори, о ней все сказано!"

Майор Абуладзе как-то отрешенно посмотрел на Рауша. Казалось, верный своей горячей натуре, он сейчас выскажет Раушу все, что о нем думает, но он нашел лучший выход:

– В этой песне есть еще и такие слова: "Умей владеть собой".

– Так точно! – все-таки оставил за собой последнее слово Рауш.

Инспекторским проверкам полк подвергался ежегодно. Кроме проверок со стороны руководства Первой Особой Дальневосточной Воздушной армии полк периодически навещали визитеры рангом повыше. Нежданно-негаданно вдруг приезжала комиссия от Министерства обороны, и начиналась многодневная проверка боеготовности полка придирчивым высоким начальством.

Проверяли они все.

На мою долю обычно выпадала проверка техники пилотирования в зоне. Это был высший пилотаж. С кем я только не летал! Последний раз запись в моей летной книжке сделал генерал Широбоков. Он остался мною доволен.

Обычно члены комиссии проверяли все, но летали только в качестве проверяющих. А как бы нам самим хотелось проверить их. Например, в свободном воздушном бою. Мы-то все были натренированы и понимали, что тягаться с нами на равных прибывшие из Москвы высокие военные чины просто не в состоянии. Форму необходимо поддерживать ежедневными тренировками, чего они никак себе не могли позволить. Да и возраст уже не тот. А мы были молоды, задорны, энергии в нас было хоть отбавляй.

Свободный воздушный бой – это своеобразный экзамен для истребителя на зрелость. Здесь требуется высокое летное мастерство, большая физическая выносливость, тактическая подготовка, словом, все, чему научился за все предыдущие годы. И, конечно, присутствует элемент везения. Многое зависит от того, кто кого первым обнаружит при поиске.

У нас были отработаны маневры для выполнения атаки противника независимо от того, догоняем мы его или противник идет на встречных курсах.

Обычно тренировочный свободный воздушный бой начинается с того, что в обозначенный на карте район уходит истребитель. Через минуту взлетает другой и следует в тот же район. Задача у летчиков одна – найти и "уничтожить противника". И завязывается бой... "Стрельба" производится при выключенном бортовом оружии, лишь с использованием фотоконтрольного прибора, или, как его обычно называют, фотокинопулемета, который фиксирует все на кинопленку. Так что при дешифровке становится ясно, кто кого "сбил" первым.

"Сбитым", естественно, никто быть не хочет, поэтому в воздухе страсти кипят неимоверные. Эмоциональное и физическое напряжение колоссальное. Мне доводилось видеть, как гигант Михаил Гончаров после проведения воздушного боя шел от самолета и... его качало. А нас специально тренировали, чтобы мы могли выполнять по два-три таких воздушных боя в день. И мы это делали на практике. Вот так нас готовили.

Меж тем жизнь в нашем гарнизоне шла своим чередом. Основное внимание, понятно, уделялось поддержанию высокой боеготовности нашего полка первой линии, но находилось время и для поездок в Южно-Сахалинск, где на сцене великолепного Дома офицеров часто выступали приезжие столичные артисты. При нашем же гарнизонном Доме культуры были организованы спортивные секции и самодеятельность. До сих пор вспоминаются мотив и слова песни:

...Сбросив с плеч боевой парашют,
Отдежурив в кабинах свой час,
Люди песню о счастье поют,
Как поют все народы у нас.
То поют, вспоминая родные края,
Закаленные службой пилоты.
От Москвы отдален
Наш лесной гарнизон,
Но столицы он верный заслон.

Многолетняя совместная служба основательно сблизила летчиков полка. Мы научились понимать друг друга с полуслова, и не только в воздухе, где это особенно необходимо. Это приобретенное на службе качество иногда несколько скрашивало нашу жизнь, и мы старались всячески ее разнообразить шутками, порой никак не соответствующими тому духу рыцарей Неба, который воспитывали в нас, молодых летчиках, наши отцы-командиры.

Однажды в раздевалке гарнизонной бани я и мой друг Николай Жуков, уже одевшись и собравшись уходить, почему-то обратили внимание на две офицерские фуражки, лежащие поверх шкафов для белья.

– Кулясов, – указал Жуков пальцем на одну из них.

– Гончаров, – указал я на другую.

И мы, не сговариваясь, в считанные секунды поменяли местами нижнее белье этих летчиков в их саквояжах. Капитан Кулясов был невысок и невелик по сравнению со старшим лейтенантом Гончаровым, и нам очень захотелось поглядеть, как они будут надевать чужое белье. Оба эти летчика были женаты, и жены им, по иронии судьбы, достались в полную противоположность их собственным размерам: у огромного Михаила Гончарова жена была маленькая и худенькая, зато у Петра Кулясова – выше его ростом и раза в два тяжелее.

Поприсутствовать при "одевании" решили еще несколько летчиков, и теперь они, как и мы, тянули время, не спешили к выходу.

Наконец появились наши герои...

Французский киноактер Луи де Фюнес не выглядел бы так потешно, как Кулясов, оказавшийся в трусах Гончарова, который все никак не мог натянуть на свою ногу маленькие кулясовские.

– Что, она мне свои положила, что ли?!" – заревел Михаил, и тут раздался хохот...

– Пойдем! – потянул меня за рукав Жуков. – Доставим им радость самим разбираться в их тряпках. Петя Кулясов быстро сообразит, что к чему. Не зря он у нас чемпион по скоростному покиданию самолетов.

И с чувством исполненного долга мы оставили наших товарищей наедине с их проблемами.

Капитана Кулясова кто-то в шутку окрестил в полку чемпионом по скоростному покиданию самолетов... без парашюта после того, как однажды он чуть было не сгорел в полете.

Случилось так, что мы все, находившиеся в тот злополучный день на старте, стали свидетелями захода на посадку горящего самолета. Оставляя за собой густой шлейф черного дыма, истребитель горел, находясь на малой высоте. По этой причине летчик уже не мог катапультироваться и вынужден был продолжать заход на посадку.

Обычно, раздуваемое потоком воздуха, почище чем кузнечными мехами, пламя пожирает металл очень быстро, и до взрыва самолета оставались считанные секунды. Успеет или нет? Этот вопрос застыл на наших лицах. Секунды тянулись невероятно медленно. Казалось, время остановилось.

Наконец пневматики шасси истребителя коснулись посадочной полосы. Не дожидаясь окончания пробега, летчик заставил самолет выкатиться в сторону с посадочной полосы, освободив ее, таким образом, для других, и, отстегнув парашют, из еще не остановившегося огнедышащего дракона, коим в эти мгновения являлся самолет, выскочил капитан Кулясов.

Через несколько секунд рванули топливные баки, затем начали взрываться снаряды боекомплекта. От боевой машины остались, как говорится, рожки да ножки.

Все хорошо, что хорошо кончается. Летчик остался невредим. И это главное. Спустя некоторое время над Кулясовым даже стали подтрунивать товарищи.

– Ну ты и сиганул! – восхищенно говорил в адъютантской Рауш, обращаясь к Кулясову. – Кто бы мог подумать, что ты на такое способен, между нами, зайцами, говоря.

– Да ладно вам, оставьте вы его в покое! Человек, можно сказать, в рубашке родился, – примирительно подает кто-то голос в оправдание Кулясова.

– А ведь можно было спокойно успеть вылезти из самолета с парашютом. Жаль, сгорел парашют! – деланно сокрушается Жуков.

– И надувная лодка вместе с ним! – в тон ему поддакивает Рауш. – А она так бы пригодилась для ловли рыбы!

– Хотел бы я на тебя посмотреть, будь ты на моем месте, – обижается Кулясов, глядя на Рауша. – Я ведь мог, чего доброго, и сгореть в самолете!

– Ну уж нет! – уверенно заявляет Рауш. – Кому на роду написано быть повешенным, тот не сгорит!

Прошло несколько лет. Изменений в полку много... Значительное число новых летчиков... Текучесть кадров летного состава большая. Что поделаешь, слишком хрупким порой оказывается человек в соревновании с металлом и скоростью. Словом, как говорил поэт, "иных уж нет, а те – далече..." Нам с женой дали однокомнатную квартиру, в которой до этого жил Володя Цыкин, не вернувшийся из ночного полета. Вот и командир эскадрильи сменился. Вместо любимого нами майора Абуладзе пришел капитан Чернышенко.

В хорошо отлаженном коллективе эскадрильи, работавшем на протяжении нескольких лет четко и слаженно, как часовой механизм, стали ощущаться какие-то едва заметные сбои. Мы вдруг почувствовали, что на наши "демократические свободы" ведется наступление, и от этого нам стало как-то неуютно.

Все началось с мелких придирок.

Новый командир эскадрильи едва ли не после первого появления в адъютантской обратил внимание на усы летчика нашего звена старшего лейтенанта Середы.

– А что это у вас за усы? – последовал его вопрос.

Старший лейтенант Середа смущенно улыбнулся, приняв, как и положено при обращении начальства, стойку "смирно".

– Усы как усы, мне они нравятся, – ответил он.

– А мне – нет – отчеканил новый командир. И никто не мог понять: то ли это просто мнение нового человека, то ли приказ сбрить усы.

На следующий день Середа явился на службу при усах.

– Вы все-таки не хотите расставаться с усами! – сказал командир эскадрильи.

– Но это же мои усы! Неужели я не имею права носить их? – Середа сделал ударение на слове "мои".

Последовала тягостная пауза. Ее нарушил Рауш:

– А что, товарищ капитан, появился новый Устав, который запрещает носить усы? – спросил он командира эскадрильи.

– А правда, ведь ни в одном Уставе не говорится, что усы запрещены! – воспрянул духом Середа, почувствовав поддержку товарищей.

– Меня не интересует ваше коллективное мнение! – прервал Середу капитан Чернышенко и кивнул в сторону Рауша. – И адвокаты мне не нужны!

На следующий день Середа явился опять при усах.

– Да что же это такое! – возмутился командир эскадрильи.

– Усы, товарищ капитан! – невозмутимо отвечал Середа, который решил ни при каких обстоятельствах не расставаться с усами. Ибо отказывался понимать прихоти нового командира, резонно полагая, что тот вскоре привыкнет.

И тут внимание командира привлек ноготь на мизинце Николая Жукова. Для чего ему был нужен тот ноготь, не знал никто, но ноготь был отращен почти сантиметровый. И хозяин ласкал его и лелеял, и гордился им, наверное, ничуть не меньше великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина, оберегавшего как зеницу ока ноготь на своем мизинце и надевавшего на него наперсток всякий раз перед дальней дорогой, чтобы нечаянно не сломать.

Жуков тоже был из нашего звена.

– Вот еще один летчик из звена капитана Куванова, – подытожил командир эскадрильи, сделав замечание обладателю роскошного ногтя. – Вы так же логично толкуете Уставы, как и ваш товарищ? Да у вас, как я погляжу, все звено – нарушители!

Кроме командира звена капитана Куванова в звене был ещё только один летчик – это я, и почему, в таком случае, я тоже объявлялся нарушителем, меня сильно заинтересовало. О чем я и спросил.

– А этот ходит, как иностранец, в очках! – кивнув в мою сторону и не назвав меня ни по званию, ни по фамилии, а так, обезличенно, будто никакого человека за словом "этот" не существовало, пояснил мои "прегрешения" командир эскадрильи, имея в виду безобидный факт ношения мною светозащитных очков.

– Ну и что! – не выдержал Рауш. – Пусть себе носит очки на здоровье! Я бы только приветствовал это. Морщин меньше будет. Ведь и так глазам достается: солнце-то в стратосфере раза в три ярче светит, чем на земле.

– Вы со мной не спорьте! – остановил Рауша командир эскадрильи. – Спорить со мной – все равно что плевать против ветра: сам мокрым будешь!

– А вот я с вами не спорю! – сказал я, оказавшись в нарушителях, несмотря на все мои старания по службе. – Потому что еще помню стихотворение Пушкина "Памятник".

Моя шутка могла сойти среди моих друзей, так и бывало когда-то в школьные годы, но она явно была неуместна по отношению к данному моменту, тем более применительно к капитану Чернышенко. Но, по молодости, я в ту пору был больше летчиком, а не дипломатом.

Командир эскадрильи не помнил такого у великого поэта, а, освежив память, пришел на следующий день на службу темнее ночи.

Он невзлюбил меня.

Отныне все его обращения ко мне стали неизменно начинаться словами: "А чтобы служба не казалась раем..." А далее мне объявлялись наряды, и я заступал на какое-нибудь дежурство, вместо того чтобы отдыхать. А все из-за того, что упомянутое произведение поэта заканчивалось словами:

Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.

Тревога была объявлена на рассвете.

Начались крупные учения всесоюзного значения с участием всех родов войск, которые продолжались десять дней. Это явилось хорошей и всесторонней проверкой боеготовности полка.

Тяжелые стратегические бомбардировщики шли со стороны Тихого океана. Самолетов было много, и шли они в зоне нашей обороны на разных высотах. Нас поднимали из "готовности номер один", но приходилось и барражировать в воздухе на подступах к "обороняемым объектам". Дешифровщики едва успевали обрабатывать информацию.

В одном из полетов нашему звену выпала тяжелая задача. Пункты наведения разбросали нас по-одному в разные стороны для перехвата разрозненных целей, и мы все их успели перехватить. Это был высший класс, к которому летчики приходят только через многие годы упорного труда.

Разумеется, о проведении учений такого крупного масштаба были оповещены все страны Тихоокеанского региона, и заинтересованных понаблюдать за ходом учений оказалось предостаточно не только среди отечественных военных специалистов. Особый интерес проявили почему-то американцы. Несмотря на то, что Штаты находятся за тридевять земель, за океаном. Как будто проверке подлежали не наши средства ПВО, а их собственные, и это как раз им необходимо скрупулезно проанализировать возможности наших станций обнаружения и служб наведения, а заодно и действия истребителей-перехватчиков, а также маневры противодействия атакам истребителей со стороны бомбардировщиков.

По оперативным данным нашего командования, активизировал свою деятельность Тихоокеанский флот Соединенных Штатов, а в нейтральных водах неподалеку от наших берегов было отмечено появление неизвестных подводных лодок. Не остался необитаемым и "пятый океан", коим справедливо называли воздушное пространство планеты Земля.

Боеготовность полка и выучка летного состава проверяется высшими офицерами Министерства обороны. Вводные следуют друг за другом как из рога изобилия: то нам приходится действовать "в условиях атомного нападения противника", то объявляется "химическая атака", то на нашем аэродроме "отказывают" средства светотехнического обеспечения, и нам приходится производить посадки ночью на полосу, обозначенную керосиновыми горелками, при свете самолетных фар.

На этот раз у нас "выведены из строя" радиолокационные станции наведения, и нам надлежит действовать без пунктов наведения.

Мы находимся в дежурном домике.

У каждой эскадрильи есть свой дежурный домик, в котором, неподалеку от самолетов своих подразделений, отдыхают летчики в ожидании вылета во время проводимых учений или после объявления тревоги.

– Звену капитана Куванова – готовность "номер один"! – раздается из громкоговорителей, установленных повсюду в дежурных домиках и на аэродроме, голос руководителя полетов.

Услышав команду, капитан Куванов, вмиг сменив выражение лица, а он только что с озабоченным видом предлагал сослуживцам котят, которыми его одарила кошка и которых он не знал куда девать, с посветлевшим лицом поднялся с дивана.

Вместе с ним поднялись еще трое. Их житейские проблемы в один миг ушли в сторону. Нет больше капитана Куванова, нет старшего лейтенанта Трофимова, нет старших лейтенантов Середы и Жукова, теперь есть только квалифицированные отменные мастера своего дела, проверенные и связанные дружбой слетанные военные летчики, теперь есть только присвоенные им на данное время позывные истребителей 331-й, 332-й, 333-й, 334-й...

Мы не знаем, куда нас направят и для чего. Задание нам могут дать в воздухе. Мы готовы ко всему. На то и учения, чтобы решать самые неожиданные ситуации. Это как раз тот экзамен, к которому мы сообща готовились столько лет.

Лишь летчики-истребители знают, как тяжел их ратный труд, и каждый их полет есть противоборство и преодоление чего-то.

Так было всегда, они идут от легкого и простого к трудному и сложному: сначала они, обучаясь в школе и одновременно в каком-нибудь аэроклубе, преодолевают себя, делая первый шаг с парашютом за спиной в разверзшуюся перед ними пропасть из раскрытой двери самолета. Потом, на протяжении многих лет кряду, будучи курсантами военных училищ, а потом и в боевых частях, сочетая теорию с практикой, они преодолевают опять же себя, вырабатывая в барокамерах способность к длительному пребыванию без использования кислородного оборудования на большой высоте и постоянно занимаясь на различных спортивных снарядах, выполняя специальные упражнения для поддержания необходимого физического и нравственного состояния, оттачивая мастерство в воздушных боях на грани физических возможностей человека при больших перегрузках, когда с плоскостей происходит срыв потока, а летчик находится у черты, за которой наступает потеря сознания. И все с единственной целью – научиться преодолевать противника, потому что с ним истребителям приходится сталкиваться лицом к лицу. Заочных поединков, как, например, в шахматных матчах, в небе не бывает.

...День выдался на удивление безоблачным и солнечным, видимость, как обычно сообщают в таких случаях синоптики, более 10 километров, хотя на самом деле она на порядок больше, и небо кажется необъятным.

Мой "МиГ" барражирует над нейтральными водами Тихого океана, которые начинаются на удалении 12 морских миль от побережья Сахалина.

Меня окружает удивительный мир красок, о существовании которого многие земляне не подозревают. Ничего подобного на земле нет. Надо будет когда-нибудь при случае поведать об этом феномене знакомым художникам, если таковые у меня окажутся. Правда, сделать это надо будет с большой осторожностью: не появилось бы у них преждевременного желания стать небожителями.

Пройдут годы, и мой друг, летчик-истребитель подполковник Владимир Борзов, по совместительству поэт-песенник, напишет песню "Какая она разная, Земля", удивительно тонко передающую мироощущения летчика-высотника:

Какая она разная, Земля!..
А летчика встречает только дважды:
Один раз – мягко, будто бы любя,
И грудью навсегда – однажды.
Из Космоса глядится голубой,
Ложится картой с высоты полета.
Прекрасна летом утренней порой
И осенью в час птичьего отлета.
Не позабудутся те соловьи
И ночи белые до самой стари,
И чибисам, что спрашивают "чьи?",
В ответ: "Мы – наши, мы – земляне!"
Вот потому из каждого полета,
Пусть будет и Земля порой строга,
Мы приземляем наши самолеты,
Поскольку мать любая дорога.
Какая она разная, Земля!...

Заданная мне "точка в море" находится восточнее Сахалина.

С большой высоты, кажется, совсем рядом, хорошо просматривается северная оконечность японского острова Хоккайдо. Очертания всей остальной части огромного острова теряются вдали, растворяясь в голубой мгле где-то у самого горизонта. Япония из стратосферы видится очень красивой, зеленой с добавлением светлых ультрамариновых тонов землей.

Моя задача – поиск, обнаружение и своевременное "уничтожение самолета или самолетов противника", роль которых выполняют наши стратегические бомбардировщики и которые могут неожиданно появиться в любой момент, притом на разных высотах, с восточного направления.

Отведенное для выполнения задания время истекает, а мне так и не улыбнулась удача.

"Неужели все бомбардировщики идут севернее, и ни один из них не попытается проскользнуть незамеченным вблизи японского острова..." – мелькает мысль, и почти сразу же замечаю у самого горизонта след инверсии от летящего самолета, тянущийся в западном направлении.

Чувство, похожее на охотничий азарт, овладевает мною. Нет, это не совсем то упомянутое чувство, знакомое каждому охотнику, это тысячекратно усиленное чувство, перерастающее в эйфорию. Летчик как бы впадает в особое душевное состояние, становится одержимым. Несомненно, ради того, чтобы хоть иногда иметь возможность пребывать в подобном состоянии, стоит упорно овладевать авиационной техникой и этому посвятить многие годы жизни.

В воздухе и ранее не существовало отдельно друг от друга самолета и летчика, они оба представляли единое целое. И если в обычном полете летчик мысленно контролирует работу всех систем самолета и следит за показаниями приборов, то теперь, наблюдая цель, все его внимание переключается только на нее. Летчик идет на цель вместе с самолетом. Самолет, буквально нашпигованный электроникой, будто живое существо, выполняет малейшее желание своего мозгового центра – летчика. Оба они не знают, что их ожидает, и от того, как они оба будут действовать, зависит многое, в том числе их жизнь, потому что предстоит поединок...

С набором высоты и со стороны солнца "МиГ" устремляется навстречу предполагаемой цели. Расстояние до цели быстро сокращается. Инверсионный след раздваивается: на встречно-пересекающемся курсе, оказывается, следуют два самолета.

Проходит несколько секунд, и мне становится ясно, что это вовсе не бомбардировщики. Это истребители.

Через секунду-другую я определю их тип.

В то же мгновение неожиданно замечаю еще один самолет, следующий тем же курсом, что и истребители, но впереди них, на удалении 2-3 километров и примерно на тысячу метров ниже. Инверсионного следа за ним нет, и, увлекшись истребителями, я чуть было не пропустил этот третий самолет. А ведь это наш тяжелый стратегический бомбардировщик, на борту которого, конечно же, находится посредник...

Стало быть, идет "Туполев" под прикрытием истребителей...

Раздумывать некогда: малейшее промедление с моей стороны позволит бомбардировщику достигнуть Сахалина. И тогда моя задача останется невыполненной.

Осеняет догадка: "Так вот в чем дело! Два истребителя с инверсионным следом – это всего лишь хитрый отвлекающий маневр. Ну что же, сегодня этот номер не пройдет!"

В подобных случаях в первую очередь уничтожается бомбардировщик, как самолет, который может нести на борту ядерное оружие, а уж потом надлежит разбираться с истребителями.

И "МиГ" стремительно атакует...

Видимо, появление "МиГа" оказалось для истребителей сопровождения полной неожиданностью: сделав свое дело, "МиГ" вышел из атаки, а истребители, как ни в чем не бывало, продолжают чертить на небе прямолинейный полет.

Неужто все еще не видят меня? Ну, тогда я сам напомню о своем присутствии...

По мере того, как дистанция до самолетов сокращалась, с каждым мгновением становилось все очевиднее, что где-то я их уже видел...

Сомнений больше нет. Это истребители Соединенных Штатов, базирующиеся на японских островах!

И если они здесь, значит, они просто наблюдают над нейтральными водами за полетом нашего стратегического бомбардировщика, а коль это наблюдатели, стало быть, это опытные летчики, и тогда, значит, они специально идут на такой высоте, на которой за самолетами появляется инверсионный след, обозначая свое присутствие.

А может, они, зная, что во время учений бомбардировщик будет служить учебной целью для перехватчиков, следуя от того на небольшом удалении и привлекая внимание к этому участку воздушного пространства белым шлейфом инверсии, тем самым, из чувства солидарности, помогают мне обнаружить цель.

Скорее всего, именно так и есть. "Их" станции наведения наверняка предупредили истребители о приближении чужого самолета, и, тем не менее, они не сменили высоту полета, чтобы стать малозаметными для меня, а демонстративно продолжали оставлять за собой издалека видимый след инверсии.

Если так, и мои предположения верны, то мне следует только благодарить их.

И я, не выказывая агрессивных намерений, по фронту сближаюсь с ними.

Все становится на свои места, теперь мне понятно присутствие американских истребителей: ведь само нахождение вблизи японского острова такого могучего самолета, как наш "Туполев", несущего ракету с разделяющимися боеголовками, каждая из которых способна снести с лица земли город покрупнее, чем Хиросима или Нагасаки, не должно оставить равнодушными японских и американских военных, базирующихся в Японии.

Кто знает, что может быть на уме у экипажа бомбардировщика. Поэтому лучше всего держать его под присмотром...

Американцы идут как на параде – в сомкнутом строю, крыло в крыло. По почерку полета пары чувствуется – самолеты пилотируют асы.

Летчику-истребителю достаточно одного взгляда на летящие самолеты, чтобы определить, кто их пилотирует. Не зря, видимо, существует поговорка: "Виден сокол по полету!"

"Ас" – в переводе с французского означает "туз". Во всем мире наиболее выдающихся летчиков-истребителей называют асами.

Американские летчики чувствуют себя уверенно, никакой нервозности при приближении "МиГа". А ведь, несомненно, они отдают себе отчет в том, что появление более скоростного и превосходящего по мощности вооружения истребителя – это не подарок судьбы и что хозяева здесь, в воздухе, не они. У меня психологическое преимущество. То обстоятельство, что я выполняю свободный поиск или перехват цели не в составе пары, а в одиночку, говорит сам за себя и должен вызывать уважение у летчиков пары. Новичка на свободную охоту или на перехват воздушной цели, да еще во время крупных учений, не отправят. И коль скоро произошла встреча, представляться мне не пристало.

Будто предупреждая меня, видимо, желая показать, с кем приходится иметь дело, ведомый выпускает воздушные тормоза и тут же их убирает – его самолет отстает от ведущего, и пара мгновенно оказывается в боевом порядке "пеленг", готовая к боевым действиям.

"Неласково же меня принимают! Впрочем, ведь и я не напоминаю красную девицу, которую следует любить", – думаю я, а тем временем ведомый истребитель в замедленном темпе выполняет горизонтальную "бочку", демонстрируя высшее летное мастерство. На несколько мгновений самолет застывает в перевернутом положении. Прямолинейный след инверсии подчеркивает безукоризненность выполнения фигуры высшего пилотажа.

Зрелище редкой красоты. Не всякий летчик может безупречно четко выполнить эту фигуру высшего пилотажа.

Американский летчик справился блестяще.

И тут же ведомый подтягивается, и самолеты вновь идут крыло в крыло, теперь демонстрируя мирные намерения.

Оценив по достоинству профессиональную подготовку американских летчиков, невольно воспринимаю образцово-показательно выполненную фигуру высшего пилотажа как своего рода "приглашение на танец" или своеобразный вызов, чувствую себя так, будто мне брошена перчатка, и сейчас мне предстоит решить: уклониться от вызова или принять его, для чего придется выполнить ту же фигуру.

Впрочем, ни о каком раздумывании не могло быть и речи: не так воспитаны. Реакция оказалась мгновенной. Вызов принимается!

И чтобы показать, что я тоже кое-что умею делать, следуя на параллельном курсе, выполняю ту же фигуру, что и американец, но с фиксацией через каждые 90 градусов.

Это во много раз сложнее.

Пусть знают, что я не просто так, от нечего делать, нахожусь в кабине истребителя...

Обменявшись "визитными карточками", самолеты сближаются.

Красиво смотрится пара, ничего не скажешь! Истребители идут, как приклеенные друг к другу: ни малейшего рыскания. Приближение "МиГа" воспринимается спокойно: выполненная мною фигура высшего пилотажа, видимо, убедила летчиков пары, что с техникой пилотирования у меня все в порядке, и они, не опасаясь столкновения, по-рыцарски вежливо позволяют приблизиться к ним.

Сбавив скорость, "МиГ" пристраивается к ведущему с другой стороны от ведомого.

Три истребителя, два с белыми звездами и один краснозвездный, теперь, будто связанные невидимой нитью, идут в четком строю.

Сквозь фонарь кабины вижу, как ведущий поднимает вверх большой палец левой руки.

Что он имеет в виду?

Произвели ли на него впечатление совершенные аэродинамические формы и грозный вид "МиГа"? Либо доволен моим умением идти в строю? А может быть, ему пришлась по душе атака "МиГом" бомбардировщика? Или выполненная невероятно трудным способом фигура высшего пилотажа – управляемая "горизонтальная бочка"?

Как бы там ни было, нам пора расставаться: мне предстоит взять курс на северо-запад, куда призывно указывает стрелка радиокомпаса, попутчикам же самое время повернуть на юг.

Напоследок хотел было выйти вперед и покачать в знак прощания крыльями, но вовремя спохватился: ведь, по международным правилам, это означало бы: "Вы – самолеты-нарушители! Следуйте за мной!"

Ладонью левой руки делаю американцам прощальный жест, говорю беззвучное "бай, бай", и мой истребитель уходит вперед с набором высоты, не оставляя "коллегам", даже при их большом желании, никаких шансов последовать за мной.

...На разборе учений перед строем полка прибывший командир дивизии полковник Шерховецкий подвел итог учений, объявил благодарность всему летному составу полка, кроме нашего звена, которое оказалось лучшим, потому что полковник сказал: "А звено капитана Куванова будет представлено к правительственным наградам!"

Интересно, чем нас тогда наградили...

Узнать это не представилось возможным, потому что вскоре произошли события, круто изменившие наши жизни.

Страна сокращала Вооруженные силы.

Коснулось это и нас. Наша 29-я истребительная авиационная дивизия расформировывалась. Самолеты мы должны были перегнать в Хабаровск, а сами получали назначения в различные другие войсковые части, в том числе находящиеся на территории Польской Народной Республики и Германской Демократической Республики. Меня и Евгения Слобожанинова направили для дальнейшего прохождения службы в 18-й Гвардейский истребительный авиационный полк 303-й истребительной авиадивизии, базирующийся на аэродроме Галенки, что в приграничном с Китаем районе.

Полуденное солнце в зените. Курс на запад. Позади остались безбрежный Тихий океан, пролив Лаперуза, Япония.

...Полк истребителей в боевом порядке "клин эскадрилий" на большой высоте покидал Сахалин. Могучий гладиатор в последний раз поднялся в небо, чтобы проститься с землей, которую он много лет охранял верой и правдой.

Да, полк, пока он в воздухе, все еще представлял собой грозную силу, хотя длань небытия темной тенью уже простерлась над ним, и он чем-то напоминал поверженного гладиатора невольно вспомнился Байрон, Чайльд Гарольд:

Чайльд Гарольд...:
Сраженный гладиатор предо мной.
Он оперся на локоть. Мутным оком
Глядит он вдаль, еще борясь с судьбой,
Сжимая меч в бессилии жестоком.

Не берусь гадать, что творилось в душе у каждого из нас: ведь мы все знали, что это наш последний совместный полет, хотя слово "последний" в авиации не было принято употреблять из соображений не накликать беду. Ведь все мы были немного суеверны: мне никогда, например, не приходилось видеть самолет, на борту которого красовалась цифра "13".

Итак, это был наш прощальный полет.

Вокруг моего "МиГа" словно застыли в строю десятки боевых машин, которые пилотировали мои друзья и товарищи. В этом строю командир полка подполковник Крылов, Герой Советского Союза подполковник Веденеев, Герой Советского Союза подполковник Огурцов, Герой Советского Союза подполковник Пивоваров, летчики, воевавшие на фронтах Великой Отечественной войны и в небе Кореи.

Военно-воздушные силы любой другой державы мира считали бы за честь иметь в своем составе подобных асов, в любой другой стране такие летчики являются национальным достоянием народов, – и это они и их труд оказались невостребованными...

Отныне никогда рядом с крылом моего истребителя не будет крыла самолета Нигматджана Куванова, Николая Жукова, Вадима Середы, Эдуарда Рауша, Михаила Гончарова, Виталия Корницкого, других прекрасных людей и классных летчиков, которые, нсомненно, составляли цвет 1-й Особой Дальневосточной Воздушной армии и общения с которыми мне будет в дальнейшем так недоставать.

Иногда спецслужбы Страны восходящего солнца выходили на наши рабочие радиочастоты, включали музыку. Особенно грешила этим военно-морская база "Вакканай", находящаяся на острове Хоккайдо.

Знали японцы или нет о том, что мы уходим, не известно, но на волне радиокомпаса как по заказу прощально звучало арабское танго "О свет очей моих", а наш пункт наведения родным голосом нашего товарища, к которому мы так привыкли за многие годы, который всегда бывал неизменно тверд, как карающий меч, впервые за все эти годы нарушив положенную армейскую фразеологию, сказал: "Прощайте, родимые!"

И голос его заметно дрогнул.

Ответом ему был лишь отзвук далекого гула могучих двигателей. Выходить на связь нам было не положено. Каждый из нас молча прощался с Сахалином.

Прошли годы.

Мужчина, одетый в гражданский костюм, но с военной выправкой, которая заметна за версту, неспешно приближается к оживленному перекрестку большого города. Вокруг него деловито снуют озабоченные люди, мимо проносятся сверкающие лаком дорогие автомобили, в которых едут преуспевающие "новые русские".

Время близится к обеду, и многочисленные павильоны, кафетерии, стоящие под разноцветными полотняными тентами прямо на тротуаре столики, – готовы принять посетителей.

Мужчина видит выставленные на витринах дорогие напитки, лакомства. Ему бы зайти, занять столик, сделать заказ. Ведь он сегодня еще не завтракал. Но там надо платить, а платить ему нечем. Пособие, на которое он живет, меньше стоимости так называемой потребительской корзины, иными словами, он нищий.

У него нет ни желания, ни сил подыскивать какую-нибудь работу, свою жизненную энергию он израсходовал.

Какие-то молодые люди отталкивают его, шумной ватагой располагаясь за столиками.

Ему нет до них дела, так же, как и им до него. Похоже, до него нет дела не только им, а и тем, кто дурно правит страной...

Высоко в небе он видит две белые полосы, тянущиеся совсем рядом друг с другом, потом различает и два кажущихся белыми стрелами самолета.

Это пара истребителей.

Кроме него, никто на них не обращает никакого внимания.

"Интересно, как поживают те американские летчики, с которыми я когда-то летел в одном строю над нейтральными водами Тихого океана?" – думает он.

Самолеты удаляются и видятся ему двумя далекими белыми птицами. Он с тоской смотрит им вслед, и ему вспоминается песня Расула Гамзатова "Журавли", и кажется, что вместо шума моторов спешащих куда-то автомобилей он слышит задушевный голос Марка Бернеса:

...Летит, летит по небу клин усталый,

Летит в тумане на исходе дня.

И в том строю есть промежуток малый,

Быть может, это место для меня...

Самолеты давно скрылись из виду, а он, не замечая ничего вокруг, продолжает смотреть в высокое Небо, еле слышно повторяя одну и ту же фразу: "Прощайте, родимые!"

О БЕДНОМ ПИЛОТЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО

Жизнь не стояла на месте. Поршневые самолеты уступили место реактивным. Современные самолеты имеют мощное вооружение и обладают большими возможностями.

Люди моего поколения стали свидетелями сначала бурного развития авиационной техники, а затем забвения лучшей ее отрасли – боевой авиации, особенно истребительной авиации. В силу сложившихся обстоятельств произошла переоценка ценностей в умах граждан моей страны. Быть летчиками стало немодным. Если раньше на вопрос, кем вы хотите стать, когда вырастете, большинство детей и подростков отвечали, что хотят стать летчиками, а имя Валерия Чкалова было известно каждому, то теперь большинство детей желают стать кем угодно, только не летчиками, а в наших нынешних энциклопедиях для авиаторов мало нашлось места.

И самое главное: дискредитацией боевой авиации наносится вред национальной безопасности страны. Только в таких условиях стал возможным полет без разрешения над территорией Советского Союза и приземление на Красной площади в Москве, рядом с Кремлем, немецкого паренька Руста, прилетевшего в нашу страну на спортивном самолетике. Понятно, этот самый Руст вместо очаровательной белозубой улыбки мог преспокойно привезти бомбу...

Мне, летчику-истребителю, выпала нелегкая доля пережить трагические события разгона истребительной авиации. Это была настоящая трагедия для летчиков-истребителей. Многие из них, находясь в армии, отказывались перегонять самолеты на слом. И это в армии, где приказ начальника – закон для подчиненных! Но, видно, начальники тоже люди. И наказывать летчиков за подобное неповиновение никто не стал. Рука не поднималась... Начальство понимало: не может летчик в мирное время уничтожать собственную мечту, отдать на слом свой самолет...

Мне кажется, будет уместным привести здесь выдержку из моей книги "Молчание Прометея" (Красноярск, изд. "Кларетианум", 1999):

"Вспоминается эпизод. Страна сокращала Вооруженные силы. На одном из дальневосточных военных аэродромов осталось лишь несколько самолетов управления дивизии. Перегнать их в Хабаровск, где они подвергнутся уничтожению, предстояло группе летчиков, среди которых довелось быть и мне.

На аэродроме царила тяжелая, гнетущая обстановка. Во взглядах обслуживающего персонала явно угадывалась какая-то растерянность, люди избегали смотреть в глаза друг другу, будто присутствовали при неком неприличном и постыдном действе. Мрачноватая обстановка, как во время похорон.

На мою долю выпала честь перегонять самолет командира дивизии, белоснежный красавец-истребитель под бортовым номером 01, на фюзеляже которого любовно выведены разящие красные стрелы-молнии.

... Летчики в кабинах истребителей, подсоединены аэродромные средства запуска, но запуск двигателей долго не разрешают...

К самолетам подъезжает штабная машина. Появившийся из "легковушки" генерал устало машет рукой старшему офицеру, попытавшемуся было доложить генералу, что происходит на аэродроме. Дескать, о чем докладывать, и без того все ясно...

Генерал направляется в мою сторону, поднимается по стремянке... На кителе – планки боевых наград, Звезда Героя Советского Союза.

Так вот кого мы ждали: командир дивизии приехал проститься со своим "МиГом"...

– Ты повнимательней, сынок... – зачем-то говорит генерал, будто у меня нет воинского звания, и напутственно похлопывает меня по плечу. Затем спускается на землю и не оглядываясь стремительно идет к поджидавшей его машине, словно не желая услышать знакомые команды "От двигателей! Смотреть пламя!"

... В свой последний полет истребители уходят, как и положено воинам, имея на борту полный боекомплект снарядов для всех пушек. Эпизод, характеризующий уважение к самолетам и их создателям..."

У того самолета под номером 01 налет составлял всего 17 часов, а разящие красные стрелы-молнии, зигзагообразные стрелы, говорили о том, что тот, кто летал на этом истребителе, когда-то принадлежал к 303-й истребительной авиационной дивизии. Горше момента для летчика, чем перегонять истребитель на слом, трудно было придумать. Истребитель должен погибать только в воздушном бою.

На склоне лет бывший командир 303-й авиационной дивизии, генерал-майор авиации, Герой Советского Союза Георгий Нефедович Захаров напишет мемуары. Свою книгу он назовет "Я – истребитель".

Этим названием все сказано.

Напомню читателю, в первой половине двадцатого века одной из наиболее почетных профессий у нас была (а в цивилизованных странах и до сих пор является ) профессия летчика.

Это летчики поднимали престиж Страны Советов, устанавливали мировые рекорды дальности в полетах через Северный полюс в Америку, спасали челюскинцев, летали в Антарктиду и к дрейфующим полярным станциям. Это им вручались первые Звезды Героев Советского Союза.

Сталин любил летчиков, хорошо разбирался в авиационной технике и лично вникал в нужды авиации, сам интересовался новыми достижениями отечественной и зарубежной авиационной промышленности. Недаром летчиков называли "сталинскими соколами". "Кто в наше время силен в воздухе, тот вообще силен", – говорил Иосиф Виссарионович Сталин.

Его сын Василий был летчиком-истребителем.

Был летчиком-истребителем сын Анастаса Ивановича Микояна Артем.

Был бомбардировщиком, но перешел в истребители сын Никиты Сергеевича Хрущева Леонид.

Все желали стать истребителями. Такое было время. Летчики были порождением эпохи.

И как перекликается с той эпохой высказывание ведущего советского авиаконструктора, генерал-полковника авиации Александра Сергеевича Яковлева:

"...Мне кажется, что из всех летных профессий самая яркая, самая героическая и, я бы сказал, романтическая, рыцарски благородная – это профессия летчика-истребителя.

Конечно, высокие требования предъявляет авиация ко всем летчикам. И бомбардировщик, и разведчик, и штурмовик должны быть храбрыми, выносливыми и, главным образом, безукоризненно владеть своей машиной и оружием. И все же особых качеств требует профессия истребителя.

Летчику-истребителю свойственны не только личная смелость, отвага, но и молниеносная быстрота ориентировки, необычайная находчивость. Он должен обладать железной выносливостью; ни на одном другом типе самолета летчику не приходится испытывать такое физическое напряжение, такую перегрузку организма, как на истребителе при выполнении "горки", пикирования, виража и других маневров при высоких скоростях полета.

Летчик-истребитель в течение всего боя, начиная с момента вылета и вплоть до возвращения на аэродром, находится в кабине один, он должен решать, и порой мгновенно, множество задач". (А. Яковлев. М., издательство политической литературы, 1979., с. 170.)

Ни в коей мере не умаляя заслуг летчиков других родов авиации, тем более не желая каким-то образом их обидеть, автор этих строк лишь констатирует практику, сложившуюся в те далекие годы, через которые ему довелось пройти. Автор лишь подчеркивает широко известный факт бесспорного приоритета в авиации летчиков-истребителей.

Действительно, на самом верху авиационной иерархии стояли истребители. Это были наиболее подготовленные летчики.

Отбор был строгий.

Туда попадали самые-самые. Остальные направлялись в штурмовики, в бомбардировщики, а слабейшие – в гражданскую авиацию. Все первые космонавты – истребители.

Истребители – это люди особого склада, исповедующие узы святого авиационного братства. Свою любовь к избранному роду войск и преданность ему, несмотря ни на какие перипетии, они сохраняют до конца жизни.

Мой друг подполковник Владимир Борзов (теперь уже подполковник в отставке), оказавшись "не у дел", живет воспоминаниями о былых полетах.

Жизнь продолжается вместе с авиацией, там его душа, прошлое, настоящее, будущее. Он пишет песни и стихи к ним:

Лишь только солнышко покажет первый луч,
А мы в кабинах и готовы мигом
Ворваться в небо голубое выше туч,
Раскинув крылья серебристых "мигов".
Припев:
Гремит огнем турбина на разбеге,
Нарушив светлой зорьки тишину.
Ты знай: в инверсионном белом следе
Я про любовь свою к тебе пишу.
Кто видел с плоскости крученую струю,
Кто "петли" гнул, крутил "перевороты",
Тот с нами навсегда останется в строю
Готовым к "боевому развороту".
Припев:
И если Родина отдаст приказ на взлет,
Пусть мы сгорим на форсаже бесследно,
Лишь только бы последний наш полет
Секунду вставил в час победный.
Припев:

Служить в армии было почетно. По крайней мере, до шестидесятых годов двадцатого столетия.

С приходом к власти Н. С. Хрущева обстановка стала меняться к худшему, а уж в послеперестроечные годы престиж боевой авиации пал так резко, что вряд ли найдется летчик, который бы пожелал собственному сыну пойти по его стопам.

Летчики унижены малым материальным достатком и бытовой неустроенностью, а уволенные из армии получают нищенскую пенсию наравне с уборщицами. Чего не скажешь о пенсионерах, бывших госслужащих, хотя те во время своей трудовой деятельности не подвергались вредным для здоровья перегрузкам и не знают, что такое кислородное голодание или боли в суставах после пребывания в условиях пониженного давления и т.д. Особенно несправедливо поступило государство со своими защитниками – офицерами, уволенными из армии в связи с сокращением вооруженных cил, не дослужившими до пенсии по выслуге лет не по собственной вине, а по инициативе того же государства. В других странах, например во Франции, таким бывшим военным выплачивается пособие как за полную выслугу лет, причем по званию, до которого военный мог бы дослужиться к уходу по выслуге лет.

По указу президента военная пенсия по выслуге лет выплачивается в России лицам, отслужившим в армии 20 календарных лет и более. Но много ли отыщется летчиков-истребителей, пролетавших более 20 лет...

Я приведу выписку из медико-психологического обоснования к законодательному пересмотру пенсионного обеспечения летного состава Аэрофлота и авиации Вооруженных сил, сделанного на основании исследований сотрудников Научно-исследовательского института авиационной и космической медицины России. Эти обоснования обобщены одним из ведущих ученых России в области авиакосмической психологии академиком В. А. Пономаренко.

"Летная профессия, в отличие от земных профессий, приводит к раннему истощению психофизиологических резервов, определяющих летное долголетие и безопасность летчика в полете. Это связано с отсутствием в организме природных задатков полностью компенсировать такие отрицательные воздействия необычной среды обитания, как то: смена направления вектора гравитации, исходных констант восприятия пространства, иллюзорность воспринимаемого движения в пространстве и т.д. На преодоление этих и будущих отрицательных факторов полета организм летчика выделяет активных веществ (гормонов, ферментов и др.) в 5-10 раз больше за единицу времени работы (полета), чем организм лиц наземных профессий. В результате, по данным отечественных многолетних обследований летного состава, установлено, что, по сравнению с инженерами, рабочими, служащими, их биологический возраст превышает календарный на 5-12 лет, т.е. наступает раннее старение. По зарубежным данным (в нашей стране это никого не интересует. – Прим. авт.), после 50 лет у летного состава смертность выше, чем у лиц нелетных профессий... Летное долголетие профессионального летчика укладывается в 12-17 лет... Летный состав чаще, чем лица соответствующих возрастов других профессий, страдают заболеваниями: сердечно-сосудистой системы – в 4 раза, невритом слухового нерва – в 3,7 раза, почечно-каменной болезнью – в 6 раз, остеохондрозом позвоночника – в 2,1 раза...

Вывод: условия летного труда содержат многообразные, чисто профессиональные вредности, обусловливающие раннюю заболеваемость, преждевременную утрату профессии задолго до календарной выслуги лет и тем более пенсионного возраста.... Пенсионный период сопряжен с хроническими заболеваниями, снижающими общественно-трудовую активность, социальный статус".

(В. А. Пономаренко, Страна авиация.
Черное и белое, М, Наука, 1995, стр. 280.).

Таким образом, складывается вопиющая несправедливость: летное долголетие, согласно данным медицинских исследований, составляет 12 – 17 лет, а по указу президента страны, одновременно являющегося Главнокомандующим Вооруженными Силами, пенсия военным назначается после выслуги 20 календарных лет. Т.е. практически никто из военных летчиков, а тем более истребителей, заведомо не получает заслуженного вознаграждения.

Вот и выходит, что летчики-истребители, имея наихудшие, по сравнению с другими, условия работы, положив лучшие годы и здоровье на алтарь служения Отечеству, израсходовав свою жизненную энергию, пролетав, скажем, 5-10-15 лет, вынуждены нищенствовать, в то время как пенсионеры, к примеру, из госслужащих, живут не бедствуя.

Знает ли руководство страны о положении дел с пенсионным обеспечением летного состава, от чего напрямую зависит престиж службы в военной и работы в гражданской авиации?

Конечно, знает.

Но практически действенных мер к изменению ситуации не принимает. И этим бездействием наносится вред национальной безопасности России. Парадокс: Главнокомандующий Вооруженными Силами России своим указом наносит вред национальной безопасности своей страны.

Вот выдержка из обращения участников научно-практической конференции по проблеме пенсионного обеспечения летного состава гражданской авиации к Президенту России, главе правительства, Председателю Совета Федерации, Председателю Государственной думы, депутатам Федерального собрания:

"...Настоящая конференция подвела итоги работы большой группы ученых в области авиационной медицины и экспертов гражданской авиации, закончивших написание медицинского обоснования необходимости досрочного и повышенного пенсионного обеспечения летного состава. Работа основана на многочисленных исследованиях условий и специфики летного труда, основными моментами которого является следующее:

– кандидаты в летный состав тщательно отбираются из самых здоровых представителей населения;

– в результате воздействия неблагоприятных условий, вредных и опасных факторов, повышенной ответственности, напряженности и непрерывности процесса летного труда в несвойственной для человека среде, больших и быстрых перемещений с резкой сменой климатических, геофизических и других условий, неритмичности трудового процесса, режима отдыха и быта приводят к ускоренному старению организма, ускоренной утрате здоровья и, как следствие, к ранней ( на 10 – 15 лет опережающей другие виды деятельности ), не частичной, а полной утрате профессиональной трудоспособности;

– летная профессия не является эпизодической – одной из нескольких в жизни отдельного человека, она требует полной отдачи всех способностей, всего здоровья, отпущенного человеку, а специфические навыки и умения, характерные для летного труда, практически неприменимы в наземных видах деятельности;

– факт медицинской дисквалификации пилота означает, что он потерял основную и единственную работу, так как переквалификация практически невозможна из-за дефицита здоровья, неприменимости летных навыков и возраста. И если военнослужащие, работники силовых структур, госслужащие, находясь на пенсии, размер которой в 3 – 5 раз превышает пенсию за летную работу, могут переквалифицироваться и трудиться в родственных сферах, то для комиссованного пилота ни такого выбора, ни физических возможностей для его реализации нет. Пенсия становится единственным средством существования не только для него, но часто и для семьи...

От имени и по решению участников конференции сопредседатели президиума конференции:

– директор Федеральной авиационной службы России Г. Н. Зайцев;

– председатель Межгосударственного авиационного комитета Т. Г. Анодина;

– президент Ассоциации авиационной и космической медицины, член-корреспондент РАЕН, доктор медицинских наук, профессор В. Д. Власов;

– президент Профсоюза летного состава России С. М. Плевако.

14 марта 1997 года, г. Москва".

Это обращение должного внимания тех, кому оно адресовано, не привлекло. Правда, однажды они стали обсуждать проблему, но взвалили всю ответственность почему-то на авиакомпании, не принадлежащие государству, вменив им в обязанность поддерживать своих бывших работников, хотя огромные взносы пенсионеры платили именно государству, в его Пенсионный фонд.

С Пенсионным фондом у нас произошли "чудесные" превращения.

Безответственные действия правительства не могли долго оставаться незамеченными даже со стороны, в общем-то, инертной и бездеятельной общественности. На хроническую некомпетентность правительств обратили внимание даже наши далекие от чаяний простого народа народные избранники. В документе 5514-1 от 23.07.1993 года Верховного Совета Российской Федерации говорилось: "... Нынешнее состояние дел в России – следствие неумелого регулирования сложных процессов в сфере экономических преобразований, игнорирования специфики социально-экономического развития России, отрыва властных структур от нужд и чаяний народа...".

Для поддержки разваливающейся экономики нужны были дополнительные финансовые вливания в нее, но где было взять средства для этого? Правительство обратило взор на деньги Пенсионного фонда. Правительство не нашло ничего лучшего как разграбить Пенсионный фонд, накопления которого всецело принадлежали населению страны. Однако сделать это на первых порах было невозможно. Пенсионный фонд находился в ведении Верховного Совета Российской Федерации, а тот, учитывая бездарность правительств, о чем свидетельствует вышеприведенный документ, не давал своего согласия на использование правительством средств этого фонда.

И тут свершилось! Сентябрьское 1993 года противостояние Верховного Совета и президента Ельцина закончилось победой президента и роспуском Верховного Совета.

Началась вакханалия беспредела.

В Указе президента Российской Федерации № 1400 от 21 сентября 1993 года в постановляющей части сказано: "Прервать осуществление законодательной, распорядительной и контрольной функций съездом народных депутатов Российской Федерации и Верховным Советом Российской Федерации... Совету Министров – Правительству Российской Федерации принять в свое ведение все организации и учреждения, подчиненные Верховному Совету Российской Федерации..."

Таким образом, Пенсионный фонд отдавался на милость правительства.

На первых порах была надежда, что ничего страшного с пенсионными накоплениями граждан не произойдет: ведь есть гарант Конституции – президент, которому подчиняется его правительство, есть, в конце концов, Конституционный суд...

Однако на деле все обернулось иначе.

Президент разрешил своему правительству отобрать денежные средства у Пенсионного фонда. А чтобы не вмешался Конституционный суд, то ему в том же Указе предписывалось: "Предложить Конституционному суду Российской Федерации не созывать заседания до начала работы Федерального собрания Российской Федерации".

Выборы в Госдуму были назначены на декабрь 1993 года. До этого срока Пенсионный фонд был разграблен. Начался беспримерный геноцид пожилого населения страны. Выплаты пенсий задерживались на многие месяцы, размеры пенсий не индексировались в соответствии с ростом цен. Пенсионеры остались без лекарств, лечиться им было не на что. Началось массовое вымирание людей пожилого возраста. Впрочем, подобное уже встречалось в истории и происходило это в гитлеровской Германии времен "Третьего рейха", с режимом которого наше пожилое теперь население и воевало.

Ныне уровень пенсионного обеспечения летного состава в России ниже, чем в любой стране дальнего зарубежья, ниже, чем в Туркмении или Казахстане...

Пилоты любой страны, делая свой профессиональный выбор, понимают, что рискуют своим здоровьем, уверены, что общество гарантирует им достойное и адекватное пенсионное страхование. Мой итальянский друг, имеющий в точности сходную с моей судьбу, летчик-истребитель, затем пилот гражданской авиации, имеет абсолютный уровень пенсионного обеспечения в 60 (шестьдесят!) раз больше моего!

Дискредитация военных, в том числе военных летчиков, продолжается. При таком положении скоро некому будет охранять границы России от нашествия иноземцев не только с оружием в руках, но и без оного. Не зря выдающийся государственный деятель, российский император Петр Первый говорил, что, кроме армии и флота, у России нет друзей.

Удивительная страна Россия. Когда надо громко кричать: "Отечество в опасности!", те, кому это надлежит делать в первую очередь, молчат! Молчит и народ. Со времен Бориса Годунова "народ безмолвствует". Не это ли имел в виду великий наш поэт, в одном из стихотворений говоря:

Паситесь, мирные народы...
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы? –
Их должно резать или стричь.

А ведь России могла быть уготована иная судьба... Обратим взгляд назад, в эпоху Пушкина. 1804 год. Россия накануне нашествия наполеоновских полчищ. Американский путешественник, хорошо знавший Россию, поэт и дипломат, будущий посланник в Париже Джоэл Барлоу пишет письмо автору Декларации независимости, президенту США Томасу Джефферсону:

"Париж , 11 февраля 1804 г.

Уважаемый сэр!

...Я вынес впечатление, что император (Александр Первый. – Прим. авт.) горит желанием улучшить положение человечества и что он задался великой целью найти и применить на деле те благоразумные меры, которые путем развития просвещения или иными средствами позволили бы поставить все сословия русского народа в равное положение, как это установлено природой для всех людей в обществе…

Оба правительства ( США и России. – Прим. авт.), о которых я веду речь, одинаково примечательны тем, что их страны занимают огромные территории, а население быстро растет. Население России будет преобладающим в одном полушарии, так же, как и население США – в другом…"

Таковы были прогнозы. И еще в начале ХХ века России предсказывали в будущем ведущее место в мире. Но… коммунистический переворот и последовавшие за ним события начисто перечеркнули блестящее будущее России. И в третье тысячелетие она вступила страной с разрушенной экономикой, из 146 миллионов граждан которой большинство являются вконец обнищавшими людьми с ухудшенной генетикой, не имеющими никакой уверенности в завтрашнем дне. Причем и это число жителей страны с каждым годом катастрофически уменьшается.

Когда-то, бывший в ту пору главой советского государства, великий преобразователь сельского хозяйства Никита Сергеевич Хрущев прославился не только тем, что стучал каблуком туфли по трибуне в ООН. Известен он своими угрозами показать "им" кузькину мать. А еще – "осадившим и охладившим" Америку противостоянием во время Карибского кризиса в 1962 году. Известен он также как яростный борец с культом Сталина, а его решительная речь на 20-м съезде КПСС снискала ему много врагов.

Его внутригосударственная преобразовательная деятельность нашла выражение в дарении Украине российского Крыма, а Казахстану трех российских областей.

И, наконец, десница Хрущева простерлась и над Вооруженными силами.

Случай со сбитым ракетой в 1960 году под Свердловском американским пилотом Пауэрсом подвигнул его учинить разгром истребительной авиации, так как он стал искренне верить, что отныне, с появлением ракет, истребители армии не нужны.

И если образно сравнить Вооруженные силы, состоящие из трех родов войск ( сухопутных войск, авиации и флота), со скрипкой и одну струну этого инструмента порвать, что в нашем случае равносильно уничтожению боеспособности одного из родов войск (в данном случае авиации), то непригодным окажется весь остальной инструмент. И сыграть на нем уже нельзя.

Наш вождь попытался это сделать.

Как у него это получилось, можно легко представить, если учесть, что в мире известен лишь один человек, которому удалось сыграть на скрипке на одной струне – это Паганини.

Но Хрущев не маэстро Паганини, и у него получилось плохо. Непродуманная реорганизация армии нанесла значительный вред обороноспособности страны.

Разгром истребительной авиации обернулся позором для страны.

Летчики-истребители, уволенные из армии, оказались наедине со своими сломанными судьбами и без работы. Трехмесячное пособие, выданное при увольнении из армии, скоро улетучилось, а гражданских профессий они не имели, так что многие рыцари неба, можно сказать, лучшие асы мира, впали в нищету и до конца жизни потом влачили нищенское существование. Распадались семьи, страдали дети летчиков.

Некоторые в отчаянии обратились в правительство и в ЦК КПСС с жалобой на то, что их никто не берет на работу.

Ответ Хрущева был лаконичен. "Укажите мне председателя колхоза, который отказался принять вас на работу", – "заботливо" справлялся глава государства.

О судьбе одного из таких летчиков-истребителей читатель узнает в разделе "Прощайте, родимые!"

Ах, как прав был поэт, говоря о нравах в России: "Здесь человека берегут, как на турецкой перестрелке..."

Авиационного техника полка "Нормандия – Неман", кавалера боевых наград Родины, Сорокина Петра Павловича хоронили в Красноярске на кладбище Бадалык крадучись, чтобы не попасться на глаза блюстителям строгих кладбищенских правил.

В последнее время Петр Павлович работал корреспондентом газеты "Красноярский пилот". Вот товарищи по работе и хоронили ветерана войны. Деньги на похороны выделила родная авиакомпания "Красэйр".

Супруга Петра Павловича почила гораздо раньше ухода из жизни главы семейства, оставив несовершеннолетнюю дочь. Примерный отец посвятил свою жизнь воспитанию дочери, так больше и не женившись. Дочь выросла... Хоронили Петра Павловича, не завозя домой, а прямо из морга – на кладбище.

Сослуживцы решили похоронить его рядом с супругой в одной могиле, так как места в оградке для этого было вполне достаточно.

Решили и уже выкопали могилу, но появились работники кладбища и потребовали оплатить место. Никакие уговоры и доводы о том, что место уже было оплачено самим покойным еще при захоронении супруги, не принимались во внимание.

И так как покойный не мог предъявить квитанцию об уплате, работники кладбища пообещали выкинуть его из гроба, когда будет происходить погребение.

Тело ветерана войны забрали из морга и повезли на кладбище поздним вечером, когда село солнце и начало смеркаться. Когда начальство кладбища отбыло домой.

Похоронили Петра Павловича Сорокина при свете автомобильных фар. Без отдания воинских почестей участнику Великой Отечественной войны.

ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ

Наверное, по гороскопу, в тот день не следовало отправляться в командировку. Наверное. Но все дело в том, что гороскопов для нас никто не составлял, просто начальство распорядилось, чтобы экипаж самолета "Ил-14", в котором я был командиром, вылетел в столицу Белоруссии Город-герой Минск для получения на тамошнем авиаремонтном заводе самолета, который нам надлежало перегнать в Красноярск.

Все необходимые допуски для полетов в московской и киевской воздушных зонах у меня были, с экипажем проведена предварительная подготовка, билеты получены, и мы в качестве пассажиров готовились к отправке...

И тут стали появляться непредвиденные обстоятельства.

Дело в том, что нашему радисту, нашей рассудительной Гале в последний момент пришла в голову счастливая мысль прихватить с собой своего мужа, Володю Тулина, также работающего в нашей эскадрилье в качестве бортмеханика.

Это только давно, еще на кораблях парусного флота, считалось, что женщина на корабле – это к несчастью. В гражданской авиации так не считали. Галя тем более так не считала. Она вся так и светилась от внутреннего счастья, переполнявшего ее и готового выплеснуться на кого угодно, и тут первым подвернулся я, и она сразу поделилась со мной своей радостью.

– Командир, – сказала она. – Давай возьмем его с собой. – Она кивнула в сторону стоявшего за ее спиной мужа.

– Так у него нет билета... – начал было развивать я свою мысль.

– Это не беда! Не мне тебе обьяснять, как это делается. Я все беру на себя, – энергично наседала она, в то же время с надеждой глядя на меня.

Стоял прекрасный летний день, и мне почему-то представилось, как по залитому солнцем Минску, взявшись за руки, гуляет счастливая пара... И сейчас от меня зависело, быть этой маленькой радости в их жизни или нет. Другой такой возможности им может не представиться. "Надо же, – подумал я, не по-христиански позавидовав им. – Вот это любовь! Живут же люди..."

– Ну, хорошо! Будь по-твоему, – согласился я.

Я отдавал себе отчет в том, что формально не имел права брать ее мужа с собой, но, учитывая изложенное выше, а также то обстоятельство, что еще одна пара глаз будет охранять наш портфель с секретными регламентами и картами, разрешил Володе Тулину присоединиться к нашей экспедиции.

Знал бы я, что из этого получится и какая нервотрепка ожидает всех нас в дальнейшем...

Из Красноярска мы без приключений добрались до московского аэропорта Домодедово. Держались, как и было условлено, всей группой вместе: Галя с портфелем, в котором хранились секретные документы, вокруг – члены экипажа, причем двое из них, я и молодой второй пилот Виталий Полудин, – при пистолетах.

Нам было известно, что за утерю полетной карты командир самолета "Ан-2" Канской эскадрильи был осужден на восемь лет лишения свободы. Был приказ по Аэрофлоту. Поэтому с портфеля глаз не спускали. Даже бортмеханик Коля Антонов следил за портфелем в оба.

Но Домодедово – это еще не Минск, и нам надо было как-то туда еще добираться...

Оставив Галю с портфелем под надежной охраной экипажа, я отправился к диспетчеру по транзиту узнавать о движении самолетов в Минск. И получил весьма неприятное сообщение о том, что все билеты проданы на несколько дней вперед.

О наша великая русская безалаберность! Никто не удосужился заказать для нас бронь, и теперь, имея на руках билеты с открытой датой, можно добираться в пункт назначения до "второго пришествия"... А у Тулина вообще нет билета!.. Есть над чем призадуматься.

Но думай не думай, а надо что-то делать.

И мы поехали в аэропорт Внуково, откуда в Минск тоже выполняются рейсы.

Но беда, как известно, не приходит одна... И здесь мест на рейсы тоже не оказалось, к тому же выполнялись они, эти рейсы, на самолетах типа "Ан-24" или "Ту-124", командиры которых при всем желании не могли взять на борт дополнительно такую ораву, как наш увеличенный на одного безбилетного экипаж.

Стало ясно, что так мы никогда не улетим.

После непродолжительного совета решено было добираться по одному, по два... А что еще оставалось делать?

Стали упрашивать командиров тех редких рейсов на Минск взять нас хотя бы не всех сразу.

Пустив в ход все свое обаяние, бедная наша Галя умаялась, бегая по летному полю к самолетам, но безрезультатно. Никто ее с мужем не брал.

И вот мы стоим кружком и горячо обсуждаем проблему...

Тем временем какое-то тревожное чувство незаметно овладевает мной. Я стараюсь, но не могу понять причину беспокойства.

И вдруг я прозреваю...

– А где портфель? – спрашиваю я Галю.

Все разом замолкают. Портфеля ни у кого нет. Все смотрят на Галю. Ее лицо несколько раз меняет оттенки и наконец становится белым.

– Командир, я тебе отдала портфель, – солгала она.

– Ну-ка, быстро вспоминай, где ты была. Может, в самолете забыла, когда просила взять тебя?

– Нет, командир, я его тебе отдала прямо в руки.

– А ты куда смотрел? Я же просил не отставать от нее ни на шаг! – обратился я ко второму пилоту. И снова к ней:

– Галя, хорошенько вспомни, это важно, где ты была. В буфет, в туалет заходила?

– Нет.

– Внутрь самолета заходила?

– Да. Я там разговаривала с экипажем...

– Вспомни, ты там оставила портфель?

– Я отдала его тебе...

– Понятно!

Я всегда подозревал, что женщины меня погубят. И, кажется, худшие мои опасения начинали сбываться...

С экрана подвешенного под потолком зала ожидания телевизора нам улыбается Леонид Осипович Утесов. Звучит старая, но такая своевременная в данный момент песня:

"...А в остальном все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо..."

Мне предстояло немедленно решить, что делать дальше. По идее, я должен, не теряя ни минуты, доложить об утрате портфеля начальнику смены порта, чтобы срочно были предприняты меры по розыску пропажи. Но тогда, даже если портфель найдется, шуму будет на весь Аэрофлот. И летать мне уж вряд ли доведется.

Есть еще один вариант.

Возможно, портфель все-таки был забыт в самолете и улетел в Минск... Что будет в этом случае?

Тут уж загадка для белорусов на интеллект... Как поступят они, обнаружив портфель с секретными документами? Народ они не пакостный, "заложить" не должны. Зная, что мы прилетим в Минск, кто-нибудь из их экипажа должен остаться и ждать нас... Если, конечно, им не предстоит в этот день еще вылет... Или отнести в штурманскую, чтобы мы его там забрали.

Взвесив все "за" и "против", я решил как можно скорее добратья до Минска. Интуиция подсказывала мне, что портфель там.

И тут я в который уже раз обратил внимание на молодую, лет двадцати восьми-тридцати, и очень красивую женщину, подошедшую на этот раз к стойке, у которой начиналась регистрация пассажиров, вылетающих в Минск.

Обычно мужчины при виде красивой женщины говорят друг другу, что "у этой женщины что-то есть". Про женщину, привлекшую мое внимание, этого никак нельзя было сказать, потому что у ней было все...

Легкое, подчеркнуто легкомысленное, чуть более положенного смело укороченное платье, видимо, призвано было больше открывать, нежели скрывать... И оно открывало, лишний раз подтверждая мнение, что ничего в мире нет красивее женского тела. Напрасно классик когда-то писал, что в России не найдется двух пар стройных ножек... А впрочем, он, может быть, не так уж и далек от истины, потому что таких стройных и красивых ног и вправду можно больше не найти...

Когда мы с ней случайно встретились взглядами, мне показалось, что ее большие жгучие карие глаза смотрят с каким-то вызовом. Она не опустила глаза, отвести взгляд пришлось мне. Интуитивно я почувствовал, что не очень-то вежливо с моей стороны с таким восхищением смотреть на женщину, которую видишь впервые в жизни.

Конечно, она успела заметить, с каким восторгом я на нее смотрел. Должна была заметить. Да я и не скрывал... Потрясенный исчезновением портфеля с секретными документами, я уже не в силах был скрывать второе потрясение, которое испытал при виде этой женщины...

...Я всегда говорил, что Бог есть. Нам повезло: вместо "Ту-124" в Минск летит более вместительный "Ту-134", и есть несколько свободных мест. И хотя по загрузке мы "не проходили", командир оказался знакомым, он взял нас всех вместе с Тулиным.

Но как не ходит беда одна, так же, видимо, не ходит одна и удача. В Минске нас никто не встречал, чтобы вернуть портфель. Зато, когда я появился в штурманской и потихоньку спросил у дежурного штурмана, не отдавал ли ему кто-нибудь портфель, он молча указал под свой стол. Там стоял наш портфель...

От радости я чуть было не расцеловал штурмана...

Выйдя из служебного помещения, я вдохнул полной грудью вечерний аромат воздуха и залюбовался зеленым садом, по которому мне предстояло пройти к гостинице. Радость восприятия окружающего мира вернулась ко мне, и я с удовольствием и даже с каким-то обостренным чувством наблюдал яркие краски, тона и полутона изумрудно-зеленых лужаек, деревьев, домов в отдалении и неба, удивительно чистого и приветливого, с большим шаром готового опуститься за горизонт солнца. Где-то позади остался аэродром, гул самолетов. Впереди был райский сад с поющими соловьями.

Под стать настроению хотелось что-то совершить хорошее и доброе...

Странное чувство охватило меня. Мне показалось, что я когда-то уже был здесь... Невольно вспомнились обрывки разговоров взрослых, услышанные мною в детском возрасте.

Мои прабабушка и прадедушка по линии мамы и их родители жили где-то в Европе, и у кого-то была смешная фамилия Книга, но что-то было у них и в Минске, потому что мама как-то сказала, что ей там был завещан дом, в котором было двенадцать комнат, а папа от наследства отказался, пояснив, что ему не надо кулацкого наследства, что пока у него есть руки, он сам будет этими руками зарабатывать себе на жизнь, а дядя тогда еще сказал папе, что хорошо бы к этим рукам да еще бы и голову...

Подходя к центру парка я увидел мою прекрасную незнакомку. Она сидела на скамье, откинувшись на ее спинку и положив ногу на ногу. В другое время я бы пошутил, припомнив, что подобную позу гуляющие в парках обычно называют "не проходите мимо", но ее крепкие обнаженные ноги в один момент отбивали всякую охоту шутить. Ее почти бесстыдно обнаженное тело разило наповал. Ни о каких разговорах здесь уже не могло быть и речи, вопрос для мужчин заключался только в том, чтобы сдаться как можно почетнее...

Рядом с нею сидел пожилой мужчина.

"Кем он приходится ей? – промелькнуло у меня в голове. – Может, встречающий родственник или знакомый? Но тогда почему без цветов?"

Я уже подходил к ним. Вот сейчас я поравняюсь и пройду мимо. И все! Больше я ее никогда не увижу.

И тут я вдруг делаю шаг к ним.

– Простите! Вы разрешите? – делаю я намерение присесть на скамью по другую сторону от нее.

Мужчина ничего не сказал, только мельком глянул на нее.

– Пожалуйста! – сказала она, и в тоне, которым это произнесла, мне почудились благожелательные нотки, или мне это только показалось... Но она, кажется, несколько оживилась... Да, конечно... Интуиция и здесь не подводила меня. Эта женщина меня не отвергала.

– Позвольте представиться, меня зовут Владимиром! И с этим уже ничего не поделаешь... – сказал я и присел на скамью рядом с нею.

Он назвал полностью имя, отчество и фамилию и сделал попытку при этом обозначить вставание.

Она назвала имя.

Он оказался народным писателем Белоруссии.

Говорил в основном он, мы же сидели молча, только иногда обменивались какими-то незначительными фразами, чтобы только поддержать разговор. Она отдыхала, я же упивался ее близостью.

Он рассказывал какой-то забавный случай, происшедший на последнем съезде Союза писателей.

– Выступает писатель-чукча и говорит о том, как трудно стало писать на русском языке, потому что в нем слишком много амонимов. "Сапсем плохой стал русский язык, сапсем стало нельзя писать. Например, слово "сапор". Что это такое?... Вокруг дома – сапор, куда молиться ходят – снова сапор, живот болит – опять сапор. Нет, сапсем плохой язык..."

Постепенно за разговором выяснилось, что она прилетела сюда из Нижнего Новгорода, и ей необходимо задержаться здесь по делам, а остановиться негде, родственников нет, в гостиницах мест тоже нет.

Он выразил желание помочь ей устроиться у друзей при условии, если удастся застать их дома.

Я же только что с большим трудом "выбил" место в летной гостинице для Тулина, просить еще одно место было бесполезно. Знакомых и родных в этом городе я припомнить не мог, поэтому, не расстраиваясь особенно, пошутив по этому поводу и напомнив русскую пословицу о том, что с милым рай и в шалаше, я полушутя-полусерьезно заметил, а почему бы ей сегодня не позволить себе отдохнуть в этом райском саду с поющими соловьями, а я, в свою очередь, за неимением ничего лучшего, готов предоставить в полное ее распоряжение свое плечо...

Конечно, это была не очень удачная мысль. Но она по достоинству ее оценила. Моя готовность к самопожертвованию заставила ее благосклонно улыбнуться. Он же сказал, что пословица о шалаше – чисто русское изобретение, хотя и стало интернациональным с тех пор, как вождь мирового пролетариата некоторое время тоже пожил в шалаше в Разливе...

Наши предложения, таким образом, прозвучали, и теперь, мило болтая, мы ожидали ее решения.

А время между тем приближалось к тому пределу, за которым можно было начать подумывать и об ужине. И нет ничего удивительного в том, что вскоре этот вопрос как-то сам по себе возник на повестке дня нашего собрания на скамейке парка.

Обсуждение закончилось тем, что мы, поймав такси, втроем, прихватив с собой ее небольшой саквояж, отправились поужинать в какой-нибудь минский ресторан.

...Такси останавливается возле шикарного отеля. Мы выходим вдвоем. Наш любезный попутчик, вспомнив по дороге, что у него назначена деловая встреча, прощается с нами.

За стеклянной перегородкой стойки администратора сидела молодая женщина в очках с золотой или позолоченной оправой, что, вместе с серьезным выражением лица, придавало ей недоступный вид и прибавляло солидности. Висящее обьявление о том, что мест нет, делало женщину за перегородкой еще более недосягаемой и неприступной.

Оценив фортификацию, которую мне надлежало с ходу взять, я не обрадовался...

– Простите! – обратился я к администратору, и пока она, отрываясь от книги, которую читала, переводила на меня взгляд и вслед за тем принялась рассматривать меня, стоящего перед ней в летной форме, я, не ожидая ее волеизъявления, продолжал:

– Я мог бы вам предложить деньги, но не стану этого делать. Вы вправе мне отказать, и все же я обращаюсь к вам. Здесь была моя родина, здесь воевал мой отец. И я прошу вас хотя бы в память об этом помочь сегодня мне...

Ни слова не промолвила она, она просто молча протянула мне анкету, которую я должен заполнить... И через несколько минут мы входили в наш номер люкс...

Спустившись в ресторан, мы были встречены у самого его входа метрдотелем, который с улыбкой на лице и с таким подобострастием, как будто сопровождал самых дорогих гостей за все время существования отеля, препроводил нас к уютно расположенному в самом углу зала столику и, пожелав приятно провести вечер, удалился.

Мои огрубевшие загорелые руки с натруженными от штурвала ладонями отвыкли от белоснежных скатертей. Летая по местным воздушным линиям огромного Красноярского края, когда, образно говоря, годами не покидаешь кабину самолета, питаться приходилось в захудалых столовых небольших аэропортов. Сегодняшний вечер – исключение из правил. Сегодня у меня праздник. Наверное, праздник моей жизни. Через несколько лет я перешагну сороколетний рубеж, так пусть у меня будет хоть один красивый вечер в жизни...

Оркестр играл в другом конце зала, там же танцевали посетители ресторана. Два-три раза в начале вечера станцевали и мы, а затем, по мере повышения общей атмосферы веселья, там начались настоящие пляски.

Нам было хорошо вдвоем. Мы оба понимали, что вряд ли что-нибудь изменит этот вечер в наших жизнях, но он сегодня принадлежит только нам... И, видимо, глядя на нас, это каждому становилось понятно, потому что никто ни разу не потревожил нас, никто ни разу не пригласил ее на танец.

Высокий сухощавый пожилой венгр, склонившись над нашим столом, на протяжении всего вечера играл на скрипке. Только для нас двоих...

Колоритная фигура темного венгра с золотой серьгой в ухе, в красной рубахе с широкими рукавами, в черных, из атласного шелка, шароварах, перехваченных широким поясом... Цыганские напевы Сарасате...Вивальди... Мы здесь, в Минске... и одновременно мы где-то в Малаге, Болонье, Севилье...

За соседним столом звучит английская речь, и это привносит ощущение нереального, сказки... Старый англичанин что-то спрашивает у стоящей перед ним молоденькой официантки, та в смущении, не может понять.

– Он спрашивает, не могут ли для него приготовить манную кашу, – забывшись, оборачиваюсь я.

Официантка благодарно мне улыбается.

Сегодня определенно мой день. Мне все улыбаются... И, наверное, не только мой... Улыбаются глаза напротив...

...Вновь звучит оркестр. Лихо пляшут пары в другом конце зала. А кто это там скачет?... Вроде бы кто-то знакомый... Ну и коленца выкидывает... Должно быть, большой мастер своего дела, чувствуется школа... Блондинка в его руках так и летает по воздуху...

Ну вот, наконец-то я узнаю его в легком тумане сигаретного дыма. Ну конечно же, это Володя Тулин...

...Самолет летит на восток. В кабине пилотов рабочая обстановка. Теперь, когда мы сами за штурвалами, все будет нормально... Бортмеханик Коля Антонов по привычке мурлычет под нос любимый мотив: "...Без женщин жить нельзя на свете, нет! В них наше счастье, как сказал поэт...".

Позади раздается слабый хлопок: то-ли что-то упало, то-ли легкий шлепок пощечины. Голос темноволосой Гали:

– Командир! Ты только взгляни на это чудо в перьях! – она поворачивает молчаливого застенчивого Тулина вокруг оси. – Он весь в белых женских волосах!

– Да не может быть! – удивляюсь я вслух, думая о чудесном городе Минске, который мог бы быть моей родиной...

ПОКЛОН ПИЛОТА

Это происходило, если память мне не изменяет, в самом начале семидесятых годов. Именно тогда в Красноярское управление гражданской авиации стали поступать первые самолеты "Як-40".

Они были призваны заменить на трассах местных воздушных линий и трассах средней протяженности морально устаревшие поршневые самолеты "Ли-2" и "Ил-14".

По лицензии выпускаемые "Ли-2" были точной копией знаменитого американского "ДС-3" конструкции Дональда Дугласа, построившего этот самолет еще в середине 30-х годов, а "Ил-14" был "моложе" всего лет на десять.

Поэтому появление в небе нашей страны самолета более комфортабельного и более скоростного, оснащенного современным радиоэлектронным пилотажно-навигационным оборудованием, локатором "Гроза" и тремя, что было важно для обеспечения безопасности полетов, реактивными двигателями, с нетерпением ожидалось авиационными специалистами.

Пилоты очень скоро по достоинству оценили эти новые самолеты Аэрофлота, и желающих переучиться на них было предостаточно.

Самолет был легок и послушен в управлении, для пассажиров и экипажа созданы почти идеальные условия. Кондиционированный воздух, привычное земное атмосферное давление и сниженный до минимума шум работающих двигателей, из-за их расположения в хвостовой части самолета, – все это было привлекательно как для пилотов, так и для пассажиров. Летать на таком самолете гораздо приятнее, чем, скажем, на "Ан-24", самолете подобного класса, ужасная "шумность" которого служила поводом для острот.

Первоначально переучивание на "Яки" производилось в Ульяновской школе высшей летной подготовки, сокращенно – ШВЛП, но, учитывая тот факт, что страна у нас большая и направлять туда для переучивания экипажи слишком накладно, при этом потребность в переучивании во всех управлениях гражданской авиации была велика, а пропускная способность ШВЛП не могла обеспечить этих потребностей, Министерство гражданской авиации разрешило переучивание по регионам. В частности, в Красноярске при 14 УТО / учебно-тренировочный отряд / были разрешены сборы по переучиванию на "Як-40" летного состава Сибири и Дальнего Востока.

Вот на самые первые подобные сборы я и попал.

Не стану утомлять описанием освоения теоретической программы, а перейду к практике, потому что там-то все и началось...

Согласно программе переучивания, после сдачи теоретических экзаменов слушателям УТО надлежало получить практическую аэродромную тренировку, и только после этого они направлялись для работы в летные отряды.

И вот когда мы сдали экзамены и дальневосточники уехали, нас, оставшуюся группу красноярцев и тувинцев, всего 14 человек, в связи с тем, что аэропорт Красноярска перегружен, решили для прохождения практики направить в Енисейск. Там мы должны были отработать дневную, а затем и ночную программы.

Тренировать нас должен был инструкторский экипаж 14-го УТО.

В назначенный час мы все были в самолете.

Не знаю, почему, но первым в левое кресло командира инструктор усадил меня, сам он устроился в правом. Между нами, на месте бортового механика, находился мой прежний бортмеханик Николай Антонов, с которым на "Ил-14" я налетал не одну сотню часов.

Таким образом, начинать дневные полеты довелось мне. И был это, как и положено в таких случаях, ознакомительный полет, то есть я должен был прочувствовать поведение самолета в полете.

И действительно, я прочувствовал... И, кажется, не один я...

Набрали заданный эшелон, курс на Енисейск. Самолет великолепен, в кабине почти тишина. Инструктор углубился в составление графика очередности полетов, я мысленно благодарю его за доверие самостоятельно пилотировать самолет, трасса хорошо знакома, вот только погода... Мощно-кучевая грозовая облачность стеной преграждает путь. На экране локатора мощные засветки, в кабине стало темно, как в сумерках.

Ранее я летал на тяжелых 4-моторных турбовинтовых самолетах, также оборудованных локаторами, поэтому обходить грозы мне было не привыкать.

Доложив диспетчеру о намерении обойти грозу слева и получив разрешение, я развернул самолет на запад и уже следовал этим курсом несколько десятков километров, но тут инструктор поднял взгляд от бумаг, огляделся и спросил:

– А почему ты держишь такой курс?

– А ты посмотри!.. – кивнул я в сторону экрана локатора.

Инструктор внимательно посмотрел на экран и сказал:

– Это – ерунда! Разворачивайся на Енисейск!

Спорить со старшим на борту было не положено, приказ надо выполнять, тем более, инструктор сам взялся за штурвал.

Спустя несколько секунд после разворота мы вошли в грозу...

Удар по самолету был страшной силы.

Когда-то в армии я летал на истребителях, и мне частенько приходилось стрелять из пушек. На этот раз хлопок был гораздо мощнее. В одно мгновение самолет почти перевернуло, загорелись красные лампочки: "Опасный крен", "Опасная перегрузка", "Обледенение". Крен был порядка 90 градусов.

Еще через мгновение я почти машинально вывел самолет в горизонтальный полет, мельком глянул на инструктора. Он силился что-то сказать, но никак не мог... Наконец он указал рукой направление, то направление, в котором я летел до его команды, и, долго заикаясь, сумел выдавить одно слово:

– Т – т – т – туда!

Через несколько секунд стали осмысливать, что же произошло и каковы последствия... В кабину втиснулся бортмеханик-инструктор Гена Идимичев, который до этого находился в пассажирском салоне, лицо его было белее белого. Обращаясь ко мне, он каким-то неузнаваемым голосом сказал:

– Володя! Посмотри на плоскости!

Предчувствуя недоброе по тону, которым он это произнес, я глянул сквозь боковое стекло на левую плоскость.

То, что я увидел, было не для слабонервных.

Гладкая поверхность крыла стала гофрированной.

Я посмотрел направо – и увидел то же самое.

Но самолет летел и хорошо управлялся. Мы еще не знали, что все три двигателя были повреждены, их все потом будут менять...

Многие из тех, кто находился в пассажирском салоне, оказались не пристегнутыми привязными ремнями и, летая по салону, набили синяки и шишки. Так что енисейцы, наверное, потом недоумевали, что это за хулиганы с синяками к ним прилетели.

... Приземлившись в Енисейске, мы все собрались в кружок и стали держать совет, что делать дальше: докладывать о случившемся или не докладывать...

Если доложить, то инструктора здорово накажут, могут снять с летной работы. Нам его было искренне жаль, ведь он такой же, как и все мы. Для нас же старался, вон и график очередности полетов для нас составил. То, что мы все могли погибнуть, во внимание не принималось.

Если не доложить, продолжать тренировочные полеты, потом обнаружат дефекты, все равно накажут, за сокрытие.

Со стороны наш совет, наверное, сильно напоминал сюжет басни Крылова о том, как проказница мартышка, осел, козел да косолапый мишка затеяли сыграть квартет. Хотя нет, судя по противоречивым суждениям, он скорее напоминал сюжет другой басни, где лебедь, рак да щука...

И неизвестно, чем бы закончилось дело, но один из бортовых механиков, Миша Рыженков, вспомнив, что когда-то работал техником авиационно-технической базы, АТБ, высказал интересную мысль, с которой все согласились. Он предложил слетать рейсовым самолетом в Красноярск и привезти несколько сумок с инструментами, в течение ночи, пожертвовав сном, снять гофрированные листы обшивки крыльев, выправить их и поставить на место.

На том и порешили. Мишу отправили в Красноярск, а сами продолжили тренировку в дневных условиях. А вечером, когда вернулся Миша, выяснилось, что задуманная нами работа очень трудоемка, и на выполнение ее потребуется как минимум две недели.

Что же делать теперь? Ведь доложить о случившемся мы не можем, потому что после этого на поврежденном самолете летали. И так как путь к отступлению был отрезан, Рубикон, так сказать, был пройден, продолжали полеты.

Через несколько дней мы выполнили дневную программу и приступили к ночной. Первым в левое кресло командира инструктор усадил снова меня, сам устроился в правом. Бортмеханик Коля сел между нами, и мы взлетели.

Все шло хорошо, пока я не выполнил третий разворот, после чего на участке пути к четвертому развороту на фоне еще светлеющей у горизонта полоски неба увидел стремительно несущийся навстречу самолету неопределенный предмет, который, разрастаясь на глазах, грозил угодить прямо в стекло кабины. Отвернуть самолет я не успел, только инстинктивно пригнулся, и в то же мгновение в 15-20 сантиметрах над головой что-то промелькнуло. Раздался удар – и обороты среднего двигателя упали.

Заход и посадку выполнили на двух двигателях.

На стоянке из сопла среднего двигателя извлекли останки огромной полярной совы. Размах крыльев ее был более двух метров. Попади такая пташка в стекло – не писал бы я сейчас эти строки.

А дальше началось нечто неправдоподобное.

Кто-то крикнул:

– Братцы! Так это же жест провидения!... Подарок судьбы! У меня предложение! Давайте потыкаем окровавленной совой по вмятинам на плоскостях и скажем, что попали в стаю птиц. И таким образом мы выйдем из положения: все-таки не в грозу влезли...

Идея многим пришлась по душе, и уже кто-то наставил на крыльях самолета кровавые отметины. Но нашлись и скептики. Кто-то возразил, проявив незаурядные познания в орнитологии:

– Рано радуетесь, нас сразу разоблачат, ведь полярные совы стаями не летают.

– Так мы скажем, что это были какие-нибудь другие птицы, например, вороны.

– Вороны ночью не летают.

Других кандидатов среди пернатых на роль палочки-выручалочки мы отыскать не могли, перелетных птиц в это время года не бывает, и все как-то приуныли. Делать нечего. Ночные полеты продолжались...

Но все на свете имеет конец.

Через несколько дней мы закончили тренировку, перелетели в Красноярск и разьехались по своим летным подразделениям. На "нашем" самолете выполнили полеты два экипажа. И уже готовился вылетать третий. Как раз заканчивалась посадка в самолет пассажиров, когда выглянувшее из-за туч солнце осветило самолет, и проходивший мимо начальник Красноярского управления гражданской авиации в изумлении остановился.

– Как! И этот самолет еще летает!? – удивленно воскликнул он.

...Специально созданная комиссия после тщательного осмотра установила, что кроме внешних повреждений самолет еще имеет повреждения всех трех двигателей в виде забоин на лопатках турбин. Двигатели пришлось менять.

Дело принимало серьезный оборот. Комиссия работала...

Началось разрешение двух извечных на Руси вопросов: "Кто виноват?" и "Что делать?" Правда, за этими двумя вопросами в отдалении маячил и третий, гамлетовский вопрос – "To be or not to be!" – "быть или не быть!", потому что должно последовать жестокое наказание виновных вплоть до снятия с летной работы.

После нас на самолете в Байконур летал командир эскадрильи В. П. Ресницкий и последним – экипаж Уккиса. Оба командира попадание в грозовые разряды отрицали, хотя синоптики подтвердили наличие грозового положения по трассам обоих пилотов.

Был опрошен и инструктор УТО, который также вину на себя не взял. Он, видимо, полагал, что все обойдется разговорами, и, не предвидя серьезных последствий, попросил всех свидетелей происшествия при опросе все отрицать. Был он и у меня, но, не застав дома, оставил записку с подобной же просьбой.

Однако дело принимало серьезный оборот. Кому должна верить комиссия? Кого наказывать?

Честность и порядочность командиров кораблей, летавших на самолете после нас, ни у кого не вызывала сомнения, и, как обычно бывает в жизни, когда виноватым оказывается крайний, именно так получилось и на этот раз. Крайним, в данном случае последним, кто летал на самолете, был Володя Уккис. Поговаривали о том, что его хотят снять с летной работы. И к этому все шло...

Комиссия заканчивала работу.

Заседание проходило в кабинете командира 14-го УТО. По обе стороны составленных буквой "Т" столов сидели напротив друг друга представители летного отряда и УТО, представители управления находились во главе стола.

Нас вызывали по-одному. Меня вызвали двенадцатым.

Когда я вошел, страсти сторон уже накалились до предела: ни летный отряд, ни УТО брать на себя ответственность за случившееся не желали, и сейчас ситуация напоминала состязание по перетягиванию каната. Судя по разгоряченным лицам участников состязания, можно было предположить, как много они успели сказать друг другу и что, пожалуй, они вот-вот войдут в клинч. С невозмутимым лицом сидел только представитель управления Андреев Сергей Ильич.

Мне предложили сесть. Я, поблагодарив, отказался и сказал, что готов отвечать на вопросы комиссии.

Странное дело! Если раньше я обдумывал, как буду вести себя, что отвечать, то сейчас у меня никаких сомнений на этот счет не было, я был спокоен. Все уже решено, лгать я не буду, так как уверен, что маленькая ложь рождает большую, а потом, не успеешь оглянуться, как окажешься по уши во лжи и затем будешь барахтаться в дерьме всю жизнь. К тому же, строить свое благополучие на несчастье своего товарища я всегда считал делом последним. Нет, на сделку со своей совестью я не пойду... Если я солгу, это будет иметь последствия не только для меня... Как мы все, свидетели этого происшествия, потом будем смотреть друг другу в глаза? Сейчас я расскажу правду, а уж они пусть решают...

И, не дожидаясь вопросов, я рассказал членам комиссии, как было дело.

По моему повествованию получалось так, что пилотировал самолет я, инструктор же передоверил мне, а я ошибся и вошел в грозу. Принимая вину на себя, я тем самым, независимо от того, хочу я этого или нет, подставлял под удар инструктора: ведь старшим на борту был он, ему-то и нести основную ответственность. Однако у него появлялись смягчающие его вину обстоятельства. Зато, само собой разумеется, снималось всякое подозрение с других экипажей.

Мое заявление имело эффект разорвавшейся бомбы.

Первым несоразмерно резво для его ладной дородной фигуры вскочил на ноги командир 14-го УТО Чеплевский Владимир Всеволодович. Лицо его побагровело от гнева.

– Лгун! – вскричал он, ткнув в меня пальцем, ибо я стоял рядом по левую руку от него. – Одиннадцать человек говорят одно, а он – совсем другое!.. Так знайте же: пока я здесь работаю, я приложу все силы, чтобы этого лгуна не продвигали по службе!

– А я приложу все силы, чтобы его за честность вне очереди ввели в строй командиром корабля! – не менее резво вскинулся с места командир моего летного отряда Липунов Иван Иванович, ткнув в меня пальцем, ибо я стоял рядом по правую от него руку...

Когда я выходил из кабинета, в дверях столкнулся с Игорем Гагальчи, которого вызывали вслед за мной.

– Володя, что ты говорил? – тревожно спросил он.

– Правду! – успел я сказать. Но успел также заметить, как посветлело его лицо...

Никогда не забуду одну встречу.

Володя Уккис только что вернулся из рейса, я же шел ему навстречу по направлению к самолету, на котором мне предстояло лететь.

Поравнявшись, мы узнали друг друга. И тут он вдруг остановился, снял командирскую фуражку и низко мне поклонился...

Сейчас, спустя четверть века, я вспоминаю дорогие имена людей, с которыми свела меня судьба. Может быть, не все у нас было гладко в наших взаимоотношениях, но это была наша жизнь, и я им всем благодарен за то, что они в моей жизни были.

Что было, то было...

А с Владимиром Всеволодовичем мне доводилось неоднократно летать уже на самолетах "Ту-154", и он ко мне относился с нескрываемым уважением.

КРАСНОЯРСК – МОСКВА – КРАСНОЯРСК...

Сойдет ли ночь на землю ясная –
Звезд много блещет в небесах,
Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах.
/ В. П. Чуевский. Гори, гори, моя звезда./

Вызывая всеобщее восхищение своими стремительными формами, заметно выделяясь среди прочих своих летающих собратьев, белоснежный авиалайнер замер на стоянке, готовый к вылету в столицу нашей родины. Палящие лучи нестерпимо жаркого летнего солнца расплавленным металлическим блеском отражались от его поверхности, играя световыми бликами в иллюминаторах. И весь он чем-то напоминал хищного зверя, изготовившегося к дальнему прыжку.

Шли последние приготовления. Наземные специалисты хлопотали тут и там, выполняя положенную в таких случаях предполетную подготовку.

Пассажиров только что доставили в аэродромных автобусах к самолету, и они, в ожидании разрешения на посадку, нетерпеливо переминались с ноги на ногу у трапа, ступени которого вели высоко от земли к распахнутой настежь двери авиалайнера.

И пока дежурная отдела перевозок выясняла у экипажа порядок посадки, возникло, как всегда в подобных случаях, несколько томительных мгновений, которые заставляли учащенно биться сердца будущих воздушных путешественников. Предстартовое волнение передавалось от одного к другому и со скоростью цепной реакции охватывало нестройные ряды разношерстной публики, в нетерпении сгрудившейся у трапа, заставляя ее еще более сплотиться и превращая сначала в неорганизованную толпу, а затем в дрожащую, толкающую зачем-то друг друга локтями людскую массу. Словно повинуясь влиянию возникающего состояния массового психоза, люди всецело были поглощены единственной мыслью – поскорее занять свои места.

Подобное состояние большого количества людей всегда опасно и может явиться причиной их необдуманных непоправимых действий.

Один из характерных случаев имел место ненастной осенью 1917 года в славном городе на Неве. Тогда братва в бескозырках собралась у какой-то металлической ограды сначала в небольшую группу, и, казалось, ничто не предвещало беды, однако, по мере увеличения числа собравшихся, возрастало и общее состояние агрессии. Говорят, нашлись среди них провокаторы, некоторые из коих, по воспоминаниям очевидцев, могли даже "по фене ботать". Кто-то кинул клич. И – пожалуйста... Взяли они приступом ворота из металлических прутьев и то, что находилось за ними. Там был Зимний дворец.

...И если, паче чаяния, дежурная малость замешкается, возбуждение граждан может достигнуть наивысшей отметки, и достаточно будет кому-нибудь бросить клич, как они, повинуясь стадному инстинкту, могут предпринять попытку взять самолет на абордаж. А это весьма небезопасно, так как аэрофлотовский трап не так широк, как, скажем, Иорданская лестница Зимнего дворца, а поручни его не так крепки, как перила Парадной лестницы дворца великого князя Владимира Александровича.

За те несколько лет, подаренные мне судьбою для того, чтобы я был пилотом самолета "Ту-154", у меня выработалась несносная привычка выискивать среди пассажиров своих знакомых. Привычка была вредная, потому что как только мне удавалось это сделать, появлялся соблазн поговорить со знакомым, что во время полета невозможно, и тогда приходилось терзаться угрызениями совести по поводу некоей невежливости с моей стороны, о которой мог предположить знакомый. Ему самовольно зайти в кабину нельзя, он ожидает, когда же я выйду к нему, а мне как-то не с руки покидать свое рабочее место. Вот он и может подумать, что с ним не желают говорить...

И подобные встречи не были редкостью, лишний раз подтверждая расхожее мнение о том, как тесен мир.

Благополучно миновав трап, осажденный со всех сторон пассажирами, я, проходя по салону в кабину, заметил на самом переднем сидении у окна человека, при виде которого у меня тоскливо защемило сердце. На меня вдруг повеяло чем-то родным, дорогим, безвозвратно ушедшим в прошлое, с чем когда-то были связаны мечты детства и юношества, без чего, как мне всегда казалось, жизнь имела мало смысла... Сколько же лет прошло...

Человек был в форме генерала Военно-воздушных сил, и я его сразу узнал... Сегодня мы летим вместе.

Проверив оборудование кабины, рулевое управление и надиктовав положенную информацию на бортовой магнитофон "Марс", чуткие микрофоны которого наверняка уловили грустные нотки в моем голосе, я стал ожидать окончания посадки пассажиров, чтобы затем запросить разрешение на запуск двигателей. Появившиеся две-три минуты свободного времени воспоминаниями перенесли меня в далекое прошлое, к тем временам, когда я и мои сверстники были так молоды... Когда мы, и в том числе находящийся сейчас на борту самолета генерал, впервые надели офицерские погоны. То были незабываемые времена, и полеты для нас означали многое, ибо мы считали, что летчиком можно быть только по состоянию души... По молодости лет мы наивно полагали тогда, что летчики – это только мы, летчики-истребители, а все остальные в воздухе – это воздушные извозчики. Со временем жизнь внесла свои поправки в осмысление происходящих событий, и ныне у меня нет таких категоричных взглядов.

Справедливо полагая, что ничто не вечно под луной и быть летчиком-истребителем возможно лишь непродолжительное время, я полюбил и свою настоящую работу.

И, тем не менее... Ностальгия по прошлому сильна. Вспомнились стихи, которые назывались "Сон бывшего летчика".

Тяжелым размеренным маршем шагают в строчках слова, и каждый их шаг кровью гулко отдается в висках:

Он шепчет беззвучно мольбу, словно стон,
И просит Судьбу повторить ему сон.
Готов лишь за миг он полжизни отдать,
Но только чтоб сон повторился опять.
...Он видел эмблему – щит и мечи,
Закатного солнца он видел лучи...
А краски так нежны и так хороши.
Запели забытые струны души...
И снова вдали от родимого дома
Гремели турбины раскатами грома.
Он снова в строю, и будто бы снова
Пред ним возникали картины былого:
Неба властители – асы России,
Русские "МиГи", лучшие в мире,
Реет, как символ, Богом храним,
Вымпел Военно-воздушных сил.

И снилось ему, что он снова в полете,
Уносится ввысь в боевом самолете.
И русские звезды он видит на нем.
И взор его грозно сверкает огнем...
...Уж годы прошли, и состарился он.
Все просит Судьбу повторить ему сон...

...Когда самолет набрал высоту и оставил далеко позади родной Красноярск, я поднялся из кресла.

– Мне нужно выйти, – предупредил я сидящего в правом пилотском кресле инструктора.

Тот молча кивнул. Штурман и бортинженер так же понимали меня, с полуслова.

К генералу я обратился совсем не по-военному, не по-уставному. Сказал просто: "Герман Степанович! Позвольте вас пригласить в кабину".

Генерал выглядел несколько усталым, ведь не отдыхать же приезжал в наш город, но при моем обращении на лице его не отразилось и тени недовольства. Уж не знаю, о чем он подумал, глядя на меня, но, наверное, внутренним чутьем безошибочно уловил некое родство душ. Хотелось бы думать, что все именно так и было.

Он энергично поднялся и тоже просто ответил: "С удовольствием!"

Вслед за ним поднялся из кресла его спутник.

– Извините, – вежливо и, как показалось, с несколько виноватой улыбкой произнес он, – мы по-одному не ходим...

Нам было о чем поговорить. Наша предполагаемая "минутка" растянулась часа на два. Мы уже подлетали к Свердловску, а разговору, казалось, еще не было видно конца...

Так мы и стояли один напротив другого. Майор запаса, бывший летчик-истребитель, и генерал авиации, Герой Советского Союза, летчик-космонавт Г. С. Титов. Только потом до меня дошло, что, возможно, я злоупотребил вниманием Германа Степановича и его любезного спутника, лишив их отдыха во время перелета. При прощании я даже попытался было извиниться по этому поводу, но они оба с величайшим тактом возражали мне...

...Служебные помещения, где проходили подготовку к вылету летные экипажи в аэропорту Домодедово, находились этажом ниже залов ожидания для пассажиров, и туда нужно было спускаться по лестнице, минуя контрольно-пропускной пункт. И так как аэропорт являлся столичным, там то и дело, с энергией, достойной лучшего применения, работниками Министерства гражданской авиации проводились разного рода проверки прибывающего летного состава.

Особое внимание уделялось форме одежды. К нарушителям применялись соответствующие санкции, вплоть до запрещения выполнять рейсы в Москву.

Спустившись в "бункер" и проходя по коридору, я увидел одиноко стоявшего в стороне человека примерно одного со мною возраста, в облике которого мне почудилось что-то знакомое.

Приглядевшись пристальнее, я с удовольствием убедился, что это есть не кто иной, а мой старый приятель, с которым вместе учились в военном училище.

Владимир Севонькаев, в отличие от беспокойно повсеместно снующих в застегнутой на все пуговицы летной амуниции людей, в "интерьере" которых присутствие галстука было обязательным, не выглядел респектабельным. Одет он был в видавшую виды летную кожаную куртку военного образца, никакого галстука на нем не было и в помине, а ворот его рубахи был расстегнут более чем на одну пуговицу, и, в отличие от прочих, он был спокоен. Глядя на него, нельзя было сказать, что он относится к числу преуспеваюших людей. Максимум, на что ему следовало рассчитывать, окажись он перед неизбежностью искать работу за рубежом, так это претендовать на место разнорабочего где-нибудь во второразрядном отеле, подальше от городского центра.

Но все же это был он, мой однокашник, и мне плевать, как он одет и есть ли у него галстук.

Я, радостно улыбаясь, двинулся ему навстречу.

Мы по-приятельски обнялись, ведь не виделись столько лет. Верный своей натуре, я не мог не пошутить и спросил, как это ему удалось проникнуть сюда, где так радеют за строгость нравов, если это касается формы одежды. Он ответил, что этот вопрос я должен в большей мере адресовать себе. И спросил, найдется ли у меня несколько минут для ознакомления с тем, что бы он хотел мне показать.

Несколько минут у меня были, и мы пошли, по пути рассказывая друг другу о том, что произошло с нами за те годы, пока мы не виделись.

Оказалось, за это время он закончил Школу испытателей, Военно-воздушную академию, работает в фирме Туполева, летает на всех типах самолетов одноименного конструкторского бюро. Кстати, сегодня он летит командиром на самолете, который мы идем смотреть...

Там, куда мы с ним шли, в отдалении от всех других, стоял один-единственный самолет. Стойки его шасси были непомерно высоки, нос опущен. Когда я понял, что это такое, боюсь, что позеленел от зависти. Это был сверхзвуковой самолет "Ту-144"...

Возвратившись в "бункер", мы еще некоторое время поговорили, пока не пришла пора расставания.

Последние грустные минуты перед прощанием нам скрасил какой-то невысокий мужчина, наряженный в форму командира корабля. Не обращая на окружающих абсолютно никакого внимания, он расхаживал взад и вперед с таким важным видом, что привлек внимание к собственной персоне буквально всех остальных, и все глядели на него с изумлением.

Одет он был с иголочки, в костюм из какой-то необыкновенной дорогой ткани, пиджак расстегнут, кисти рук засунуты под широкий брючной ремень с огромной вычурной пряжкой так, что наружу торчали только большие пальцы обеих рук, брюки были тщательно отглажены, узконосые штиблеты на высоких каблуках невольно заставляли усомниться: а мужская ли на нем обувь... Фуражка с козырьком, украшенным орнаментом из "золотых" листьев, чем-то напоминала фуражку чилийского генерала Пиночета, и он носил ее на голове как чашу, полную святого причастия.

У человека было властное выражение лица, и если бы кто-нибудь догадался подсказать ему сбрить тонкую полоску тщательно обработанных усиков, сходство его с Наполеоном было бы потрясающим.

– Ему бы сейчас подзорную трубу, он стал бы в нее смотреть на людей. Простым невооруженным глазом он в упор никого не видит, – замечает кто-то из стоящих рядом.

– Ему бы еще перо...

– Одним пером тут не обойтись... Тут нужен, как минимум, целый плюмаж. И непременно из перьев белого и черного цвета, какими в старину имели право украшать свои головные уборы только герцоги...

– Шпоры тоже бы пригодились...

– А может, он только что получил сообщение о том, что является единственным наследником Британской короны, а мы об этом ничего не знаем...

– Да нет, у него такой вид, будто он уже коронован...

Кто-то в такт его шагам достаточно громко продекламировал:

– Всегда доволен сам собою, своим обедом и женою!

Человек даже взглядом не удостоил говоривших эти колкости. Да и стоит ли обращать внимание на всякую шушеру...

...Дорога домой всегда короче... Это знают все путешественники. Мы тоже как путешественники: больше времени проводим где угодно, только не дома. Летать приходится очень много. Месячная санитарная норма, то есть максимальный ежемесячный налет, разрешенный медициной, составляет семьдесят часов. Приказом министра разрешено увеличивать саннорму в летние месяцы, в период наибольшего наплыва пассажиров, на двадцать пять процентов в течение не более трех месяцев в году. Мы же иногда перекрывали все допуски. Но никогда никто на это не жаловался. А ведь нагрузка на организм каждого была громадная.

В полете на человека воздействует множество факторов. Все знают, например, что спортсменам, отправляющимся на соревнования в дальние края, отстоящим от родных мест на несколько часовых поясов, для того, чтобы они себя хорошо чувствовали и могли показать высокие результаты, необходимо предоставлять несколько дней для акклиматизации.

Для летного состава это непозволительная роскошь. Экипажи магистральных авиалайнеров ежедневно пересекают несколько часовых поясов. Организмы людей не успевают восстанавливаться.

Кроме того, нарушаются биоритмы. Плохо, когда спать, принимать пищу, работать приходится ежесуточно в разное время. На протяжении многих лет подряд.

Мировая медицина достаточно далеко продвинулась в познании циклических процессов, протекающих в человеческом организме, с тех самых пор, как основоположник современного учения о биоритмах врач Христофор Гуфеленд в 1797 году пришел к выводу о существовании "внутренних часов". Медики знают, как пагубно на здоровье человека сказывается любое нарушение уготованного самой природой распорядка жизни.

В полете при трении с воздухом самолет наэлектрилизовывается. Статическое электричество взаимодействует с биополем человека. Ничего хорошего из этого не получается. О пагубности влияния статического электричества на человека имеются лишь весьма скудные сведения.

При полете на большой высоте человек попадает под воздействие солнечной радиации. Защиты на самолетах нет. Не зря на "ласточке", как назвал самолет "Ту-144", на котором полетел в Хабаровск мой старый товарищ Владимир Севонькаев, вместо пассажиров находились металлические болванки.

Даже только этого достаточно, чтобы понять, в каких экстремальных условиях, буквально на износ, работает летный состав. Вроде бы никаких отклонений в здоровье нет ни у кого, но общее состояние не соответствует состоянию здорового человека.

Наконец-то наши медики признали, что есть так называемое третье состояние, когда человек еще не болен, но уже и не здоров, а как бы находится между этими состояниями. Вот это "как бы" мы все очень хорошо ощутили на собственных персонах, твердо усвоив, что всякий раз, идя в умывальник, не следует наклоняться низко, не то из носа пойдет кровь...

Нас можно было спросить, во имя чего мы работали. И каждый из нас, наверное, ответил бы одно и то же. Только из-за любви к своей профессии. Отнюдь не из-за заработной платы, которая, по сравнению с оной в заграничных авиакомпаниях, была символической, и уж, конечно, не из-за пенсии, которая у летного состава так мала, что о ней стыдно людям говорить. К тому же, до нее еще надо дожить, а это не так-то и просто. Двое из четырех человек экипажа, о котором сейчас идет речь, штурман Василий Донец и инструктор Виктор Шмаков, уйдут от нас совсем не старыми, так и не дожив до своей позорно низкой пенсии. Всеобщее равенство и братство, переросшее из лозунгов в реальную действительность в результате известных октябрьских событий начала двадцатого века, благополучно трансформировалось затем во всеобщую уравниловку при оценке труда в случае ухода людей на заслуженный, как у нас в стране принято говорить, отдых. Приходится с горечью констатировать, что многолетний труд пилота в конечном итоге оценивается наравне с деятельностью уборщицы. А иначе и быть не должно: ведь страной у нас может управлять любая кухарка.

Конечно, у нас много министерских чиновников, по роду деятельности призванных заботиться о летном составе, но все они, похоже, пребывают в состоянии дремоты, досматривая последний сон премудрого пескаря, которому приснилось, будто сама щука наградила его за смирение и лояльное поведение.

...Дорога домой всегда короче... Не успели мы выйти из московской воздушной зоны, как, сопровождаемый бортпроводницей, в кабине появился незваный гость.

Сияя регалиями и нашивками, перед нами возник работник нашего министерства.

Представился. Ему предложили сесть. Цель его визита не ясна. Побудительные мотивы – тоже. Захотелось, наверное, на других посмотреть и себя показать.

Довольно молод, рисуется, принимает выгодные позы, явно пытается произвести впечатление. Смотрит взглядом удава, но на нас это никак не действует: кроликов среди нас нет.

Пусть себе самоутверждается, только бы не устраивал экзамены на знание приказов, руководства по летной эксплуатации или чего-нибудь еще, что обычно любят делать высокие министерские чиновники. Любовался бы молча открывающейся из кабины красотищей. Летим-то навстречу утренней заре... Скоро на глазах будет происходить рождение нового дня. Смотри, любуйся. Больше нигде не увидишь ничего подобного. Таких свежих красок на земле не бывает.

Но нет... Уже задает вопросы бортинженеру Григорию Проскуре.

Знал бы он заранее, на кого попал...

Через некоторое время ситуация в корне меняется, и вопросы уже задает бортинженер.

Визитеру неуютно. Его прямо спросили:

– Почему вы, находясь в министерстве, не ставите вопрос о защите экипажей, летающих на больших высотах, от солнечной радиации? Ведь проявлена же забота о космонавтах.

В ответ произносится что-то обтекаемое, невнятное, будто этот человек работает не в авиационном министерстве, а в министерстве иностранных дел, и теперь дипломатично уходит от ответа.

Но бортинженер настаивает на своем. И опять в ответ звучит нечто невразумительное, перемежающееся с попытками выяснить, откуда у Проскуры такие сведения. Но тот избирает наиболее тонкую тактику, и это приносит успех.

– Сказали бы сразу, что не владеете информацией, а то говорим впустую, – обиженным тоном произносит он, повернувшись вместе с вращающимся креслом к своему собеседнику.

Тот видит на груди бортинженера значок выпускника Киевского института инженеров гражданской авиации, и то ли ему надоело бесконечно увиливать от ответа на вопрос, то ли высказанное замечание задело самолюбие, но на этот раз работник министерства отчетливо произнес:

– Да, такой вопрос рассматривался на коллегии министерства, но в связи с тем, что в этой отрасли народного хозяйства занято менее одного процента населения страны, принято считать, что в целом на здоровье нации это не влияет.

Бортинженер так и вскинулся в кресле:

– Интересно вы рассуждаете! По-вашему, получается... Да если у нас в стране – сотни миллионов человек, и один из них умрет, и это буду я, то мне не будет легче от того, что все остальные будут жить... Почему же о космонавтах побеспокоились? Их ведь еще меньше.

– Наверное, поэтому и побеспокоились...

– Железная логика!

Нам вопросы уже не задавались, и вскоре мы были покинуты высоким гостем.

При входе в воздушную зону Свердловска наземный диспетчер попросил быть внимательнее: пятью минутами раньше нас из московского аэропорта Шереметьево курсом на Свердловск вылетел американский "Боинг", который идет на нашей высоте. Успокоили диспетчера сообщением об отсутствии проблем: теперь американец, стало быть, идет в пяти минутах за нами. Скорость-то у нас намного больше.

Город Свердловск – старое название Екатеринбург, это же имя городу будет возвращено в начале перестройки – довольно крупный промышленный центр на Урале. Весьма красив.

Нам доводилось бывать в городе много раз.

Свежо в памяти недавнее пребывание в аэропорту Кольцово этого города...

Москва закрылась из-за низкой облачности, туманов, плохой видимости, и нам пришлось произвести посадку в Кольцово. Там же оказались, как выяснилось впоследствии, и несколько иностранных авиалайнеров.

Экипаж отправился в летную гостиницу, а я – в "Интурист", в надежде немного поупражняться в английском. Там всегда дежурили по две переводчицы, которые меня принимали как старого знакомого.

На этот раз им было не до меня.

Когда я вошел в богато обставленные апартаменты, увидел, что в одной комнате находились голландцы и негры, из открытой двери другой комнаты доносилась немецкая речь.

Вслед за мной в комнату проник запыхавшийся пожилой человек в форме работника гражданской авиации, таща за руку высокую стройную блондинку лет двадцати-двадцати двух, которая была на голову выше своего спутника. Прекрасно подогнанная форма работников наземных служб удачно подчеркивала ее статную фигуру.

Как я понял, мужчина был начальником смены аэропорта.

Так как обе переводчицы оказались заняты, а тут еще прилетели негры, и с ними некому было заниматься, он отыскал среди работниц отдела перевозок эту фотомодельную блондинку, как наиболее подходящую для этой роли. И, надо отдать ему должное, судя по всему, он прекрасно ориентировался в очертаниях фигур своих подчиненных...

Она упиралась, и между ними происходил начатый еще где-то далеко на подступах к "Интуристу" разговор, который они, в пылу перепалки, продолжали уже внутри комнаты, не обращая никакого внимания на тех, ради кого все это затевалось.

Оказавшись в комнате, он заканчивал фразу, которую начал еще в коридоре:

– ...и только негров-то нам как раз и не хватало... Галя, ты только погляди, какие они черные!

– Но я же не могу говорить по-английски.

– Но ты же учишься на пятом курсе института... Хотя бы два-три слова скажешь.

– Ну почему именно я? Да я и два слова не скажу.

– И не надо! Они тоже не должны английский знать! Откуда им его знать... Ты только погляди на эти лица! Ты просто так посидишь с ними. Пусть они рядом с тобой хотя бы от черноты отойдут...

Видимо неграм надоело выслушивать про себя всякий вздор.

– Да, да. Пусть она посидит с нами! – сказал один из них на хорошем русском языке...

Вечером в комнате отдыха летной гостиницы мы смотрели футбол.

Телевизор цветной. Матч интересный. Играли две команды Высшей лиги: "Динамо" (Тбилиси) и "Арарат" (Ереван). И все бы хорошо, да, к несчастью, среди многочисленных зрителей оказались экипажи из Грузии и Армении...

Мы-то думали, что игру должен комментировать один человек, но чтобы вот так вот... Те и другие беспрерывно громко гоготали по-своему разом. Непонятно было, кто мог их слушать, если все говорят одновременно.

Когда армяне забили гол, грузины побежали выключать телевизор. Ругались они при этом по-русски. Тогда армяне побежали включать телевизор. Ругались и эти по-русски.

Возникла небольшая потасовка, которую удалось быстро локализовать...

Потом гол забили грузины.

Беготня повторилась, но уже в обратном порядке. И вновь потасовка...

Тут уж терпение у присутствующих лопнуло, и кавказцам пригрозили, что их выгонят, если те еще посмеют ругаться по-русски.

Команды еще раз обменялись голами. В обоих случаях горцы ругались по-своему.

Надо будет когда-нибудь спросить, что такое "харанджитоп" – слишком часто они произносили это слово.

После окончания матча кто-то из русских заметил, что нам еще повезло, а вот если бы играли в футбол команды "Нефтчи" из Баку и ереванский "Арарат"... И я припомнил, что по дороге из аэропорта в Ереван, где-то на полпути, справа по ходу, на каком-то пустыре воздвигнут огромный щит, на котором чуть ли не метровыми буквами написано: АРАРАТ – НЕФТЧИ, под первым словом крупная цифра "3", под вторым – "0". С таким счетом когда-то сыграли между собой футболисты Армении и Азербайджана, и с тех пор событие это расценивается как национальное достижение потомков Давида Сасунского.

Бывая в разных краях страны, невольно становишься свидетелем не только достижений человеческого гения и разума, но и явлений прямо противоположного свойства. Подчас комического. Восхищаясь ролью русской нации и огромной долей вклада русских в мировые достижения науки и техники, когда почти за всеми сколько-либо значимыми открытиями просматриваются русские корни, в то же время нельзя не удивляться какой-то лихой бесшабашности, даже небрежности в действиях отдельных представителей этой замечательной нации.

В мае 1942 года в аэропорту Кольцово бывшего Свердловска проходили испытания первого в нашей стране реактивного истребителя конструкции В. Ф. Болховитинова. В одном из полетов летчик-испытатель Григорий Бахчиванджи погиб. Работы по освоению реактивной техники были тогда временно приостановлены, зато несколько позднее реактивные истребители "Ме-262" появились в Люфтваффе Германии.

Во всех странах мира погибшим летчикам воздавались воинские почести. Спустя много лет после катастрофы было решено и у нас увековечить память о первом испытателе реактивного истребителя, и на месте его гибели установить памятник.

С этой целью в аэропорту Кольцово был сооружен постамент, на который бронзовый бюст героя и должен быть водружен. Кажется, чего проще. Но и тут не обошлось без казусов.

На торжественное открытие памятника ожидалось прибытие большой делегации из столицы, к приезду которой руководство аэропорта тщательно готовилось: для московских визитеров были забронированы лучшие номера в гостинице, продуман вопрос о банкете и экскурсионном обслуживании гостей. Все, кажется, было учтено самым скрупулезным образом, и свердловское начальство довольно потирало руки в предвкушении приятного времяпрепровождения и последующих за этим похвал.

Все было предусмотрено. Вот только бюст забыли поставить на постамент...

Спохватившись, отправили наряд и автокран к месту срочных работ. Но то ли людей в бригаде оказалось мало, то ли ленивы они были, то ли все как на подбор дистрофики, но бюст они осилить никак не смогли. И тут на помощь им поспешила русская смекалка. Какому-то мыслителю в телогрейке пришла в голову идея: а что если бюст охватить за шею веревкой и поднять его при помощи крана. Мысль была всеми дружно одобрена, и вот уже бюст в подвешенном состоянии покачивается высоко над постаментом. И в этот момент рабочие засомневались: а в какую сторону должен быть обращен бюст.

Пока они решали возникшую проблему, о существовании которой как-то никто не подумал заранее, сломался кран.

Вот в это время в сопровождении фотокорреспондентов и репортеров газет появилась комиссия...

...Начинается рассвет. Все нормальные люди в это время крепко спят. У них сейчас самый сон. Наверное, у нас еще не все потеряно и есть еще что-то от нормальных людей: нас тоже клонит в сон.

Чтобы не задремать, переговариваемся.

Инструктор рассказывает о своей недавней работе в Африке, о том, как кочевые племена бедуинов покупают соль в обмен на золото. Бортинженер вспоминает, как однажды сходил в Ташкенте в кино. Фильм оказался на узбекском языке, но он все понял:

– Идет война... В ставке Гитлера собрались фельдмаршалы Иодль, Кейтель, Клюге, фон Бок, Манштейн, гросс-адмирал Дениц, рейхсминистр Геринг, другие вое-начальники...

Входит фюрер. Все дружно щелкают каблуками, вскидывают руки в нацистском приветствии и в едином порыве восклицают: "Салям алейкум!"

Гитлер, направляясь к карте, не останавливаясь, небрежно выбрасывает вперед правую руку, отвечает на приветствие: "Алейкум ассалям!"

Представив, как это должно было выглядеть на экране, все рассмеялись...

Я подумал, что в Ташкенте такой фильм действительно могли создать. Вспомнилось, как совсем недавно я покупал на ташкентском базаре два арбуза.

Дело было на "Госпитальной". Времени мало, такси ждет... На базаре – горы арбузов, дынь, ящики с помидорами, невиданное разнообразие всяческой экзотической зелени...

Подхожу к молодому узбеку баскетбольного роста.

Одет, как и все, в полосатый халат, на голове тюбетейка. Заметил меня издалека, но делает вид, что не видит. И хотя сердце его наверняка радостно забилось, демонстрирует полное равнодушие.

Что ж, Восток – дело тонкое...

Останавливаюсь перед ним.

Как только я остановился, он сказал:

– Ты хороший!..

"Ублажает меня, чтобы я не прошел мимо..." – подумал я.

Но я тоже не лыком шит, меня так просто не завлечешь. Однако что он имел в виду, говоря, что я хороший? Может быть, во мне скрываются добродетели, о которых я не подозреваю? Ведь не зря говорят, что со стороны виднее. И я, в предвкушении услышать о себе наконец-то что-нибудь приятное, спросил:

– Почему я хороший?

– Потому что ты покупаешь у меня!

Времени рассуждать о логичности хода мысли моего оппонента у меня не было, но так приятно быть хорошим... И цена меня устраивает – всего-то по двадцать копеек за один килограмм...

– Мне нужен арбуз!

– Бери вот этот! Он без косточек, – и кладет арбуз на весы.

В нем восемь килограммов. Продавец поднял глаза к небу, застыл, как изваяние, беззвучно что-то шепчет губами. Секунды текут одна за другой, а он все шепчет. "Да что это с ним? Уж не начался ли намаз?" – думаю я. Но голоса муллы не слыхать...

Наконец он опустил глаза и, радостно улыбаясь, сказал:

– Рубль шестьдесят!

"Э-э-э, – подумал я, – ну и шутник же ты! Так долго считал, а меня такси ждет..."

– Мне нужен еще арбуз!

Новый арбуз кладет на весы. В нем восемь килограммов. "Ну, – думаю – мне крупно повезло: на этот раз время будет сэкономлено, считать не надо, арбуз стоит столько же, сколько и первый".

Но продавец думал иначе, потому что все в точности повторилось. Причем считал он, видимо, по хорошо отработанной методике, так как времени потратил столько же, сколько и в первый раз.

– Рубль шестьдесят!

Держу в одной руке три рубля, другой шарю по карманам в поисках недостающих двадцати копеек. Он опять застыл в позе возносящегося, считает, сколько всего с меня причитается.

Наконец свершилось. Выдает вердикт:

– Два сорок!

Увидя сомнение на моем лице и истолковав его по-своему, он сам торопливо берет из моей руки трешку, видимо, опасаясь, как бы я не передумал, взамен вкладывает шестьдесят копеек.

Продавец доволен. Дело сделано.

Я тоже не возмущаюсь: я знаю, нет более страшного оскорбления на ташкентском базаре, чем сказать кому-нибудь, что тот не умеет считать...

Может быть, и впрямь существовал Ходжа Насреддин, обменявший ишака на озеро. Кто знает... Восток – дело тонкое.

...Чувствую, чтобы не остаться в долгу перед товарищами, мне тоже следует что-нибудь рассказать им. Но говорить не о чем. И так все друг о друге знаем. Приходится импровизировать.

Делюсь с ними тем, что в последнее время со мной стали происходить странные вещи: меня преследует один и тот же сон. Бывает же такое...

Мне снится, будто в окружении своих друзей на какой-то залитой лунным светом поляне, наполненной благоуханиями ароматов спелых трав и полевых цветов, среди огромных с пышными кронами деревьев, под аккомпанемент гитары я исполняю какие-то красивые и неведомые песни, мотив которых даже после пробуждения я иногда явственно продолжаю слышать.

Однажды я попытался вспомнить одну из песен. И вот что из этого получилось. Стараясь придерживаться услышанной мелодии, я негромко не то процитировал, не то напел:

Судьба дарит порой так мало:
Ведь было счастие, и вдруг
Он одинок, ее не стало.
И потускнело все вокруг.
И с той поры необъяснимо
В нем чувство странное живет:
Неслышной поступью незримо
Она по жизни с ним идет.
И так вдвоем идут сквозь годы,
Он радость делит только с ней,
Но также делит с ней невзгоды,
Как будто с нею он сильней.
Как часто в грезах иль средь ночи
Ему являяся во сне,
Она была красива очень,
Манила ласково к себе.
Всегда стояла, улыбаясь,
Шепча беззвучное "прости",
И прядь волос, едва касаясь,
Струилась нежно по груди.
В руках ее цветы алели.
Те, что когда-то ей дарил.
Они увянуть не успели,
И, значит, он еще любим.
Вся словно соткана из света,
Сияньем лунным залита,
Она была мечтой поэта,
Мечтой осталась навсегда.
Все в мире бренно и все тленно,
Влюбляться можно много раз,
Но... есть одна, что незабвенна,
В душе у каждого из нас...

– Это что-то созвучное с песнями Вадима Козина, – предполагает бортинженер.

– Наверное, потому, что я обожаю Козина.

– Мы с мамочкой тоже любим Козина, – говорит штурман, и мы знаем, что под "мамочкой" он имеет в виду супругу.

– Я бы на твоем месте побольше спал, чтобы иметь возможность видеть красивые сны. Мне вот, хоть ты тресни, никогда не приснится что-либо путное. А если и приснится сон, то там обязательно меня ругают, или я кого-нибудь ругаю, или другие при мне ругаются. Словом, сплошные ссоры. А еще часто снится, будто я отстаиваю перед кем-то свои права... – советует и одновременно сетует пилот-инструктор.

– Это хорошо, когда есть что отстаивать. Счастливый ты человек: хоть во сне имеешь возможность отстаивать свои права... Мне такое и во сне не снилось... – жалею я самого себя.

...Летим прямо на пламенеющую зарю. На наших глазах происходит волшебство появления солнца из-за горизонта. Краски переливаются, играют. Красота неописуемая. Наверное, в нарядах из таких сияний появлялась перед богами мифическая богиня зари Эос. Сам процесс восхода солнца в два раза быстротечнее наблюдаемого с земли за счет полета на большой скорости ему навстречу.

Темнота остается где-то далеко позади, мы входим в новый день. Чувствуем себя бодрее.

В кабине задумчиво звучат голоса:

– Небо России...Есть ли где-нибудь еще такая красота?.. Нет, все-таки Россия – божественная страна!..

– Если в раю так же красиво, я готов хоть сейчас отправиться туда...

– Бессовестный! А как же мы?

– Сила чувств – в новизне их ощущений. Со временем чувства притупляются. Но как бы часто я ни наблюдал утреннюю зарю, что-то не замечаю, что начинаю с меньшим восторгом любоваться ею.

– Странно, почему-то в такие минуты мне всегда слышится какой-то неведомый церковный хор... И непременно Покаянная молитва о Руси... Как будто в полном согласии с душевным настроем сами по себе текут слова... "Боже, храни родную Русь..."

– Да, Боже, храни родную Русь...

...Эшелон полета был выбран удачно, попутный ветер значительно увеличивает путевую скорость, она приближается к тысяче двумстам километрам в час.

В этом рейсе, как и в предыдущих, нам удастся сэкономить топливо. Умудряемся делать это в каждом полете. Хотя бы по полтонны...

Скоро будем дома.

Помня о том, что предшествующие окончанию рейса тридцатиминутные переговоры между членами экипажа, равно как и вся радиосвязь, будут сохранены в "черном ящике" и подвергнутся обязательной расшифровке, выполняем полет без посторонних разговоров. Только команды, связанные с управлением авиалайнером.

Вошли во входной коридор Красноярска. Снижаемся. Входим в круг аэродрома.

Навстречу попадается наш однотипный лайнер с бортовым номером 85174, на котором на этот раз проходят аэродромную тренировку экипажи. Наш бортовой номер – 85184. А есть еще и 85194.

Получилось так, что один тренировочный "Ту-154" вышел из круга, другой, с похожим номером, рейсовый "Ту-154", вошел в круг.

Мы не знаем, хорошо ли сегодня спал диспетчер "круга", но мы знаем, что нашему самолету первого класса должны быть обеспечены заход и посадка вне очереди. Наш авиалайнер имеет преимущество перед самолетами других классов.

Но диспетчер делает непонятные вещи. Сначала он заставляет нас отвернуть и пропустить вперед "Ан-24". В кабине звучат непроизвольно вырвавшиеся из уст пилотов фразы.

– Ну, это уже наглость!..

– Представляю, как выросли сейчас в собственных глазах пилоты "Ан-24". Еще бы! "Туполев" уступает им дорогу...

Штурман предостерегающе подносит палец к губам, другой рукой молча указывает на микрофоны, вмонтированные перед пилотами.

Диспетчер разрешает развернуться и следовать за "Ан-24". Но у нас скорость значительно больше, мы его догоняем. А летим-то с выпущенными шасси и закрылками.

"Ан-24" явно не успевает освободить полосу...

– Всем взлетный! Убрать шасси! – с высоты выравнивания уходим на второй круг.

Диспетчер растягивает нам круг, опять пропуская вперед нас всех "чижиков".

Опять довороты, подвороты. Картина повторяется.

Приходится удивляться, не "поехала ли крыша" у диспетчера.

На прямой после четвертого разворота оказываемся в непосредственной близости от впереди летящего очередного "Ан-24".

– 85184-й вошел в глиссаду, шасси выпустил, к посадке готов!

– 85184-й! Посадку разрешаю, – наземный диспетчер несомненно обладает большим чувством юмора, разрешая нам посадку, но деваться некуда...

Летим не по прямой, а змейкой. Надо производить посадку. За полет по кругу три тонны топлива как не бывало. Еще один уход на второй круг – и топлива у нас не хватит, чтобы разжечь бабушкин примус...

На этот раз мы сели, хотя диспетчер приложил все усилия, чтобы этого не случилось.

После посадки диспетчер услужливо спросил:

– 85184-й! Еще тренироваться будете?

В ту же секунду до нас дошло, что диспетчер перепутал нас с тренировочным самолетом, который попал нам навстречу. Но легче от этого почему-то не стало.

– Нам больше тренировка не нужна! Мы пришли рейсом из Москвы! – очень хотелось бы в эту минуту посмотреть на выражение лица диспетчера... Есть подозрение, что теперь-то он наконец окончательно проснулся, и можно поздравить его, сказать "с добрым утром!" или еще что-нибудь.

Ну да ладно... Надо быстренько отдохнуть, ведь через двенадцать часов у нас вылет...

СЛЕЗЫ ТРИЖДЫ ГЕРОЯ...

В начале 60-х годов теперь уже прошлого, двадцатого, века в Киевском военном округе проходили войсковые испытания новейшие советские истребители "Су-7Б". Каждый полет "Су-7Б" был под особым контролем командования. Летать на этих истребителях было доверено не всем, для этого были отобраны лучшие военные летчики. Александр Ланшаков был одним из них.

Впервые эти самолеты были показаны публично 24 июня 1956 года на воздушном параде в Тушине. Тогда этот парад стал триумфом советской сверхзвуковой авиации. Две тройки самолетов новейшей конструкции пронеслись над летным полем на малой высоте.

Задание у летчиков было необычным: пройти над трибунами Тушина на высоте не более 100 метров со скоростью не менее 1000 километров в час, после пролета над трибунами уйти "горкой".

Этим самым предполагалось произвести наибольший эффект на присутствующих на торжестве зарубежных гостей, среди которых было много военных специалистов.

О том, каков эффект мог быть оказан подобным пролетом самолетов, попытаюсь объяснить читателю, далекому от авиации.

Полеты на малых высотах являются наиболее сложными во всех отношениях. Особенно на большой скорости. Любой отказ техники на малой высоте чреват большими неприятностями. Катастрофы не избежать. Летчик просто не успеет что-либо предпринять, а катапультироваться на малой высоте тоже нельзя: парашют не успеет раскрыться. Правда, в настоящее время возможности парашютов стали иными.

Существует еще одна опасность. При катапультировании на большой скорости динамический удар при раскрытии парашюта столь велик, что могут не выдержать стропы парашюта. Поэтому на истребителях применялись особые, ленточные парашюты.

Кроме того, при полете на малой высоте и большой скорости велико угловое перемещение земных ориентиров и существует опасность при малейшей ошибке в технике пилотирования столкнуться с землей. Поэтому к выполнению полетов на малой высоте допускаются летчики-истребители, прошедшие длительную общую летную подготовку.

Вы, дорогой читатель, наверное, слышали выражение "волосы дыбом встают". Это не досужий вымысел. Волосы действительно могут вставать дыбом. Мною это проверено на собственном опыте. Несмотря на привычку к гулу и реву турбин, выработанную за многие годы полетов на истребителях, у меня волосы вставали дыбом вместе с головным убором всякий раз, когда на малой высоте и на большой скорости надо мной проходил даже один истребитель. Если проходила пара, эффект был еще сильнее. Если при полете истребителя на малой высоте и большой скорости на пути попадалось стадо пасущихся коров, коровы приседали от ужаса.

Я позволю привести здесь выдержку из воспоминаний летчика-истребителя Героя Советского Союза генерал-майора авиации Г. Н. Захарова об эпизоде, произошедшем во время учений, в котором авиаторам следовало произвести разведку, обнаружить кавалерийский корпус условного противника и при возможнности атаковать его. Вот как он писал о встрече авиации и кавалерии:

" ... Задача оказалась не такой уж и сложной: кавалерийский корпус – не отара овец...

Наши разведчики довольно быстро обнаружили направление, на котором сосредоточивались главные силы корпуса. Их авангард подтягивался к переправе через неширокую речку. Двигались они по самой кромке открытого пространства – на фоне леса, находились примерно в ста километрах от передовых позиций и, судя по всему, чувствовали себя в полной безопасности. Наверное, кавалеристам казалось, что они в глубоком тылу... Сотни, а может быть, тысячи всадников скопились у переправы. И мы пошли в атаку!..

Азарт, который подхлетывал нас все эти дни, дошел до высшего предела, когда мы увидели сотни конников, с безмятежным любопытством поглядывающих в небо. Они смотрели на нас, как на стаю грачей. И мы поотрядно по всем законам авиационной тактики сделали несколько заходов на бреющем...

Рев моторов наших истребителей в течение нескольких минут превратил обученных кавалерийских лошадей в обезумевший табун. Ни криков, ни лошадиного ржания мы, разумеется, не слышали. После первого же захода лошади стали прыгать через перила моста. К счастью, река была неглубокая, и обошлось без жертв. Но картина была впечатляющей: части кавалерийского корпуса таяли у нас на глазах.

Поработав на совесть, мы возвратились на аэродром, не сомневаясь, что заслужили самые похвальные слова. Но сильное разочарование постигло нас, едва мы увидели лицо нашего комбрига...

Разгоряченные блистательной победой, мы стояли у своих машин, уже понимая, что на благодарность рассчитывать не приходится. И вот едва комбриг открыл рот, чтобы произнести несомненно яркую речь, на аэродроме показалась машина командира кавалерийского корпуса Криворучко.

Комкор был в страшном гневе.

– Вы не истребители! – объявил он громовым голосом.

Мы отяжелели как памятники.

– Вы – хулиганы! – выкрикнул Криворучко в запальчивости. – Я порублю ваши самолеты!"

Но это были всего лишь поршневые самолеты. А что было бы, если в подобном налете принимали участие реактивные истребители!

А тем летчикам на параде в Тушине предписывалось пройти над трибунами и уйти "горкой", то есть сразу, поравнявшись с трибунами, перейти в набор высоты. Спутная струя в таком случае обрушится на тех, кто окажется внизу. Я им не могу позавидовать. Дело в том, что на человека в этом случае воздействуют сразу два фактора: оглушительный рев турбин и струя воздуха ураганной силы.

Мне приходилось выполнять полеты на малой высоте и большой скорости. И чтобы проверить рассказы своих товарищей, однажды провел опыт, за который потом было мучительно стыдно. Но я ведь не мог знать, что все выйдет подобным образом.

Пройдя на "МиГе" над какой-то деревней, я заметил великое множество блестевших на солнце стеклянных кринок и горшков, в которых сельские жители обычно хранят молочные продукты и которые для просушки были надеты вверх дном на плетни. Сделав вираж, я зашел на деревню еще раз, а поравнявшись, выполнил "горку".

Когда я сделал контрольный заход, чтобы посмотреть на произведенный эффект, я не обрадовался: все плетни в деревне были повалены, а кринки и горшки разбиты.

Поэтому неудивительно, что эффект тогда на воздушном параде в Тушине был достигнут. Особенно заинтересовал начальника штаба ВВС США генерала Туайнинга самолет конструктора Павла Осиповича Сухого – "Су-7". Американец, напрочь позабыв в тот момент о правилах хорошего тона, указал на истребитель Сухого и спросил у стоявшего рядом советского специалиста:

– Максимальная скорость у него 1,8 "маха"?

– Больше, – услышал он в ответ.

– 1,9 ?

– Нет, он рассчитан на большее.

Спустя десять лет английский авиационный обозреватель Уильям Грин вспомнит об этом параде и напишет в журнале "Воздушное обозрение" ( № 6, 1966.):

"Павел Осипович Сухой – имя, бывшее, по существу, неизвестным на Западе, да и в Советском Союзе до 24 июня 1956 года. В тот день перед многочисленными иностранными военными миссиями и многими тысячами москвичей пронеслись над Тушинским аэродромом три совершенно новых сверхзвуковых самолета, взмывших в небо. Нарастающий шум форсажных камер почти заглушил слова комментатора о том, что это новейшие образцы, созданные конструкторским бюро П. О. Сухого".

Обозреватель был не совсем прав. На самом деле тогда в этой тройке было два "Су-7" и один "МиГ-21".

...Сверхзвуковой всепогодный истребитель-перехватчик "Су-7 Б" системы ПВО Киевского военного округа, стремительно снижаясь, заходил на посадку. Полетное задание было успешно выполнено, цель была перехвачена и "уничтожена", пункт наведения и на этот раз отработал безукоризненно четко, вывел самолет на воздушного "противника" под нужным для атаки ракурсом, и опытному летчику капитану Ланшакову не стоило большого труда "поразить цель".

До окончания полета оставались считанные минуты, и ничто не предвещало беды. Погода хорошая, и настроение летчика было под стать погоде. Ночь разбросала по небу яркие звезды, а на земле, удаленные на десятки километров, кое-где видны огни больших городов.

Вот уж промелькнул под крылом световой маяк соседнего аэродрома, который обычно назначался в качестве запасного на случай внезапного ухудшения погоды на своем аэродроме.

Ночные полеты заканчивались, уже начинал брезжить рассвет, и на востоке проступала светлеющая полоска неба. Уставший от напряжения руководитель полетов, чувствуя близкое окончание работы на КП, уже начинал подумывать о затрашнем отдыхе, собственно, уже сегодняшнем отдыхе. Он был заядлым рыбаком и после предстоящего дневного отдыха по обыкновению не хотел пропустить вечернюю зорьку на давно облюбованном им месте на небольшой речке, что протекала неподалеку от аэродрома. Там ловились знатные лещи и судаки.

Руководил полетами назначенный командиром полка командир эскадрильи сверхзвуковых перехватчиков, как раз той эскадрильи, в которой проходил службу капитан Ланшаков. Поэтому, зная своего подчиненного как грамотного и опытного летчика, руководитель полетов был уверен в благополучном завершении сегодняшних полетов.

Капитан Александр Ланшаков был родом из далекой Сибири, из находящегося в самом ее центре города Красноярска. Там после окончания школы он закончил и местный аэроклуб, который среди прочих многочисленных аэроклубов страны котировался весьма высоко, и воспитанников его охотно принимали в любые военные и гражданские авиаучилища.

Детские и школьные годы Александра неразрывно связаны с красивейшим созданием природы, с находящимся неподалеку от столицы Красноярского края государственным заповедником "Столбы", на вершинах скал которого юный сибиряк любил встречать рассветы.

Это бывало во время летних школьных каникул. То, что испытывал он, стоя на вершине какого-нибудь каменного исполина и вглядываясь в светлеющее на востоке небо, невозможно передать словами. Над головой – наполненное все еще яркими, хотя уже по-утреннему бледнеющими звездами небо, под ногами – разверзшаяся бездна, и казалось, будто одинокая фигура смельчака, посмевшего бросить вызов холодным темным скалам, затерялась в бескрайних вселенских просторах, и лишь вечный странник-ветер доносил с земли ночные шорохи и аромат тайги, напоминая о том, что там, внизу, течет обычная ночная жизнь.

...Какая-то связь между теми, теперь уже далекими сибирскими рассветами и нынешней ночью, по-видимому, существовала: как когда-то на скалах "Столбов" юноша Ланшаков встречал восход солнца, пытаясь не пропустить волнующий миг наступления нового дня, так и теперь, облаченный в высотный костюм летчик, мельком глянув в восточном направлении, на миг вспомнил свою далекую маленькую родину, от которой его отделяли тысячи километров. Мелькнула мысль: "Там уже во все права вступил новый день, а здесь все еще ночь..."

Почему-то вспомнились слова классика: "Тиха украинская ночь..."

Знал бы он наперед, чем для него обернется эта украинская ночь...

Командир эскадрильи не первый год служил в авиации, поэтому ему приходилось встречаться с разными по уровню подготовки летчиками, в его подразделении служили уроженцы самых разных регионов огромной страны, и у него успело выработаться совершенно определенное, четкое отношение к своим подчиненным. Ему импонировали честность и открытость, какая-то бесхитростная прямолинейность парней из Сибири. И особенно ему приглянулся высокий и сильный, с открытым мужественным лицом красноярец Александр Ланшаков...

В данную минуту капитан Ланшаков был в воздухе.

"Его самолет находится на посадочной прямой, и летчик вот-вот запросит разрешение на посадку", – подумал руководитель полетов, и тут же, будто в подтверждение его мысли, из динамиков прозвучал голос Ланшакова:

– Дон! 112-й шасси выпустил, зеленые горят, разрешите посадку!

– 112-й! Полосу наблюдаете?

– 112-й, полосу вижу!

– 112-му посадку разрешаю, я – Дон.

– 112-й понял.

Командир эскадрильи был уверен в капитане Ланшакове и, полагаясь на свою интуицию, а она его до сих пор еще ни разу не подводила, верил атлету из Красноярска как самому себе.

Вот и сейчас, разрешив посадку истребителю и получив подтверждение от летчика, что тот визуально наблюдает полосу, руководитель полетов в предвкушении благополучного окончания сегодняшних ночных полетов потянулся в карман за спичками, чтобы прикурить потухшую было сигарету. После чего, со смаком затянувшись, он бросил взгляд в сторону заходящего на посадку самолета и ... не увидел его.

Свет посадочного прожектора, обычно ярко освещавший посадочную полосу, на этот раз светил как-то тускло, а аэронавигационных огней истребителя не было и вовсе видно.

"Туман! – мгновенно пронеслась мысль. – Такое здесь нередко случается", – подумал руководитель полетов. Он уже нажал было кнопку рации, чтобы запросить у летчика условия полета, но в то же мгновение услышал и почти одновременно с этим увидел пронесшийся мимо самолет, летчик которого, заходя на посадку и снижаясь по глиссаде, неожиданно попал в туман. При этом летчик мгновенно принял правильное решение вне видимости полосы уйти на второй круг.

Руководитель полетов проводил взглядом стремительно промелькнувший в свете посадочного прожектора самолет, который тут же растворился в темноте ночи, и услышал спокойный голос летчика:

– 112-й ушел на второй!

– 112-й! Выполняйте первый, круг свободен! – Руководитель полетов мысленно обругал себя последними словами.

Как же могло случиться, что тот, который, в силу возложенных на него сегодня служебных обязанностей, как раз обязан был первым предупредить летчика об опасности попадания в условия плохой видимости, прозевал такое опасное метеоявление, как туман. Ведь он обязан был заблаговременно предупредить летчика и направить самолет на запасной аэродром, вместо того чтобы тот выполнял заход на посадку по системе, расходуя драгоценное топливо, запас которого на истребителе ограничен. Ведь теперь у летчика нет иного выбора, кроме повторного захода по системе, потому что на полет до запасного аэродрома теперь не хватит топлива.

Обнаружь он, руководитель полетов, вовремя туман, направь самолет своевременно на запасной аэродром, все было бы в полном порядке.

Сейчас же никто не мог поручиться за безопасный исход посадки, потому что видимость в тумане менее одного километра.

"Но каков Ланшаков! Умница! Он догадался ничего не сказать о причине ухода на второй круг!" – подумал руководитель полетов.

Действительно, скажи Ланшаков после своего доклада: "112-й ушел на второй!" одно-единственное слово – "туман!", которое тут же было бы записано на контрольной ленте, фиксирующей все переговоры между руководителем полетов и самолетами, равно как и переговоры между самолетами на земле и в воздухе, и это слово явилось бы приговором ему, руководителю полетов.

Понимал это и капитан Ланшаков. Не по своей воле попал он в исключительно трудное положение, но подводить своего командира не стал.

Внезапно подкравшийся туман многое поменяет в его судьбе. Но пока капитан Ланшаков ничего не знал о своем будущем и продолжал действовать в соответствии с инструкциями по особым случаям в полете.

Сверхзвуковой истребитель послушно вошел в первый разворот.

Руководитель полетов очень хорошо представлял ситуацию, в которой не без его участия оказался летчик самолета-перехватчика, ведь в баках истребителя почти не осталось топлива: перед этим летчик выполнил полет на предельную продолжительность. Теперь нужен только удачный заход и посадка, повторный уход на второй круг чреват опасными последствиями из-за нехватки топлива.

– 112-й, высота 500, выполняю второй.

– Понял, – руководитель полетов будто очнулся от внезапно пришедших в голову неприятных мыслей, услышав уверенный и спокойный голос Ланшакова. "Ну, милый, не выдай!" – мысленно произнес он и представил, что произойдет с его карьерой, если с самолетом приключится чрезвычайное происшествие. Ведь самолеты этого типа поступили на вооружение совсем недавно, и каждый их полет находился под неусыпным вниманием вышестоящего командования. Кроме того, в случае аварии самолета неприятностей не миновать и командиру полка...

– 112-й после 4-го, шасси выпустил, зеленые горят, разрешите посадку.

– Посадку разрешаю, я – Дон. – Теперь руководителю полетов было не до курева. На карту поставлена его собственная судьба, а заодно и командира полка, а может быть, и вышестоящих начальников. Исход полета должен быть один: никаких неприятностей с новейшим истребителем не должно быть.

Руководитель полетов еще раз представил на мгновение, что может последовать вслед за аварией, а тем более катастрофой самолета, и от одной этой мысли ему стало не по себе. Он был опытным летчиком и понимал: топливо в баках самолета на исходе, но не стал спрашивать об этом того, кто находился в воздухе, не желая этим самым только усугубить стрессовую ситуацию, в которой тот оказался, ведь капитан и сам знает, что надо делать. Однако всем своим существом командир эскадрильи был там, в кабине истребителя, вместе со своим летчиком.

Разрешив посадку, руководитель полетов не просто произнес в эфир заученную стандартную фразу. Чтобы сделать это, ему пришлось в доли секунды решить задачу с многими неизвестными, среди которых было несколько наиболее важных факторов: справится ли Ланшаков, сумеет ли осуществить заход и посадку едва ли не вслепую, при фактической видимости, при которой данному типу самолетов полеты запрещены, хватит ли у него выдержки и самообладания на выполнение полета в стрессовой ситуации?

Вопросов много, и решать их предстоит теперь им обоим...

Наконец, как поведет себя туман на аэродроме: не рассеится ли полоса неожиданно появившегося тумана к моменту подлета самолета... А если этого не произойдет и летчику придется пробивать туман, то чем это может закончиться...

Риск дать разрешение на посадку был слишком велик, и единственное, на что мог рассчитывать руководитель полетов, так это лишь на самообладание летчика да на его профессиональную подготовку и летное мастерство.

Видимо, последнее обстоятельство, а именно уверенность в своем подчиненном, сыграло решающую роль в принятии руководителем полетов решения о посадке.

Это только непросвещенному наблюдателю со стороны могло показаться, будто ничего особенного не происходило и выполнялся обычный полет. На самом деле ситуация складывалась чрезвычайно серьезная.

Никто не возьмется сказать, сколько эмоциональной энергии уходит в подобные моменты у тех, кто связан с управлением воздушным движением, не говоря уже о тех, кто в эти минуты находится в воздухе. Данные последних медицинских исследований говорят о том, что летчики расходуют энергии в восемь раз больше, чем, например, водители автомобильного транспорта. Совершенно очевидно, что организм летчика изнашивается несоизмеримо быстрее и интенсивнее ( не в восемь раз!), чем у того же шофера, потому что, согласно выкладкам медиков, в стрессовой ситуации наблюдается совершенно другая зависимость между эмоциональным напряжением и усталостью организма человека и, стало быть, его износом...

В мире происходит всеобщая автомобилизация, и миллионы автомобильных профессионалов и автолюбителей твердо знают, что даже незначительное увеличение скорости движения влечет за собой резкое увеличение расхода внимания и энергии водителей.

Можно ехать по оживленной автомагистрали со скоростью 70 километров в час по 8-10, а то и более часов ежесуточно, и при этом не уставать, а увеличив скорость всего в два раза, то есть до 140 километров в час, человек за рулем устает буквально через 1-2 часа езды. Что уж говорить о тех, кто управляет самолетами.

Руководитель полетов оказался в безвыходном положении. Он понимал, что теперь уже не может сообщить летчику о тумане на аэродроме.

Ведь передай он это сообщение в эфир, и у летчика будет отнят последний шанс, один из немногих оставшихся, у него не будет иного выбора, как только катапультироваться, потому что на полет до запасного аэродрома нет топлива, а производить посадку при недопустимо малой видимости для данного типа истребителей он не имеет права.

А самолет уже после четвертого разворота на малой высоте, и катапультирование вряд ли будет безопасным.

Кроме того, катапультирование – это ЧП для всего военного округа и для авиации ПВО.

Кому это надо?..

Вся надежда теперь только на летчика...

Понимал ситуацию и капитан Ланшаков.

То, что его командир эскадрильи умышленно не сообщает ему, летчику Ланшакову, ничего о тумане, говорит о том, что он, командир эскадрильи, доверяет своему летчику и верит в благополучный исход полета. И предоставляет ему право самостоятельного выбора между рискованным заходом на посадку и возможностью катапультирования.

Оба летчика, один в воздухе, другой за пультом управления полетами, понимали, что в случае покидания самолета неуправляемый истребитель может упасть на какой-нибудь населенный пункт, которых, больших и малых, было великое множество вокруг. Последствия могут быть ужасными для мирных жителей.

Даже если никем не управляемый истребитель упадет вне населенного пункта, невозможно подсчитать моральный ущерб, причиненный военно-воздушным силам страны этим падением: ведь все жители прекрасно понимают, что падение могло произойти на любой дом.

Получается парадоксальная ситуация: тот, кто должен охранять покой и мирный сон своих граждан, подвергает их смертельной опасности, превратив в невольных заложников.

Руководитель полетов и летчик понимали друг друга без лишних слов. Теперь капитан Ланшаков должен выбрать: катапультироваться и спасти свою жизнь ценой возможной гибели ни в чем не повинных мирных жителей, в том числе детей, или, рискуя собственной жизнью, выполнить заход и посадку в тумане.

Оба летчика знали, какой вариант будет выбран.

Капитан Ланшаков заходил на посадку...

Никто не знал, чего стоили руководителю полетов и летчику в воздухе те считанные минуты, в течение которых происходил заход самолета на посадку...

Капитан Ланшаков сделал все, что мог. Никто иной не смог бы сделать большего. Но, к сожалению, возможности человека ограничены. И если для выполнения захода и посадки скоростного истребителя необходима горизонтальная видимость, как одно из условий для обеспечения безопасности полета, равная, например, двум километрам, а в тумане она в несколько раз менее требуемой величины, то даже неспециалисту становится понятно, с трудностями какого масштаба столкнулся тогда капитан Ланшаков.

Мощный луч света посадочного прожектора на этот раз не вспорол темноту ночи, осветив посадочную полосу. Не пробив туман, свет прожектора рассеялся вокруг, создав световой экран, который слепил глаза летчика, сильно затрудняя посадку. Слепящее пятно светового экрана заполонило собою все вокруг. И для дальнейшего выполнения захода теперь требовалось несколько секунд, чтобы глаза успели адаптироваться к новому освещению.

Этих секунд, необходимых для адаптации зрения, капитану Ланшакову никто не мог предоставить.

А самолет, меж тем, не стоял на месте.

Уклонение самолета оказалось незначительным, но и этого было достаточно для того, чтобы истребитель на несколько метров ушел от линии пути в сторону и очутился над запасной грунтовой посадочной полосой.

В то же мгновение летчик, обнаружив, что находится над грунтовой полосой, сделал попытку уйти на второй круг и выполнить повторный заход.

И это ему почти удалось, но двигатель не набрал обороты вовремя.

Произошло приземление.

После проливного дождя, размочившего грунтовую полосу накануне, она вряд ли соответствовала статусу запасной полосы, и вряд ли руководитель полетов решился бы при необходимости использовать ее по прямому назначению, но Случаю было угодно, чтобы это все же произошло. И случилось это без участия руководителя полетов.

На пробеге колеса самолета провалились по самые оси в размокший грунт, и этого оказалось достаточно для того, чтобы подвесные баки коснулись земли. От трения о землю на большой скорости произошел взрыв подвесных баков, которые к этому времени были пусты. Взрыв передался на основной топливный бак, и тот тоже взорвался.

По счастливому стечению обстоятельств летчик остался жив.

Военный госпиталь украинского города Житомира вряд ли когда-нибудь ранее видел такую внушительную группу генералов, собравшихся в одной из палат.

Среди присутствующих выделялся моложавый коренастый среднего роста человек с простым и мужественным волевым лицом.

Это был возглавлявший группу генералов командующий ПВО Киевского района, прославленный летчик, трижды Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Александр Покрышкин, и он беседовал с единственным пациентом палаты, капитаном Александром Ланшаковым.

Все остальные генералы почтительно держались позади, заинтересованно прислушиваясь к разговору. Ибо от того, что скажет капитан, могло очень многое зависеть в их собственных судьбах: ведь все они являлись представителями своих заинтересованных отраслей или служб.

Несмотря на то, что военные были предупреждены главврачом о тяжелом состоянии больного, вопросы тому задавались с беспощадной военной прямотой, и весь перебинтованный, с поврежденным позвоночником, капитан Ланшаков отвечал на вопросы четко и внятно, что не могло не расположить к нему высокопоставленных военных.

И, конечно, больше всего понравилось присутствующим то, что капитан Ланшаков взял полностью вину за случившееся на себя.

Он не стал упоминать о плохой погоде, тумане... Не стал упоминать и о двигателе, который не вышел на обороты...

– Вина полностью моя, – слабым голосом произнес капитан, но для присутствующих генералов этот слабый звук был желаннее самой громкой победной музыки: отныне никто не упрекнет их службы.

Генералы из свиты прекрасно понимали, что летчик поступил чрезвычайно благородно. Другой бы на его месте попытался всячески выгородить себя, не упустил бы возможности свалить вину на руководителя полетов...

Понимал это и генерал-полковник.

Поначалу разговор был сухим и официальным. Но когда генерал-полковник Покрышкин осведомился, откуда Ланшаков родом, и узнал, что тот из Красноярска, где в свое время окончил местный аэроклуб, глаза трижды Героя Советского Союза заметно подобрели, в них появилось по-отечески теплое выражение, и он сказал:

– Как же, знаю я летчиков-красноярцев. Ведь мой ведомый, который прикрывал меня в боях, Георгий Голубев, тоже красноярец. Замечательные люди сибиряки! Самоотверженные, честные и мужественные!

(Герой Советского Союза Голубев Георгий Гордеевич, ведомый Покрышкина, автор книг "Друзья мои летчики" и "В паре с сотым". "Сотый" – позывной Покрышкина. – Прим. авт.)

Потом генерал-полковник с минуту помолчал, будто раздумывая над одному ему известным фактом и сомневаясь, надо ли о нем упоминать вслух в присутствии многочисленной свиты, и все же спросил:

– А не могло быть каких-нибудь причин, повлиявших на возникновение аварийной обстановки?

Ланшаков, несмотря на то, что был слишком слаб, все же отметил про себя, как напряглись вдруг лица генералов. Он хорошо понимал: достаточно ему упомянуть про туман, не обнаруженный своевременно авиационными службами, про двигатель, как одного этого будет достаточно для снятия с должности не только руководителя полетов, его, Ланшакова, командира эскадрильи, но и командира полка, а затем цепочка неприятностей потянется дальше...

– Я ошибся. Произвел посадку не на ту полосу, – достаточно твердо произнес капитан. И тут же заметил, как вновь оживились лица всех присутствующих. Видимо, такое заявление устраивало всех без исключения, в том числе и генерал-полковника, и, может быть, он вовсе не случайно упомянул о самоотверженности сибиряков в контексте с тем, что при этом они – замечательные люди.

Как бы там ни было, а налицо была полная расположенность генералов к больному капитану, который мужественно взял вину на себя.

А когда Ланшаков, превозмогая боль, высказал адресованную командующему ПВО Киевского района просьбу: "А летать-то после такой моей ошибки дадите?", кое-кто из генералов украдкой смахнул слезу, предательски навернувшуюся на глаза. Ведь человек, прикованный к постели, находящийся, можно сказать, между жизнью и смертью, просил позволить ему летать.

Даже в такие минуты летчик мечтал летать.

Неизвестно, о чем думал в эти минуты трижды Герой Советского Союза... В жизни ему довелось видеть и испытать многое. Ему пришлось терять своих боевых друзей, но тогда была война. Впрочем, военные летчики и в мирное время постоянно подвергаются огромному риску. Будущий маршал авиации многое пережил. Суровые годы войны научили его разбираться в людях. И вот теперь перед ним находился летчик-истребитель, один из плеяды рыцарей неба, судя по всему, человек в высшей степени благородный, жить которому, по заявлению главврача, оставалось недолго. И человек этот, можно сказать, перед лицом вечности просит об одном – позволить ему летать. То есть, важнее жизни для него является пусть призрачная, но надежда – летать.

Неизвестно, о чем думал в эти минуты прославленный ас, но только почему-то крупная слеза скатилась по его щеке.

По-видимому, просьба тронула за самые потаенные струны души трижды Героя Советского Союза, потому что Александр Иванович как-то удивительно тепло и по-домашнему просто сказал:

– Я поговорю об этом с Савицким.

(Маршал авиации Савицкий Евгений Яковлевич, дважды Герой Советского Союза, был в то время заместителем Главнокомандующего войсками ПВО страны. – Прим. авт.)

...Ланшаков выжил. Летать на истребителях ему больше не пришлось: медицинские комиссии не разрешили.

Но как жить летчику без авиации?

Обычно списанных по состоянию здоровья летчиков увольняли из армии и отпускали на все четыре стороны. В отличие от них, судьба хранила Александра, будто какому-то всесильному покровителю угодно было оберегать его и позволить и далее служить в армии, находиться рядом с самолетами.

Отлучение от самолетов – отлучение от авиации... Для него придумывали должности, ему позволили дослужить до ухода на положенный заслуженный отдых.

Кто знает, может быть, за его нравственный поступок, равносильный подвигу, его с благодарностью помнили генералы, некогда посетившие летчика в палате Житомирского военного госпиталя, и возглавлявший их трижды Герой Советского Союза, ставший впоследствии маршалом авиации А. И. Покрышкин...

И не со слов ли маршала авиации, с которым наверняка поддерживалась связь, передавал впоследствии в Красноярск его ведомый, Герой Советского Союза полковник Георгий Гордеевич Голубев "... большой привет Ланшакову".

Прошли годы.

Полковник в отставке А. И. Ланшаков собрал большой материал о красноярских аэроклубовцах, о летчиках-героях Великой Отечественной войны. Мне позвонил бывший мой командир эскадрильи Василий Петрович Ресницкий.

– Ты не будешь против, если Ланшаков предложит тебе поработать над собранными документами об аэроклубовцах и наших героях Советского Союза? Он хотел сам написать книгу, но здоровье уже не позволяет...

Перед мысленным взором промелькнули будущие трудности: надо будет снова искать спонсоров, снова влезать в долги для того, чтобы издать книгу, потом расплачиваться с долгами, которые, как всегда в подобных случаях, обязательно возникнут...

– Вообще-то, у меня дел невпроворот! Но авиация – дело святое!

– Я так и знал, что ты не откажешь!

Несколько месяцев ушло на рукопись. Наконец все готово. Звоню Ланшакову.

– Александр Иннокентьевич! Вы не будете возражать, если я включу вас соавтором книги "Обручение с небом"?

– Нет-нет! Что вы? Это ваш труд. Я только помогал собирать материалы.

Вот таков он был. Помнится, узнав, что у него повышенное кровяное давление, я привез из тайги ведро рябины (есть поверье, помогает...). Звоню ему, говорю, что сейчас привезу рябину. Он категорически возражает. Говорит, сам приедет. А когда приехал, увидел я, что он еле передвигается. Даже налегке, без поклажи. И, несмотря на мои намерения сопроводить его, твердо отказался от помощи. Посадил я его в автобус, а самому жаль человека. Что это? Гордый или щепетильный, не желающий причинить другим неудобства...Или то и другое вместе... Представляю, как легко людям было работать и общаться с ним...

...За гробом шло немного людей. Видел знакомые лица летчиков Красноярского аэроклуба, в котором Александр Иннокентьевич последние годы работал, среди них – его начальник Михаил Иванович Пегов. И был прощальный салют присланных военкомом автоматчиков. Это был салют настоящему человеку. Судьба уготовила ему суровое испытание на прочность. На прочность не только физическую, но и духовную. Испытание он выдержал. Его яркий след остался в книге "Обручение с небом".

ВЕСТСАЙДСКИЙ МОТИВ

Утро президента компании "Нью-армз" обычно начиналось с легкого завтрака в кругу семьи с неизменной чашечкой любимого бразильского кофе "Пеле Ройял", после чего обязательно следовала процедура беглого просмотра утренних газет.

И к моменту, когда он, строгий и подтянутый, спускался по последним ступенькам у парадного входа своей загородной вилы, к нему, огибая фонтан, окруженный со всех сторон вечнозелеными кустами рододендрона, неслышно скользя по серому серпантину асфальта, величественно подплывал роскошный черный "Роллс-Ройс".

Из машины появлялся телохранитель, перед Рональдом Дугласом открывалась дверь, и он исчезал в чреве автомобиля, удобно развалившись на заднем сидении. Телохранитель садился рядом с водителем на переднем сидении, и мощная машина плавно набирала ход, унося босса навстречу заботам нового дня. И еще задолго до того, как он поднимется в скоростном лифте фирмы "Мицубиси" на семнадцатый этаж своего офиса и войдет в кабинет, из окон которого открывается изумительный вид на морской залив и на многочисленные сверкающие на солнце яхты, безмятежно покачивающиеся на нежно-изумрудной зыби океанских вод, мысленно он будет весь в делах.

Так, очевидно, было бы и на этот раз, если бы не одно обстоятельство, которое никак не давало ему настроиться на деловой лад по дороге на службу.

Виной всему, как это ни покажется странным, явилась его единственная любимая дочь Виктория, от которой он мог ожидать чего угодно, только не вмешательства в дела компании.

Правда, если уж называть вещи своими именами, то просьбу, с которой к нему обратилась накануне дочь, назвать вмешательством в деловую жизнь отца можно было лишь условно, поскольку напрямую к делам компании она отношения не имела. Тем не менее, интуиция подсказывала ему, что тут что-то не так. И он, вместо того чтобы еще раз обдумать свое предложение относительно новых направлений в работе компании, с которым хотел выступить на предстоящем совете директоров, принялся в который уже раз припоминать разговор с дочерью.

Однако как он ни старался, найти уязвимое звено в концепции беседы с дочерью и последовавшей затем просьбой, с которой она к нему обратилась, он так и не смог. А ведь ему устами его собственной дочери было предложено, ни больше ни меньше, оказать протеже при размещении заказов одной из фирм, с которой он никогда раньше не имел дела...

Это было первое деловое обращение дочери, поэтому, видимо, оно и не давало ему покоя. И он, вспомнив о том, что деловые разговоры в семейном кругу Дугласов довольно часто велись и ранее, подумал о том, как мало внимания уделяет своей жене, детям.

Ох уж эти дети! Кажется, еще совсем недавно Вики вместе с подружками играла в куклы и резвилась на лужайке у плавательного бассейна в саду и вдруг, как-то незаметно для родительских глаз, повзрослела.

Хотя, что это он... Ведь ей уже девятнадцать... Она студентка университета... Увлекается конным спортом и легкой атлетикой. Видимо, этим она обязана прежде всего влиянию со стороны своей матери, которая по молодости уделяла немало времени занятиям спортом.

Да и он в эти годы уже с успехом выступал за сборную команду университета, играя в американский футбол.

Он вспомнил, как на прошлой неделе дочь появилась дома в сопровождении элегантного молодого человека с фигурой атланта. Вдвоем с Элизабет, своей супругой, он как раз неспешно шел по аллее сада, проводя с ней так редко выпадающие для подобных прогулок свободные минуты, когда в поле его зрения появился спортивный кабриолет "Кадиллак" красного цвета, на сидении которого молодой джентльмен возвышался, будто Дон-Кихот над Россинантом.

Это зрелище изрядно позабавило Рональда Дугласа, и он уже хотел было пошутить по этому поводу и сказать жене о возникших у него при этом ассоциациях, о том, что к ним пожаловал сам рыцарь печального образа вместе со своей Дульсинеей Тобосской, как вдруг узнал в сидящей рядом с водителем даме свою собственную дочь.

Поравнявшись с аллеей, по которой прогуливалась семейная чета, автомобиль остановился. В ту же минуту молодой человек оказался у противоположной дверцы и, как любезный кавалер, помог выйти своей спутнице. Хотя мог бы, как иронично подметил про себя ее отец, все это проделать не выходя из машины, так как габариты его фигуры позволяли ему дотянуться до наружной ручки дверцы прямо с сидения водителя, не покидая авто.

Дочь за руку подвела молодого человека к родителям.

– Дорогой папа! Позволь представить моего друга! Это Сэмюэль Смит, он тоже студент университета.

Рональд Дуглас протянул руку.

– Мистер Рональд! Я так много хорошего слышал о вас! – голос гиганта оказался вовсе не грубым, совсем не соответствующим размерам фигуры, а тон весьма приветливым. И руку он пожал учтиво, с каким-то внутренним достоинством и не ухватывая медвежьей хваткой, о чем, наверное, с опаской думал всякий с ним за руку здоровающийся.

– Мама! Это Сэм!

Элизабет Дуглас, улыбаясь, молча протянула молодому человеку руку, которую тот не пожал, а будто на светском приеме почтительно поцеловал.

– Миссис Дуглас! – поклонившись, сказал он и вежливо отступил на шаг.

"А он вовсе не дикарь, как это может показаться на первый взгляд", – подумал хозяин виллы и пригласил всех пройти в дом.

Рональд Дуглас принял управление компанией от своего отца Рональда Дугласа-старшего, и по заведенной в стране традиции, по всем канонам, называть себя ему следовало не иначе как Рональдом Дугласом-младшим. Так оно и было до тех пор, пока жена не подарила ему двадцать пять лет назад сына, которого, как и было принято в семье Дугласов, назвали Рональдом. Так что счастливый отец с удовольствием убрал из своего имени приставку "младший" и тут же превратился в Рональда Дугласа-среднего.

Основатель компании Дуглас-старший и по сей день интересуется делами, время от времени наведываясь в офис, где служащие всякий раз по-прежнему трепетали при одном его появлении. Его слово и сейчас много значило для них, несмотря на его формальный отход от дел, ибо все знали, какое большое влияние старший Дуглас до сих пор оказывает на все семейство.

В противовес деду Дугласа-младшего дела компании интересовали мало. Он хоть и получил, как его родители, образование в Гарварде и даже, как и его отец, играл в американский футбол, защищая честь университета, однако, работая после окончания учебного заведения в отделе маркетинга компании, не проявлял заметного рвения к продвижению вверх по служебной лестнице, справедливо полагая, что со временем сияющие управленческие высоты станут доступны ему без всяких хлопот.

Пока же хлопоты в связи с поведением и некоторыми поступками Дугласа-младшего целиком доставались на долю Дугласа-среднего.

Недавно, например, младший отпрыск семейства, как две капли воды похожий на своего отца, фотографии которого не сходят с обложек журналов и газетных страниц, на одной из вечеринок в каком-то захудалом ресторане, забавляясь, едва ли не в обнаженном виде скакал по сцене верхом на метле. Очевидцы утверждали, что атрибутов одежды на нем присутствовало почти столько же, сколько их было в знаменитом костюме Евы, ну, может быть, максимум на одну деталь больше.

По невероятной случайности сюжет был отснят любительской кинокамерой, а на следующий день по одному из телевизионных каналов страны состоялся его показ. Надо ли говорить о том, какое впечатление произвело чудачество Дугласа-младшего на служащих компании, которая входит в четверку ведущих компаний мира по торговле оружием.

Пройдя в кабинет, президент компании распорядился немедленно пригласить к себе Макса Гора, вице-президента компании, многолетняя безупречная работа которого ставила его в несколько привилегированное, по сравнению с другими служащими управления, положение.

Начинал Гор еще при Дугласе-старшем, так что заслуги этого человека перед компанией были велики, и президент всецело ему доверял.

Гор был на пять лет старше президента "Нью-армз", вскоре ему должно было исполниться ровно шестьдесят, однако, глядя на него, никак нельзя было сказать, что перед вами человек пожилой: весь его все еще моложавый вид, опрятно сидящий, с иголочки пошитый у лучшего модельера города темный костюм, на фоне которого белоснежные манжеты и ворот сорочки выделялись особенно контрастно, дорогой, со вкусом подобранный галстук, аккуратная прическа едва тронутых серебром волос, подчеркивающая очертания высокого, благородного лба, а главное, его большие, не лишенные любознательного живого блеска карие глаза, спрятанные за стеклами очков в золотой оправе, отчего глаза казались еще большими, и уж, конечно, неистощимая энергия этого человека, – создавали впечатление, что вы имеете дело с человеком незаурядным.

Гор так же, как и президент компании, был высок, значительно выше шести футов, и когда они бывали рядом, то могли бы составить неплохой повод рекламным агентствам для создания рекламных роликов о преуспевающих бизнесменах, которым буквально до всего есть дело и у которых на все находится время, – будь то посещение оперы или концерта зарубежных звезд эстрады, – и которые, несмотря на свой возраст, прекрасно играют в теннис и являются непревзойденными игроками в гольф.

– Макс, я бы хотел немедленно выяснить все, что касается предстоящей выставки вооружений в Индонезии, – обратился Дуглас-средний после взаимных приветствий к вице-президенту компании. – Есть ли новые сообщения от наших людей в Джакарте?

– Не хотелось бы с утра портить настроение, тем более что всегда найдутся другие, которые сделают это, но меня настораживает мнимое затишье в прессе относительно участия компании русских в салоне вооружений этой восточно-азиатской страны, – ответил Гор.

Дуглас-средний выжидающе уставился на собеседника, словно пытался заполучить ответ на волнующий его вопрос: какие же доводы говорят в пользу этого?

– Наш человек, которому можно вполне доверять, сообщил из Джакарты о переговорах индонезийских военных с русскими. Кое-что в этой истории мне пришлось не по душе. Эта русская лиса генерал Данилов, возглавляющий фирму "Русвооружение", что-то затевает... Что на этот раз предпримет он, чтобы вставить нам палки в колеса? Ведь мы являемся для него главными конкурентами... Я бы дорого дал, чтобы взглянуть на козыри в его руках.

– Ну, то же самое, наверное, сделал бы и он, будь у него такая возможность! – рассмеялся президент "Нью-армз". – Ведь игра стоит свеч!

Дуглас-средний не стал скрывать своего удовлетворения по поводу принимаемых на самом высоком уровне под благовидным предлогом защиты интересов национальной безопасности мер для недопущения поставок потенциальным противникам самых передовых технологий и наиболее современного компьютерного оборудования. Кувейтская операция под кодовым наименованием "Буря в пустыне" подтвердила правильность выдерживания подобной линии в практике международного сотрудничества.

– Получается так: чем больше провалов и неудач у наших конкурентов, тем лучше для нас. И с этим ничего не поделаешь. Се ля ви! – как говорят французы. Такова жизнь!

– Кстати, о французах. Бьюсь об заклад: у них позиция в отношении русских аналогична нашей. Неспроста на авиасалонах в Ле Бурже русских будто преследует злой рок. Неприятности с истребителями, со сверхзвуковым авиалайнером "Ту-144", и многое другое, относящееся к авиационной технике русских, например, катастрофа вертолета во время тушения лесных пожаров, – все это привело к тому, что у "Конкорда" нет конкурентов, а престиж авиации русских во многом подорван. А ведь помните, как благоприятно для них развивались события в шестидесятые годы. Полет Гагарина 12 апреля 1961 года в Космос, успешный запуск советской ракеты на свой Дальний Восток, в результате чего у Хрущева появился большой политический козырь в руках: ведь у нас тогда не было такого, как у русских, ракетоносителя. Этот их Королев нокаутировал Америку... А помните двадцать шестой авиасалон во Франции? Это было в 1965 году в Ле Бурже. Русские впервые показали миру свой сверхзвуковой самолет "Ту-144". Успех русских был ошеломляющим!

– А дальше у них начались неприятности... – Дуглас-средний мог бы и не произносить подобного замечания: слишком много оба они знали о тайной войне военных в мирное время, о войне, которая ведется всеми способами за рынки сбыта военной техники. И пусть конгрессмены стоя аплодируют своему президенту, прибывшему в Капитолий для того, чтобы заявить им, что отныне все страны "будут исходить из общей убежденности в том, что в ядерный век не существует иной основы для поддержания отношений между ними, кроме мирного сосуществования". На то они и конгрессмены. А военные будут продолжать делать свое дело. Уж они-то прекрасно знают цену подобным пропагандистским заявлениям.

Поэтому, несмотря на потепление в отношениях между странами, борьба за сферы влияния на рынках сбыта вооружений никогда не прекращалась.

Знают они и о том, что ныне эпицентр этой войны перемещается из стран европейского континента в Африку, арабские страны Ближнего Востока и в страны юго – восточной Азии.

Словно в подтверждение этого, заговорил Макс Гор:

– Особых усилий по устранению наших конкурентов нам следует избегать, чтобы не было излишней огласки, которая может иметь место из-за утечки информации. Полагаю, вы понимаете, что я имею в виду под словом "особых".

– Конечно. Думаю, наши имена не только в этой связи, но и в других подобных делах никогда не должны фигурировать, – Дуглас-средний оставил свое кресло и устроился в другом, рядом с вице-президентом.

Теперь они были на равных. Ничто не подчеркивало различия в служебном положении. Глава компании позволял подобное лишь по отношению к одному-единственному служащему компании, а именно к вице-президенту. И это льстило самолюбию Макса Гора. Пикантность ситуации прекрасно понимал его шеф. И использовал выгоды подобных бесед с немалой для себя и для дела пользой. Он был достаточно умен для того, чтобы словом или жестом вовремя суметь расположить к себе любого собеседника. Тем более, это относилось к Гору, которого кто-то из служащих окрестил однажды той курицей, которая несет золотые яйца, и который не давал шефу пустых советов.

Вот и сейчас Гор сказал:

– В таких щекотливых делах я бы рекомендовал быть особенно осторожным. Даже институт Гэллопа, занимающийся изучением общественного мнения, не сможет помочь нам. Что же касается русских, то они сами своими руками помогают нам. Взять ту же катастрофу четырех летчиков эскадрильи "Русские витязи", буквально организованную руководством экспедиции. Таким ударом по собственному престижу не может похвастать ни одна авиационная держава мира. Такого еще никому не удавалось. Мне бы не хотелось брать грех на душу и желать нашим потенциальным противникам на предстоящем форуме вооружения в Индонезии чего-либо плохого, но, полагаю, русские и на этот раз выкинут что-нибудь из ряда вон выходящее, что в конечном итоге обернется водой для нашей мельницы.

– Поживем – увидим... – многозначительно заметил глава компании.

И, будучи верный своему не раз испытанному методу прятать основное среди второстепенного, благодаря чему он всегда умело скрывал от собеседников свою заинтересованность в чем-либо, на что ему не хотелось преждевременно обращать их внимание, он вплотную приблизился к вопросу, ради которого, собственно, и пригласил Гора. И сейчас, кажется, самое время как бы невзначай задать интересующий его главный вопрос.

И он его задал. В весьма завуалированной форме.

– Мой сын Ронни как-то обмолвился за ужином о том, что наши компаньоны по перевозке военных грузов едва не перессорились из-за какого-то выгодного заказа.

– Кажется, он был недалек от истины. Деньги есть деньги. И дело Америки – делать деньги.

– Вы, как всегда, правы, Макс. Как, впрочем, прав и мой сын. Недаром говорят, что устами младенца говорит истина, – рассмеялся хозяин кабинета.

И будто просто от нечего делать добавил:

– А чтобы наши перевозчики не спорили между собой, может, им подбросить в компанию еще одного?

– Блестящая мысль, Рональд! – теперь уже рассмеялся Макс Гор.

Однако он хорошо знал своего шефа и был достаточно умен для того, чтобы понять, что вопрос был задан неспроста. Нет дыма без огня. Что-то скрывается за вопросом. Но что?..

Но Гор тем и хорош, что схватывает все на лету. И хоть пока еще и не успел разгадать стоящую за вопросом разгадку, он решил на всякий случай подыграть шефу.

– Подбросить еще одного можно, но, боюсь, они примутся пожирать друг друга, как пауки в банке.

Надо вначале хорошенько обдумать, кого туда запускать, чтобы знать наперед, кто будет съеден первым и с кем в конечном итоге останемся мы.

– Я так полагаю, что каннибализма в компании мы не допустим, и если уж все будет идти к этому, мы вовремя сплавим нарушителя спокойствия какому-нибудь коллеге из другой компании, занимающейся тем же, чем и мы, – все еще смеясь, произнес Дуглас-средний.

Но Максу Гору было отнюдь не до смеха. Он понял явную заинтересованность шефа в предоставлении заказа на перевозку военных грузов еще какой-то сторонней фирме, пытающейся каким-то образом оказать на того давление.

Кто бы это мог быть?..

Но как бы там ни было, шеф нуждается в совете...

– Конечно, Рональд! В последнее время фирмами, могущими заниматься перевозками специфических военных грузов, усиленно интересуются люди генерала Данилова, вот им-то при случае мы и спихнем неугодного нам перевозчика...

Наши люди держат руку на пульсе, мы постоянно находимся в курсе событий. При необходимости мы покажем приманку русским... Я полагаю, генерал Данилов клюнет на эту приманку.

– Есть какие-нибудь соображения по этому поводу?

– Разумеется, Рональд! – и Макс Гор, в подтверждение своих слов, как весьма тонкий аналитик, выложил шефу все, что тому необходимо было знать. – Генерал Данилов – мой ровесник, Рональд. Ему вскоре исполнится шестьдесят лет, а у русских это предельный возраст для высших военных чинов. Так что ему придется уйти в отставку.

В подобных случаях каждому хочется напоследок сделать что-либо значительное...

Вот на этом психологическом аспекте можно сыграть без проигрыша.

– Спасибо за совет, Макс! – и Дуглас-средний по-дружески потрепал по плечу Гора. – Надеюсь, в таком случае это был бы не худший вариант. Для нас.

Как только Макс Гор покинул кабинет, Рональд Дуглас-средний дал указание секретарше, прехорошенькой душечке мисс Робинсон, пригласить к нему шефа службы безопасности.

И, несмотря на большую насыщенность дня всевозможными, не терпящими отлагательства делами, он уделил две минуты для разговора с Кларком Симменсом.

– Сэмюэль Смит. Я должен знать об этом парне все еще до окончания дня, – сказал он учтиво вытянувшемуся перед ним высокому и тучному человеку примерно сорока лет.

– Да, сэр! Другие распоряжения будут?

– Это все.

– Слушаюсь, сэр!

Домой президет компании "Нью-армз" был доставлен как всегда поздно, но, несмотря на это, по заведенной в доме традиции, он после ужина вместе с женой отправился погулять в саду.

Дугласы любили подобные неспешные прогулки по тихим аллеям среди аккуратно постриженных садовником душистых кустов белой акации и благоухающих цветов в огромных белых чашах-цветниках.

Это были лучшие минуты отдыха.

О чем думали эти почтенные люди, гуляя вдвоем и взявши друг друга за руки?..

Ему около пятидесяти пяти, она на пять лет моложе. Он заканчивал университет, она в него только что поступила. Он очень много работает, она вместе с ним живет его работой.

Конечно, и у него, и у нее были встречи и свидания с другими, но после того, как они поженились, были счастливы в браке.

Это была красивая пара. Своею внешностью он чем-то напоминал знаменитого киноактера Грегори Пека конца шестидесятых годов, когда тот заканчивал съемки в вестерне "Золото Маккенны", где исполнял роль бравого Маккенны. Он был так же красив особой мужской неслащавой красотой, высок и статен, с открытым мужественным лицом, и обладал удивительно темными, почти черными глазами. Но он также напоминал и другого актера из Голливуда, ставшего великим человеком, – многочисленные знакомые и друзья почти единодушно отмечали удивительное сходство Рональда Дугласа-среднего с бывшим президентом Соединенных Штатов Рональдом Рейганом.

И если бы еще и Элизабет была хоть немного похожа на супругу экс-президента Нэнси, им можно было бы без масок явиться на какой-нибудь бал-маскарад и с успехом изображать знаменитую чету. После чего, при желании, отправиться в Овальный кабинет...

Но у Элизабет не было ни малейшего сходства с Нэнси. Зато она отдаленно напоминала голливудскую кинозвезду Фэй Данавэй: у ней было почти такое же классическое лицо северной красавицы.

Словом, пара была великолепная. И, наверное, супруги знали секрет, каким образом быть счастливыми и что для этого им двоим надо.

Они до сих пор любили друг друга.

Каждое утро, выходя из дома, он говорил ей: "Я люблю тебя!". Она отвечала ему теми же словами.

Каждый вечер, возвращаясь домой, он говорил ей: "Я люблю тебя!"...

Этот редкий дар любить дается людям Богом, а сохранить его, суметь уберечь от искушений предоставляется самим людям.

Как они это делают, известно миру.

Великий Чарльз Спенсер Чаплин был почти на четверть века старше своей жены Уны, а великий Сальвадор Дали – значительно моложе своей русской возлюбленной. Но они умели сохранить любовь. Современное поветрие не делать даже попыток к сохранению этого чувства, кажется, обошло стороной чету Дугласов. И все потому, что они продолжали нежно любить и не могли недели провести порознь.

По этой же причине они предпочитали шумному обществу спокойное уединение на своей загородной вилле. Чета хоть и принята была в великосветском обществе, однако предпочитала время проводить в домашнем кругу.

Рональд Дуглас-средний был человеком наблюдательным и имел обыкновение делиться своими наблюдениями с собственной супругой, которая ценила в муже это его качество, тем более что он выражал свои замечания весьма изящно, что всегда нравилось женщинам в мужчинах.

К примеру, недавно на балу у губернатора штата, завидя невысокого кривоногого военного, танцующего с дамой, Рональд наклонился к уху жены и сказал:

– Дорогая, я бы дорого дал, чтобы иметь возможность лицезреть этого джентльмена в шотландской военной форме.

Он имел в виду тот факт, что шотландцы носят юбки.

А когда она указала мужу взглядом на двоих господ, один из которых был совершенно лысым, стоявших в сторонке и более громко, чем это допускалось на подобных торжествах, что-то оживленно объясняющих друг другу, и спросила о том, что можно с таким пылом обсуждать, он ответил:

– Они пытаются разрешить дилемму: правда ли, что в Древнем Риме за одного нелысого раба давали двух лысых...

А однажды на костюмированном балу к ним подошел человек, облаченный в костюм Цезаря, и пригласил на танец Элизабет. Получив согласие, он галантно поклонился Дугласу-среднему:

– С вашего позволения, сэр!

– Да, да. Танцуйте, пока я схожу и переоденусь в костюм Брута, – ответил Рональд.

Сейчас, уединившись от детей и прислуги, они обменивались мыслями о его работе и о домашних делах.

Сын Ронни хоть и проводит свободное от работы время бесшабашно, таскаясь по барам и другим увеселительным заведениям, – а в последнее время пристрастился навещать пользующийся незавидной репутацией ресторан под названием "Шаг к удаче", где глазел на то, как красивая, крутобедрая, полуобнаженная блондинка Эльза, эмигрантка из Германии, услаждает публику грациозными движениями в танце, – их волновал не так сильно, как поведение дочери.

Ухаживания Сэмюэля Смита за дочерью, несмотря на сообщение шефа службы безопасности о том, что никакого криминального шлейфа за ним нет, почему-то насторожило родителей.

Причину беспокойства они пока объяснить себе не могли.

Да, они знали, что рано или поздно это должно случиться, что их красавица-дочь не останется незамеченной молодыми людьми, и все-таки что-то их настораживало...

Вот и странная просьба дочери к отцу никак не вписывается в безоблачные отношения между двумя молодыми людьми...

Дуглас-средний не без оснований полагал, что подобное деловое рвение молодых влюбленных, если это на самом деле так, выглядит весьма странно. По его мнению, на первом месте в таких случаях всегда бывают личные, интимные отношения, но никак не деловые.

Слишком много делового расчета, слишком много...

На противоположной стороне земного шара тоже жили люди. Всевышний не наделил места их проживания благоприятным климатом, и жили они в Сибири в суровых условиях.

Войны, революции, политические и экономические потрясения, лживость и некомпетентность властей довели этих людей до такого отчаянного положения, что они утратили всякую способность хоть во что-то еще верить и жили исключительно заботами текущего, сегодняшнего дня.

И если уж говорить начистоту и называть вещи своими именами, то большинство из них вовсе и не жили, потому что жизнью это назвать можно было лишь условно, а влачили существование и элементарно выживали.

Тридцатилетний слесарь Иван Кузнецов проводил свою пятилетнюю дочь до самого подъезда детского сада. Поцеловав на прощание полуголодную девочку и поправив выбившийся из-под воротника ее старенькой шубки шарф, он подтолкнул ребенка к входной двери, а сам поспешил на военный завод, на котором производилась сборка новейших танков, где числился слесарем-сборщиком высокого шестого разряда.

Министерство обороны не располагало достаточными финансовыми средствами и было не в состоянии не только произвести размещение новых заказов, но и расплатиться с заводом за старые.

Работы на заводе не было, и многие рабочие не работали, а лишь числились работающими. Заработную плату они последний раз получали полтора года назад. И вся надежда была на то, что на предстоящей вскоре выставке-продаже новых видов вооружений, которая должна состояться в Индонезии, удастся заключить контракт на поставку своей продукции. Вот тогда появится работа.

Но для этого сначала надо доставить туда пару танков, чтобы они могли продемонстрировать миру свои выдающиеся тактико-технические возможности.

Танки были подготовлены и ждали своего часа, чтобы отправиться по воздуху в далекую Индонезию.

А пока лишенные всяких средств к существованию рабочие, словно запрограммированные генетически, продолжали ходить на работу.

Иван не мог понять, что происходит в стране. В его голове никак не укладывалось, почему он, здоровый мужчина, прошедший через войну в Афганистане, раненный в районе Кандагара, имея высокую производственную квалификацию, не может прокормить жену и своего единственного ребенка.

Почему всякий раз, поднимаясь по ступеням захламленного подъезда давно неремонтированного дома к себе на последний пятый этаж, где его семья проживала в небольшой однокомнатной квартире, он должен виновато опускать глаза и отводить взгляд от с надеждою глядящих на него глаз жены только потому, что опять не принес денег...

Почему его жена, обучая старшеклассников русскому языку и литературе, ничего не получает за свой труд... Или он никому не нужен?

Почему, наконец, их единственная дочь должна постоянно недоедать...

А они с женой так хотели иметь двоих детей! Но, видно, не судьба.

Многого Иван не мог понять.

Иногда у него появлялось желание уйти с завода и отправиться к брату в сельскую местность. Но, подумав, он пришел к горькому выводу, что хрен редьки не слаще, ибо брат тоже бедствовал. Землю в собственность не давали, а арендовать ее и платить за это деньги, да при таких-то налогах...

Вот тебе и гарантированное Конституцией право на жизнь, на труд...

Какая жизнь?! Какой труд?! Иван даже сплюнул с досады.

Однако ноги сами по себе несли его на завод...

А может, ему устроиться на работу охранником в какую-нибудь коммерческую структуру?

Ну и что из того, что труд этот непроизводительный для общества?

Да вся его страна ничего не производит...

Вон сколько здоровенных людей, на которых, как говорится, только землю пахать да воду возить, в камуфляжной форме щеголяют по улицам городов! Куда ни плюнь – попадешь в камуфляж. Милиция, правоохранительные органы, полиция, налоговая полиция, инкассаторы, различная охрана и службы безопасности и т.д., и т.п., с одной стороны, и всевозможные криминальные образования, беспрерывно пополняющие свои ряды хорошо знающим методы борьбы с организованной преступностью проштрафившимся контингентом из милиции, правоохранительных органов, полиции, налоговой полиции, инкассаторов, различной охраны и служб безопасности и т.д., и т.п., освободившееся место которых тут же заполняется новыми фигурами в камуфляже. И так по кругу, причем по нарастающей...

Рассуждая таким образом и так и не увидев впереди никаких надежд на скорые изменения к лучшему, внутренне опустошенный, Иван пришел на проходную завода, куда со всех сторон стекались такие же понурые, как он, хмурые люди.

Каждый из них по-своему переживал происходящие в стране события, но недовольны были все поголовно, и в одном их мнения не разделялись, а совпадали: рыба гниет с головы! Суровое мнение суровых людей, пытающихся выжить в Сибири, которую даже Всевышний не наделил сколько-либо сносными для жизни условиями.

У Рональда Дугласа-среднего предстоящий день обещал быть благоприятным для активизации деятельности огромной империи торговли вооружениями. Удача, кажется, на этот раз не обошла его компанию стороной. Накануне стало известно о благосклонной реакции Конгресса на предложения военного лобби по поводу новой концепции в стратегии дальнейшего развития индустрии военных. Представителям военных удалось расположить к себе большинство законодателей в обеих палатах, и конгрессмены приняли решение о запрещении Швеции продавать выпускаемые концерном "СААБ" совместно с британской компанией "Бритиш Эйроспейс" с использованием американской технологии истребители "ЙАС-39 Гриппен" южноафриканской государственной компании "Армскор", и это, по настоянию военных, оказано противодействие шведам на рынке вооружений в Латинской Америке.

Звонки с поздравлениями раздавались бесперерывно в течение вчерашнего дня в офисе и продолжились дома. Президент "Нью-армз" до вчерашнего дня и не подозревал, что у него так много друзей и просто доброжелателей.

Хорошее настроение не покидало его и сегодняшним утром.

И поэтому, когда ему позвонили из компании и сказали, что толпа репортеров с утра осаждает подступы к офису, и просили шефа дать указания, как быть с прессой, он, в нарушение давно устоявшегося мнения держаться подальше от представителей средств массовой информации, на этот раз, неожиданно для самого себя, разрешил впустить пишущую и снимающую братию.

Так что к моменту его появления в приемной его уже ожидали.

Сегодня у Дугласа-среднего необычный день. Сегодня все необычно. Необычна и разношерстная, шумная толпа репортеров...

Сегодня даже мисс Робинсон выглядит как-то необычно, будто ее подменили. А может быть, она всегда такая красивая, и он просто ранее этого не замечал.

Избыток бодрости и нескрываемой радости сегодня сквозили в каждом движении главы "Нью-армз", сегодня он готов был расцеловать всех репортеров и весь мир в придачу.

И он, проходя стремительной походкой в свой кабинет, вдруг задержался на мгновение возле мисс Робинсон, и не успела она опомниться, как он игриво поцеловал ее в щечку, чего никогда прежде не позволял себе.

Растерявшаяся, мгновенно впыхнувшая девушка испуганно отшатнулась от него, но сразу же взяла себя в руки и мило улыбнулась шефу.

А он, тут же позабыв про мисс Робинсон, уже входил в свой кабинет, окруженный со всех сторон репортерами, которые пытались на ходу брать у него интервью.

Через час уставший от каверзных вопросов журналистов Рональд Дуглас-средний, избавившись наконец от присутствия шумной ватаги тех, кого всегда почемуто недолюбливал и опасался, вздохнул с облегчением.

Оказывается, при желании и прессу можно использовать с большой выгодой для дела и лично для себя...

Он стал перебирать в памяти события сегодняшнего утра...

А этот плюгавый журналист с глазами нахала... Кажется, его имя Дюк Блэк. Это, кажется, его стараются обходить стороной даже его собратья по профессии: настолько низменными методами иногда пользуется в своей работе сей бумагомаратель, настолько дурную репутацию схлопотал себе этот парень. Это, кажется, он носит прозвище Черный герцог...

На этот раз, хоть он и Черный герцог, ему ничего жареного не перепало...

А как он из кожи вон лез, лишь бы поймать его, Дугласа-среднего, на каверзном вопросе... Не на того напал, дружище...

Однако какое-то тревожное чувство не оставляло президента компании. И как ни пытался Дуглас-средний понять причину не затухающего в нем беспокойства, докопаться до истины ему никак не удавалось.

– Папа, ну какой же ты непробиваемый и прямолинейный солдафон! – с укором выговаривала молодая, но уже полнеющая дама своему пожилому отцу, нервно расхаживающему взад-вперед по комнате. – Ну как тебя убедить?.. Неужели ты не видишь, что происходит вокруг?.. Очнись же, наконец.

И дочь, едва не заламывая от отчаяния руки, умоляюще посмотрела на мать.

– Мама! Ну хоть ты бы на него подействовала... Ведь если мы упустим подобную возможность участия в деле, другие-то не будут столь щепетильными...

– А может, отец прав, и тебе не следует браться за это дело, доченька, – выжидательно смотрит на свое полнеющее чадо мать.

Но дочь, почувствовав, что против нее выступают уже двое, с удвоенной энергией принялась доказывать родителям свою правоту.

– Тебя скоро спровадят на пенсию, а у тебя ничего, кроме лампасов на казенных штанах, за душой не имеется. Ты же гол как сокол... Другие утопают в роскоши, не знают, куда растолкать собственные "шестисотые "мерседесы", а ты...

Дочь едва не задохнулась от переполнявших ее чувств. И, не щадя отца, продолжала:

– Я тебе на твой шестидесятилетний юбилей подарю ступу. Летайте в ней вместе с мамой, как Баба Яга...

Перспектива, нарисованная дочерью, не прельщала пожилого генерала и его супругу, и они начали понемногу сдавать свои позиции.

Это в других вопросах, там, где дело касается непосредственно армии, генерал остается неизменно непреклонен, а здесь вопрос заключался лишь в предоставлении возможности размещения выгодного заказа на перевозку военной техники.

Отец молодой полнеющей дамы, генерал Данилов, мог вполне устроить это дело.

"Было бы желание, появится и обоснование... вполне законных оснований", – подумал генерал. И будто в подтверждение собственных мыслей услышал слова супруги:

– Подумай, мой дорогой, может, и впрямь пойти навстречу дочери. Может, действительно пришло время подумать о детях, – жена с мольбой смотрит на генерала.

– Да вы оглянитесь: ведь все, как говорится, на ходу подметки рвут, – почувствовав поддержку матери, воспрянула с новой силой дочка. – Кругом коррупция и взяточники. Берут напропалую, ничем не брезгуя. Время такое... Даже за ненаписанную книгу о приватизации неслабо берут. Причем в долларах!

– А чем же еще брать? Не борзыми же щенками, как в старину бывало брали. А брать-то им надо, – вставил свои замечания в пламенную речь дочери генерал, который, в силу занимаемого им поста, знал о многих неприглядных делах, вершимых людьми, осуществляющими руководство страной. – И ведь берут! Да и как же не брать, если сами пишут законы, которые в нашей неправовой стране можно так же легко обойти, как некстати подвернувшийся под ноги булыжник.

Теперь генерал был задет за живое. Его трудно было остановить. Он продолжал:

– Это в Конституции Соединенных Штатов четвертый раздел второй статьи предусматривает: "Президент, вице-президент и все гражданские должностные лица Соединенных Штатов отстраняются от должности, если при осуждении в порядке импичмента они будут признаны виновными в измене, взяточничестве или других тяжких преступлениях и проступках". А у нас все можно... Только у нас невероятное становится очевидным... Ведь только у нас каждое наше Законодательное собрание любого ранга начинается едва ли не с того, что законодатели принимают закон о собственной неприкосновенности...

Жена генерала, выслушав темпераментное заявление своего супруга, поднялась из кресла и принялась стоя аплодировать речи, непроизвольно вырвавшейся из самых затаенных глубин его души.

– Ну наконец-то, дорогие мои, вы оба начинаете понимать друг друга и говорите в унисон, – смеясь, сказала дочь.

Но и её уже трудно было остановить.

Теперь уже она говорила, расхаживая по другую от отца сторону стола так энергично, что, кажется, попади на ее пути паровоз, он не смог бы послужить для нее препятствием.

– В открытую лоббируют в думе интересы монопольных компаний, разъезжают за счет налогоплательщиков по разным странам, устраивая свои дела. Один реформатор недавно побывал в Лондоне, где, не смущаясь, занимался делами коммерческого банка, который сам когда-то и помог основать, – продолжала выкладывать убедительные аргументы дочь, и тут уж родителям нечего было ей возразить, потому что говорила дочь сущую правду.

Генерал Данилов принадлежал к числу немногих потомственных семей военных, чья родословная своими корнями уходила в глубину столетий. Его предки снискали себе славу на полях битв за святую Русь, воевали под знаменами Барклая-де-Толли и Кутузова против Наполеона Бонапарта, стояли насмерть на бастионах Севастополя в середине девятнадцатого века, это его родственники дошли дорогами войны до стен Парижа и Берлина.

Генерал был воспитан на лучших традициях русских военачальников. Он был предан идеалам воинской чести и, как большинство военных его поколения, был консервативен во всем, что касалось армии.

Однако процессы глобального масштаба, стремительно развивающиеся в стране в связи с перестройкой, потребовали от руководителей всех рангов, в том числе и военных, коренного изменения в подходе к разрешению жизненно важных проблем. И на этом пути многие личные качества большинства военных из разряда добродетелей вдруг оказались качествами, мешающими перестройке, тормозящими ее.

И многие руководители, ранее успешно трудившиеся на производстве или стоявшие во главе Вооруженных сил, так и не сумели приспособиться к новым условиям и не нашли применения своим способностям при рыночных отношениях.

К сожалению, трудности переходного периода не обошли стороной и генерала Данилова, приспособление которого к работе по-новому проходило мучительно и с переменным успехом.

И, тем не менее, в свои пятьдесят девять лет он достиг весьма больших высот в военном руководстве страны, возглавив фирму "Русвооружение", от деятельности которой во многом зависело состояние бюджетного кошелька страны, ибо продажа оружия на мировом рынке составляет, наряду с продажей нефти, природного газа и драгоценных металлов, одну из доходных статей бюджета.

– Ладно, будь по-вашему, – согласился с доводами дочери генерал. – Что-нибудь придумаем...

– Нет, вы поглядите на него! Он еще думать будет! Тут надо действовать, а не думу думать, – всплеснула руками дочка. – Ты меня, конечно, извини, папа, но не будь упрямым ослом. В истории уже был один осел, который умер с голоду. Это Буриданов осел. Тебе что, его лавры покоя не дают?

– Как нехорошо ты говоришь, доченька, как много злости в тебе накопилось. Не к добру это, – качает головой мать.

– Ай, мама, перестань! Не то накаркаешь... – отмахивается дочь. – Кругом полный беспредел, все хватают, кто сколько может, а мы что, рыжие, что ли...

– Успокойся, не горячись. Не лезь поперек батьки в пекло, – говорит генерал. – Лучше давай обмозгуем все в деталях.

– Основное я тебе уже сто раз объясняла, все остальное – детали.

– Детали-то как раз и важны, на них как раз и можно шею сломать... А тебя послушать, так все у тебя слишком просто и гладко. Ты всегда такая: раз, два – и в дамки!... Я всегда говорил тебе: "Не говори "гоп", пока не перепрыгнешь!" – генерал поднял вверх палец.

– Папа, ты еще не говорил сегодня: "Семь раз отмерь – один раз отрежь!"

– И скажу, если потребуется...

– По-моему, твоя осторожность появилась на свет раньше тебя самого. А еще военный...

Генерал ничего не ответил, устав спорить с дочерью. Последнее слово на этот раз осталось за ней.

– Ну, вот и хорошо. Чувствую, вы договорились... – примирительно сказала жена генерала.

Белоснежная яхта "Уайт шэдоу" застопорила ход далеко в открытом море.

Дуглас-младший, стоявший за штурвалом этого быстроходного мини-корабля, решил устроить небольшой отдых для себя и своей спутницы.

В другое время он готов был проводить целые часы за штурвалом несущейся, словно на крыльях, яхты, ощущая под ногами упругое дыхание океана и с удовольствием подставляя навстречу соленым брызгам и ветру лицо и грудь.

Но это случалось с ним, когда он бывал один, и, забывая все на свете, словно одержимый скоростью, мчался навстречу неизвестности.

На сегодня состязания с ветром отменяются. Сегодня он не один.

Отец разрешил воспользоваться его яхтой, и Рональд-младший пригласил на уик-энд и прогулку по морю ту, которая давно занимает его мысли и один взгляд на которую приводит его в возбуждение.

С самого утра они проводили время на небольшом острове, не выпуская друг друга из объятий, наслаждаясь близостью молодых горячих тел, в безмолвном удивлении от того, как это они могли существовать так долго ранее один без другого, и почему они позволили так долго обеднять свои чувства и впечатления, в то время как радость обладания красивым телом была совсем рядом. Как им, оказывается, всегда недоставало друг друга...

Близился вечер, но это ничуть не тревожило их. Опьяненные всем случившимся с ними сегодня, они словно утратили чувство реального, и время для них перестало существовать. Ибо не зря сказано было: счастливые часов не наблюдают.

– Скажи мне, Ронни, какие чувства испытывал ты теми вечерами, когда приходил посмотреть, как я танцую? – кокетливо спрашивала она у растянувшегося на палубе молодого человека, усаживаясь поудобнее у него на животе и глядя в его глаза, в то же мгновение почувствовав, как мелко вздрогнуло и ответно напряглось его тело.

Теперь они могли говорить о чем угодно, если пожелают, но это уже не имело никакого значения: их тела снова хотели друг друга. Она победно вскинула голову, но не успела насладиться своим торжеством, и тут же почувствовала, как растворяется в его жарких объятиях...

– Какое красивое у тебя тело... – задумчиво говорила она, в то время как они, умиротворенные, отдыхали, глядя в темнеющее небо, где одна за другой зажигали голубоватый свет далекие звезды. – Мне никогда и ни с кем не было так хорошо.

– Мне тоже.

– Мне кажется, я знаю тебя целую вечность... Я люблю тебя.

– У нас будет впереди еще целая вечность... Я люблю тебя.

Быстро смеркалось. Им следовало возвращаться или включить топовые огни. Но им было не до этого. Время для них остановилось.

Темная тень острого форштевня огромного океанского лайнера простерлась над "Уайт шэдоу"...

– Макс, пару недель назад вы обмолвились о попытках русских установить контакты с перевозчиками вооружений... Мне кажется, я мог бы порекомендовать вам такую фирму. Думаю, нам стоит сплавить русским этот "товар", чтобы он не путался под ногами, – Дуглас-средний по обыкновению сидел рядом с вице-президентом компании Максом Гором.

"Допекли все-таки шефа", – подумал Гор, а вслух сказал:

– Ну, разумеется, Рональд. У меня все для этого готово. Остается лишь сообщить русским название фирмы.

– Фирма называется "Юнайтед Транс Континентал Линкс".

– Ну и название. Для русских будет легче пешком подняться на крышу "Эмпайр стэйт билдинг", чем произнести название этой фирмы, – пошутил Макс Гор и, не увидя ответного предрасположения к шутливому тону со стороны шефа, торопливо добавил:

– Я тотчас же дам указание.

– Буду весьма признателен.

Президент "Нью-армз" помедлил, словно раздумывая, сообшить или нет Гору известные ему кое-какие сведения относительно "Юнайтед Транс Континентал Линкс", и решил, что будет лучше, если он сделает это.

– Сказать по правде, Макс, у меня есть повод не слишком доверять этой фирме.

Прошлым летом при невыясненных обстоятельствах затонуло зафрахтованное этой фирмой английское судно. Страховая компания "Ллойд" выплатила перевозчикам крупную сумму за ушедший на дно груз.

Подозрительно то, что фирма и ранее занималась перевозкой подобных грузов, однако именно груз затонувшего корабля был застрахован на сумму, в несколько раз превышающую его фактическую стоимость. Есть подозрение о нечестной игре хозяев фирмы.

Макс Гор достаточно хорошо знал своего шефа и моментально понял, что тот имел в виду, высказывая опасения относительно честности перевозчиков. И поэтому сказал:

– Разумеется, все будет выглядеть таким образом, будто инициатива исходила не от нас, так что, в случае чего, мы будем ни при чем. В конце концов, это будут уже проблемы русских... И если с их грузом что-либо и произойдет, "Биг Бэн" звонить не будет.

– Спасибо, Макс. Вы всегда напоминаете мне, что я в долгу у вас.

– Я так не говорил, – рассмеялся Макс Гор.

На столе президента замигала сигнальная пайлот-лампа, сопровождая своим сигналом мелодичный вызов.

Дуглас-средний нажал кнопку. Говорила мисс Робинсон.

– Мистер Рональд, вас спрашивает мистер Дюк Блэк, репортер газеты "Сосайети ньюс". Он бы хотел незамедлительно встретиться с вами по важному делу.

– Могу уделить ему не более пяти минут ровно через час. Если это его устроит.

– Да, мистер Рональд...

– Что нужно от меня этому типу из газеты? – поинтересовался вслух Дуглас-средний.

– Там, где появляется Черный герцог, всегда случаются неприятности. Будьте с ним поучтивее. От него можно ожидать любой пакости, – предупредил шефа Макс Гор.

Рональд Дуглас-младший сидел на своем привычном месте в ресторане "Шаг к удаче" и тупо смотрел в одну точку на сцене, туда, где так часто видел ее...

На том месте кривлялась какая-то молоденькая мулатка, совсем почти еще ребенок. В прокуренном воздухе плыли знакомые слова мелодии "Сингин э чам ту старз эбав ю..." Но он ничего не видел и не слышал.

Зачем он продолжает ходить сюда каждый вечер... Ведь Эльзы больше нет...

В тот вечер, когда он пришел в себя после страшного удара, он находился в воде рядом с каким-то обломком. Это было все, что осталось от яхты.

Вдали растворялись огни уходящего корабля. Эльзы нигде не было...

Всю ночь и до той поры, пока утром его, обессилевшего, не подобрал катер береговой охраны, он метался из стороны в сторону и звал ее. Но тщетно.

Не обнаружили ее тело и спасатели. Безрезультатные поиски продолжались в течение нескольких дней. Океан навсегда поглотил ее, и вместе с ней унес его любовь.

Как теперь он будет жить без Эльзы?

Хозяин ресторана что-то говорит Рональду-младшему. Да, да! До него наконец доходит, что ресторан закрывается и ему пора уходить.

А он бы еще непрочь побыть здесь немного, чтобы смотреть и смотреть на то место, где она когда-то танцевала... Но надо идти. Куда и зачем, ему было безразлично.

...Местные рыбаки рассказывали потом, что каждый год на то место, где случилась трагедия, и именно в тот день, приходила большая белоснежная океанская яхта под названием "Эльза", и какой-то высокий мужчина опускал на воду венок из живых цветов и подолгу неподвижно и одиноко стоял у борта, словно пытаясь разглядеть сквозь толщу вод нечто одному ему ведомое и разгадать тайну океана.

Дюк Блэк бесцеремонно развалился в кресле, как будто находился не в кабинете хозяина могущественной и преуспевающей компании, а у своего друга Майкла Рэя, в прошлом блистательного корреспондента газеты "Вашингтон пост", которому доводилось слушать выступления президентов страны в великолепном вашингтонском отеле "Хилтон" и огромном зале нью-йоркского "Мэдисон-сквер гарден", а ныне благополучно спивающегося репортера одной из захудалых газет, снимающего на последние деньги небольшую комнату в бедном районе, – и нагло уставился в непроницаемое лицо Дугласа-среднего.

Молчание несколько затягивалось. Оба будущих собеседника молча рассматривали друг друга.

На вид Дюку Блэку можно было дать лет сорок пять-пятьдесят, хотя на самом деле он был значительно моложе.

Его большие, лихорадочно блестевшие глаза, похоже, были просто не в состоянии остановиться на каком-либо предмете дольше, чем на пару секунд, а изрядно поредевшая шевелюра и изборожденное морщинами лицо выдавали в нем человека, чья молодость прошла весьма бурно.

Видимо, созерцание развязного посетителя не прибавило хозяину кабинета оптимистических надежд относительно лучшего будущего человечества, или попросту у него не было желания тратить время на столь недостойное занятие, как созерцание мерзкой физиономии человека, у которого, судя по всему, изысканные манеры и правила хорошего тона оставались на эмбриональном уровне, и он, стараясь не обращать внимание на наглую ухмылку визитера, как можно более любезно спросил:

– Какому счастливому стечению обстоятельств обязан я чести видеть вас, мистер Блэк, у себя в офисе? Что заставило вас проявить беспокойство с тем, чтобы нанести мне визит?

– Я бы на вашем месте не иронизировал по поводу моего прихода сюда. Впрочем, как вам будет угодно...

– Ну что вы, право... Кстати, относительно вашего, как вы изволили выразиться, прихода сюда. Если мне не изменяет память, вы здесь уже во второй раз, так что правильнее было бы сказать, что это ваше "второе пришествие".

– Мне кажется, знай вы, что привело меня сюда, у вас пропала бы всякая охота иронизировать.

– Так давайте же скорее выкладывайте, что там у вас за пазухой.

– Сейчас я покажу вам парочку фотографий, а потом с большой охотою выслушаю все, что вы скажете по поводу увиденного, – Дюк Блэк протянул Дугласу-среднему несколько снимков.

На одном из них была изображена целующаяся пара, на другом – тот же мужчина с руками, простертыми к женщине, которая с испугом отшатнулась от него, на третьем – вновь тот же мужчина протягивает руки к женщине, но та уже мило ему улыбается, словно у них самая радостная встреча в жизни или счастливое свидание.

Были и другие снимки. И не было бы в них ничего примечательного, если бы не одно обстоятельство: в мужчине на снимках Рональд Дуглас-средний узнал себя, а в женщине – свою секретаршу мисс Робинсон.

Лицо Дугласа-среднего побагровело от гнева, и ему стоило большого труда сдержать себя и не наброситься на обидчика с кулаками. Случись такое – от репортера осталось бы только мокрое место.

– Судя по вашей реакции, снимки вполне убедительны, – удовлетворенно произнес Дюк Блэк, почувствовав, что Дуглас-средний вполне овладел собой, и, стало быть, опасность быть побитым уже миновала.

– Мы-то с вами знаем, что снимки сделаны в момент встречи с репортерами, и ничего предосудительного здесь нет. Мы можем прямо сейчас пригласить сюда нескольких служащих компании, в том числе мисс Робинсон, и все вместе посмеемся над инцидентом.

– Не думаю, что миссис Элизабет Дуглас стала бы смеяться вместе со всеми, взгляни она на снимки... Особенно на тот, где ее верный супруг так пылко демонстрирует свою супружескую верность в страстном поцелуе с молоденькой и смазливой секретаршей, – репортер заранее рассчитал удар.

И Дуглас-средний, услышав скрытую угрозу в голосе Дюка Блэка, почувствовал реальную опасность, исходящую от этого вульгарно развалившегося в кресле невзрачного человека.

А тот, упиваясь тем, что заставил-таки президента компании "Нью-армз" крепко задуматься, продолжал:

– А еще пуще все посмеются тогда, когда президент компании "Нью-армз" получит повестку в суд, куда его вызовут в качестве ответчика по делу о сексуальных домогательствах к своей секретарше. Вот смеху-то будет...

Оба собеседника помолчали, видимо, обдумывая свои дальнейшие ходы в игре.

Дуглас-средний решил покончить с неприятным делом, или, по крайней мере, до конца выяснить намерения репортера.

– Чего Вы добиваетесь? – спросил он.

– Вот это уже деловой разговор! Эта тема мне нравится гораздо больше.

– Сколько?

– Те снимки, которые вы держите в руках, я готов подарить вам. Вижу, как они понравились... За пленку же я осмелюсь просить у вас самую малость – миллион долларов... Неужели семейное благополучие Дугласов и доброе имя возглавляемой вами компании не стоят этого? – понижая голос до шепота, с издевкой спросил Дюк Блэк.

– Вон отсюда! – никогда ранее Дуглас-средний не повышал голос до такой степени. Кулаки его сжались до боли.

Спесь мгновенно слетела с лица Дюка Блэка.

Вскочив с кресла, он в растерянности пятился к выходу, позабыв прихватить с собой снимки.

Услышав громкий голос босса, в кабинете появилась испуганная мисс Робинсон.

– Кэт, – обратился к ней ее шеф, – сделайте так, чтобы я никогда больше не увидел этого господина.

– Да, сэр !

У самой двери Дюк Блэк на мгновение задержался.

– С вашего позволения, сэр, я еще как-нибудь позвоню вам, – пообещал он.

Оставшись один в кабинете, Дуглас-средний с минуту сидел неподвижно, словно в оцепенении, обдумывая, какие ответные шаги ему следует предпринять в ответ на угрозы гнусного вымогателя.

Ясно одно: репортер на этом не остановится. Не зря он упоминал о суде... Не исключалась также возможность грандиозного семейного скандала. Опасность слишком очевидна, чтобы от нее можно было отделаться одним взмахом руки.

И он решил посоветоваться с Максом Гором.

Но прежде всего распорядился пригласить к нему шефа службы безопасности Кларка Симменса.

И за те две-три минуты, которые потребовались Симменсу, чтобы подняться к главе компании, Дуглас-средний успел обдумать план дальнейших действий.

Так что к тому моменту, когда шеф службы безопасности переступал порог кабинета, задание для него было приготовлено.

– Кларк! Присаживайтесь, пожалуйста, поближе и внимательно выслушайте меня. Я кое-что попрошу вас сделать, – на этот раз, предчувствуя, что разговор может оказаться продолжительным, Дуглас-средний был более гостеприимным по отношению к Кларку Симменсу. Обычно главе "Нью-армз" не приходилось подолгу беседовать с шефом службы безопасности, так как тот превосходно исполнял свои служебные обязанности, и они с полуслова понимали друг друга.

Кларк Симменс молча смотрел на то, как его шеф с кажущимся невозмутимым видом перебирал на столе какие-то бумаги, в то же время от его опытного взгляда не ускользнула одному ему заметная нервозность в поведении босса. Это являлось явным признаком того, что случилось нечто важное.

– У меня к вам несколько необычная просьба, – глава компании мог бы в разговорах с подчиненными употреблять другие выражения, но всегда предпочитал уважительно-доверительный тон.

И он рассказал Кларку Сименсу все, что касалось Дюка Блэка.

– Будьте спокойны, сэр, – заверил Дугласа-среднего шеф его службы безопасности. – Я сделаю все как надо. Мои парни установят наблюдение за вашей виллой, так что туда без нашего ведома ни одна муха не залетит. Простите, сэр, я хотел сказать, ни одна живая душа не проникнет... Кроме того, мы будем следить за каждым шагом репортера. Разумеется, он ни о чем не будет подозревать. В крайнем случае, я прибегну к помощи моего старого друга, частного детектива Грэя Скота.

Не волнуйтесь, шеф. При любых обстоятельствах ваше имя нигде не будет упомянуто.

Фирма "Русвооружение" имела все возможности самостоятельно заниматься любыми вопросами, касающимися торговли оружием. Генеральная линия деятельности фирмы преследовала единственную цель: как можно больше продавать, чтобы как можно больше получать валюты. В этом было заинтересовано государство.

А вот техническая сторона дела, того, каким образом это будет достигаться, всецело входила в компетенцию руководства фирмы.

И тут уж изобретательные чиновники от управления фирмы оказались горазды на выдумки. Для них, кроме вопроса о том, как сделать деньги для государства, существовал и другой: как сделать деньги и для себя. В конце концов, они являются составной частью этого самого государства, так почему бы и им не приложиться да не отпить глоток-другой живительной "влаги" из текущей из-за рубежа струйки валюты... Во всяком случае, судя по делам, каждый из них вполне отожествлял себя с государством. И мог бы так же, как русский император, заявить: "Государство – это я!"

Хотя, по преданию, эта фраза принадлежит французскому королю Людовику ХIV.

Фирма могла осуществить доставку образцов новой армейской техники на международный салон вооружений в любую точку планеты, заключив контракт на перевозку этой техники со своими же военными, которые не прочь подзаработать на подобном контракте и самолеты которых попусту давят бетон на своих стоянках, простаивая без дела.

И это было бы законно.

Но фирма могла обойтись и без своих военных, заключив контракт на перевозку военной техники с иностранныи перевозчиками.

И это также законно.

Риск по доставке грузов в обоих случаях оказывается переложенным на плечи партнеров.

Зато при работе фирмы по второму варианту появляется возможность перевода денег за перевозку техники на счета иностранных перевозчиков, а уж те потом будут рассчитываться, например, с теми же русскими военными, чьи самолеты они будут арендовать.

Сколько денег при этом "осядет" на счетах иностранных перевозчиков, и как и между кем они будут поделены, будет известно немногим...

Механизм "отмывания" денег стар, как мир. На этот раз русским даже не пришлось ничего нового изобретать.

...Наконец генерал Данилов понял, куда клонила разговор его предприимчивая дочь.

По выражению его лица дочь безошибочно определила, что пора в разговоре ставить точку.

– Теперь ты сам видишь, что законы в нашей стране придумываются для того, чтобы их можно было обходить, – говорила она отцу. – За все время своих прений в прямом и переносном смысле наши "думцы" только тем и занимаются, что как можно больше запутывают ситуацию в стране. Хаос во всем. И только ленивые не пользуются этим.

– Раньше такого безобразия не было, – сказал генерал, которому больше всего нравилось в прошлом "доперестроечном" то, что не надо было ни о чем думать, а все текло по давно установленным в армии порядкам, ибо армия – это большая общность людей, отношения которых между собой основаны на строгом подчинении одних другим, о чем знает любой юный воспитанник любого суворовского училища. Приказ начальника – закон для подчиненных. Приказы не обсуждаются. Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок.

Вот именно на таких и подобных им перлах основывалась вся идеология военных.

– Раньше вообще ничего не было, – продолжала дочь. – Не было продуктов в магазинах, не было товаров, не было возможности хорошо жить. Были только очереди. Да возможность бесплатно работать... Вспомни, какие километровые очереди тянулись за колбасой...

– Зато было бесплатное медицинское обслуживание, бесплатное образование, бесплатный...

– ... труд, – язвительно подсказала дочь. – Как же не быть всему этому бесплатным... Впрочем, кто сказал, что все это было бесплатно? Просто система была отлажена так, что государство выплачивало своим трудящимся в качестве заработной платы лишь 10-12 процентов от стоимости воспроизведенной ими продукции, в то время как капиталисты своим работягам платят 70 процентов. Так что вся твоя "бесплатность" яйца выеденного не стоит. Вот счастье было от твоей "бесплатности"! Липовое счастье. Свиньи тоже счастливы, оттого что их бесплатно кормят.

– Ну, ты-то того... – сказал раздраженный генерал, задетый за живое словами своей начинающей тучнеть дочери. – Судя по тебе, не скажешь, что ты так уж несчастна.

– Ой, только не ругайтесь! Ну почему вас мир никак не берет? – сокрушенно удивилась жена генерала.

– А что он, в самом деле, заладил свое "бесплатное", – апеллировала к матери дочь. – А что толку в его бесплатном медицинском обслуживании? Ведь согласно оплате измеряется и качество оказываемых медициной услуг. Недаром медики переделали клятву Гиппократа, и один из пунктов у них теперь гласит: "Лечиться даром – даром лечиться!" Вообще, папе пора бы уже знать, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке...

– Меня уже не переделаешь, поздно, – развел руками генерал Данилов.

– Надо перестраиваться. Лучше поздно, чем никогда! На то у нас и перестройка, – не теряла надежды дочь. Надо шагать вместе со временем, а не демонстрировать сослуживцам свои заскорузлые взгляды на устройство мира. Пока папа по-своему шагает за временем, его начальство едет на "мерседесах".

– Есть такое, – согласился генерал.

– Я знаю, что говорю, – со знанием дела констатировала дочь. – Ведь те люди, которые придумали нынешние порядки, вовсе не дураки... Какие возможности открываются перед ними, чиновники уразумели мгновенно. Они сразу поняли, что могут иметь, и быстренько акционизировали предприятия, на которых работали.

Был, скажем, заурядный мясокомбинат, на котором забивали тощих буренок да свиней, ребра которых можно было пересчитать издалека, теперь это – акционерное общество, да непременно закрытого типа, да с усиленной охраной, которую, разжиревшую, впору забивать вместо животных... Ничего не изменилось на подобных предприятиях, кроме разве что методов отъема денег от населения да названий, для чего не потребовалось полета фантазии, ибо гуляют по свету одни и те же "медведи", "кабаны", "буйволы", "зубры"... И никто не назвал свое предприятие, скажем, "Свинья", хотя иногда это было бы более справедливо, а все ударились в лесную тематику, видимо, полагая, что чем дальше в лес, тем больше дров... И только папа считает, что все вокруг него шагают не в ногу, а только он один идет в ногу...

Ты меня, конечно, извини, но я где-то слышала, что в армии таких консервативных людей называют "колунами". Колун – это такой тупой топор.

– Могла бы и не пояснять, – угрюмо произнес генерал, который во многом был согласен с дочерью.

– В старые времена люди жили другими мыслями, другими заботами, по-другому чувствовали, – вздохнула жена генерала и мечтательно устремила взгляд ввысь. "Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте"...

– Нет повести печальней в этом мире, чем козыри – четыре на четыре, – тут же, шутя, переиначил слова великого английского поэта и драматурга генерал Данилов, имея в виду весьма опасную ситуацию для всякого вистующего игрока в преферанс.

– Еще не известно, высказал бы эту фразу Вильям Шекспир, живя в России в наше время, – дочь вовсе не теряла надежды убедить отца и обратить его в веру современного бизнеса. – Раз папа шутит, значит, еще не все потеряно.

Генерал на самом деле был во всем согласен с дочерью. Он и сам давно подумывал о том, что не худо было бы перед уходом в отставку "обеспечить собственные тылы".

На этот раз он принял окончательное решение.

– Я согласен! – неожиданно для всех деловым тоном, не имеющим ничего общего с тем, которым он говорил ранее, коротко, по-военному сказал он.

Торопливо шагая после окончания рабочего дня по авеню большого города, о чем-то задумавшись, мисс Робинсон вздрогнула от неожиданности, когда на своем локте ощутила прикосновение чьей-то руки.

Обернувшись, она с удивлением узнала в попутчике того самого человека, которого несколько часов назад ее шеф выдворил из своего служебного кабинета.

– Я специально ожидал вас, мисс Робинсон, чтобы попросить уделить мне несколько минут, – Дюк Блэк был гладко выбрит, и от него как от парфюмерной лавки несло какими-то дешевыми духами, – потому что дело касается не только вашего шефа, но в еще большей степени лично вас.

На этот раз обычное нахальное выражение сменилось на его лице подобием улыбки, и он с заискивающим видом смотрел на нее.

Заинтригованная, она согласилась выслушать репортера.

В ближайшем сквере они присели на свободную скамью. Дуновения ветра дышали в лицо какой-то странной смесью влажного воздуха от журчащего неподалеку фонтана с ароматом цветов из красиво и со вкусом оформленных клумб, в большом количестве разбросанных тут и там, но она не замечала этого – настолько серьезным оказалось предложение сидящего рядом с нею человека.

– Эти фотографии наделали большой переполох в кабинете вашего шефа, – протянул он несколько снимков. – Конечно, мы с вами знаем, что тут далеко не все соответствует действительности, но извлечь пользу – и немалую! – для себя мы можем.

Она взглянула на снимки.

Нового для себя она ничего не увидела, только то, что ей показывал шеф.

Она посмотрела в лицо невзрачного человека, спекулирующего на ее добром имени, и первое, что пришло ей в голову, была мысль отвесить ему такую оплеуху, чтобы у него надолго отпало всякое желание впредь возвращаться к этому делу.

Но он, словно угадав ход ее мыслей, предостерегающе поднял вверх палец.

– Другая на вашем месте поблагодарила бы меня за то, что ей предоставляется возможность получить известность, да еще и заработать полмиллиона долларов. Согласитесь, не каждый день людям делаются подобные предложения...

Услышав впервые о крупной сумме денег, которые ей предлагал репортер, она на мгновение растерялась, но быстро пришла в себя. И все же ей стоило большого труда привести в порядок собственные мысли...

Полмиллиона долларов! Это же целое состояние. На эти деньги все семейство Робинсон, вместе с сестрами, братьями и родителями могло жить безбедно, и не в снимаемой в аренду квартире, а купив собственный большой дом.

Можно было часть этих денег использовать для того, чтобы открыть счет в банке и потом жить на проценты с вклада. Кажется, таких людей называют рантье...

Можно посмотреть всевозможные экзотические страны, путешествуя по миру.

Можно... У мисс Робинсон даже перехватило дыхание от одного упоминания всех благ и удовольствий, которые еще можно было иметь, владея такими деньгами.

Взглядом опытного пройдохи уловив душевное состояние девушки, Дюк Блэк тут же, чтобы она не успела как следует опомниться, предложил ей дать согласие на свое предложение.

– Соглашайтесь со мной. Не прогадаете. От вас всего-то требуется дать показания в суде о том, что президент всеми уважаемой компании "Нью-армз" постоянно преследовал вас, используя для этого служебное положение. И ничего страшного здесь нет, многие бы согласились пройти через это за такие деньги.

Она не могла решиться.

К чувству омерзения и отвращения к этому человеку сейчас примешивалось вспыхнувшее в ней с необычайной силой желание помочь своим родителям, с большим трудом едва сводящим концы с концами...

А он, подумав, что сумел пробудить в ней заитересованность, и решив дать ей время "дозреть", стал прощаться, попросив ее в условленное время прийти на следующий день сюда же с тем, чтобы дать ответ на его предложение.

– Я понимаю, такие дела не делаются сразу. У вас будет день для того, чтобы посоветоваться с родителями и обдумать мое предложение. Заранее уверен, вы его примете, – репортер, прощаясь, нисколько не сомневался в успехе своего предприятия. – Подумайте о своих сестрах и братьях, ведь им всем надо учиться, а для этого нужны деньги. Пожалейте родителей, наконец.

...Оставшись одна, она долго сидела в задумчивости. Несмотря на то, что она давно считает себя вполне самостоятельной и взрослой, ведь ей уже двадцать, предложение репортера представляло для нее трудноразрешимую задачу.

Ей предлагали совершить бесчестный поступок по отношению к шефу, который всегда был с ней предельно корректен и тактичен. И только однажды, в порыве нескрываемой радости по поводу успешно проведенной компанией операции, он позволил себе безобидную фамильярность, шутя поцеловав ее. И вот что из этого вышло!

Но уж слишком заманчивой выглядела возможность получить обещанные большие деньги.

В таком случае ей не нужно было бы впредь копить деньги за обучение в университете, куда она так жаждала поступить...

Она подумала о самом главном, о том, что с такою тщательностью скрывала от всех. Она, красивая девушка, ни с кем не встречается, потому что любит безответно одного молодого человека, который ее, кажется, вовсе и не замечает. И человеком этим является сын ее шефа, Рональд-младший.

Сколько раз она, видя, как это делают другие в кино, собиралась сама подойти к нему и сказать о своих чувствах, но всякий раз это оказывалось выше ее сил.

Боясь себе даже признаться в этом, она невольно ревниво следила за каждым его шагом.

И вот теперь ей предложили предать свою любовь, пусть и неразделенную, но ее первую настоящую любовь, и даже назначили за нее цену. Полмиллиона долларов!..

Нет, она не станет рассказывать обо всем этом своим домашним, так как, хорошо зная родителей, их решение она предугадывает: они будут против разрыва с компанией и с Дугласами. Несмотря на ограниченность в средствах. Она даже представила, что ей скажут родители.

Отец непременно скажет: "Конечно, деньги нам всем нужны, но не хотелось бы, чтобы они доставались таким способом".

Мать скажет: "Доченька! Это большой грех – оговаривать добрых людей. Но поступай как знаешь, делай так, как подсказывает тебе сердце".

А сердце ей подсказывало одно: она должна постоянно видеть его...

В то время как подруги весело щебетали, оккупировав целую скамью в городском парке, Виктория, пытаясь скрыть от них подавленное настроение, как могла поддерживала разговор, изо всех сил стараясь, чтобы никто не обратил внимание на ее удрученный вид. Новостей у подруг всегда было столько, что, кажется, двадцати четырех часов в сутках им никак не должно было хватить для того, чтобы успеть поделиться ими всеми. На этот раз новостей было не меньше обычного, и все же ее заметили.

– А что это твой милый Сэм сегодня не заехал за тобой на своем красном "кадиллаке"? – спросила ее одна из подружек, и не успела Виктория рта раскрыть, как другая сообщила новость:

– У него другие планы. Я видела его сегодня с другой пассией. Они поехали по направлению к пирсу. В последнее время я часто вижу их вместе то на теннисном корте, то на пляже... Но ты не переживай, – она бездумно продолжала сообщать подробности, от которых у Виктории зарделись щеки. – Он еще обязательно вернется. Ведь мужчины, как бумеранги: пролетят по кругу и вернутся туда, откуда были пущены. Так что, жди. Нагуляется – вернется.

Но Виктория не собиралась отдавать парня, который ей вовсе не был безразличен, напрокат кому бы то ни было.

Поэтому каждое слово подруг причиняло ей боль.

Она давно подозревала, что Сэмюэль Смит стал избегать ее общества.

Кажется, это началось вскоре после того, как ее отец, Дуглас-средний, оказал содействие фирме "Юнайтед Транс Континентал Линкс", с которой ее избранник был связан, заключить выгодный контракт с русскими на перевозку военных грузов.

И вот теперь ее предположения находили подтверждение в словах подруг.

Ей было обидно оттого, что ею пренебрегли...

Кажется, она по уши в него влюблена...

Что же теперь будет? Как отнесутся к разрыву с Сэмом ее родители?

Они с трудом перенесли несчастье, случившееся с ее братом Ронни, и вот новое для них испытание... А ей так не хотелось огорчать их. И что будет теперь с ней?

Однако в ее жилах текла кровь Дугласов, самообладание быстро вернулось к ней, и некоторое время спустя она, как ни в чем не бывало, смеялась и шутила вместе с подругами, решив про себя в ближайшее же время начистоту объясниться с Сэмом.

Полк военно-транспортной авиации, в состав которого входила эскадрилья тяжелых транспортных самолетов "Ан-124" "Руслан", дислоцировался в самом центре страны.

Военный городок, где проживали семьи военнослужащих, равно как и аэродром вместе с прилегающими рулежными дорожками и служебными помещениями, как и положено в армии, охранялся. Проникнуть на территорию городка можно было лишь миновав КПП, контрольно-пропускной пункт, предъявив пропуск. Кроме того, охранялись стоянки самолетов. Так что, доступ посторонних лиц к самолетам исключался.

Все охранные мероприятия осуществлялись в строгом соответствии с требованиями Устава гарнизонной и караульной службы. После развода караула комендантом гарнизона наряды по охране объектов приступали к суточному несению службы, производя смены часовых обычно через два часа.

Менялись порядки в стране, приходили и уходили правительства, происходила смена курса проводимых их кабинетами реформ, но в армии десятилетиями ничего не менялось.

И кажется, армии ничто не могло угрожать и впредь.

Однако разразившийся вследствие ужасающих провалов в проведении реформ экономический кризис докатился и до армии. Мало того, люди в погонах оказались в более трудном положении, чем обыкновенные гражданские, ибо привязаны к своим отдаленным гарнизонам, где нет никакой работы для членов их семей, в то время как офицерам и прапорщикам по многу месяцев задерживали выплату жалованья. Полуголодным же солдатам срочной службы тяжело выстаивать на посту и по два часа...

Многие офицеры, особенно из числа старослужащих, помнящих лучшие времена в армии, не могли понять, как же так произошло, как докатились они все до тако-го плачевного состояния. Ведь стыдно смотреть в затравленные глаза этих обношенных полуголодных парнишек в солдатской форме, являющихся их подчиненными...

Как объяснить им, что их бесплатная, полная лишений и опасностей служба, нужна стране?.. Как объяснить им, почему чиновники, протирающие жирными задами кресла кремлевских и правительственных кабинетов, не в состоянии – или не хотят?! – навести элементарный порядок в армии? Ведь находятся же у них средства для обучения целой армии своих чад за рубежом...

Да что уж об этом говорить. Им бы, офицерам, объяснить своим женам и детям, почему они сами влачат столь жалкое существование...

Авиационный техник старший лейтенант Долгоев, один из группы технического персонала, закрепленного для обслуживания тяжелого транспортного самолета "Руслан", не был женат. И в отличие от своих товарищей, которые свободное от службы время проводили в семейном кругу, не знал, куда деваться от скуки.

Годы и горячая кавказская кровь не позволяли ему тихо предаваться чтению книг, взятых в гарнизонной библиотеке, или коротать вечера перед экраном телевизора. Он нашел себе лучшее применение в обществе лучшей же половины человечества.

И все было бы хорошо, если бы не одно "но": его желания и гормональные потребности явно не соответствовали финансовым возможностям. Сослуживцы, шутя, советовали ему "записаться на довольствие" к какой-нибудь городской толстушке-торговке, но гордый Долгоев не прислушался к советам, и вскоре в военном городке людей, которым он оказался должен, стало больше, чем всех остальных.

Всей душой Долгоев рвался к красивой жизни, которая начиналась за воротами КПП. Там, в большом, шумном городе с множеством увеселительных заведений, всегда можно найти отдушину от монотонного однообразия военной службы, были бы только деньги. А вот с ними у него как раз было туго.

На этот раз ему повезло: удалось в очередной раз перехватить немного деньжат, и он вновь в городе.

Сегодня его пригласили на какую-то вечеринку, и он, сияя всеми своими начищенными пуговицами, оказался в сопровождении своей знакомой на окраине города, где не было многоэтажных домов и где вместо унылого вида стандартной городской застройки в глаза бросались вычурные формы коттеджей, принадлежащих людям, сумевшим сделать состояние на мутной волне перестроечных реформ, людей, которых почему-то называли "новыми русскими".

Когда Долгоев оказался внутри одного из коттеджей, для чего пришлось миновать элегантно одетого молодого человека с фигурой борца, стоявшего у входа, он ахнул от изумления: внутренние покои этого дворца в миниатюре поражали воображение роскошным убранством.

В вечере по случаю дня рождения одной из подруг знакомой Долгоева участвовало несколько пар.

Роскошно сервирован стол, изысканные яства и вина, ублажающая слух музыка, а главное, красивые женщины, распространяющие вокруг дурманящий тонкий аромат французских духов, сделали этот вечер волшебным и неповторимым.

Но больше всего запомнилась Долгоеву вторая часть торжества, когда, подогретые изрядным количеством выпитого вина, все непринужденно принимали участие в общем веселье, а один из гостей попросил гитару и запел какую-то старинную песню, которую, к удивлению Долгоева, все стали подпевать:

Соколовский хор у яра
Был когда-то знаменит.
Соколовская гитара
До сих пор в ушах звенит...

Долгоев совсем расслабился, блаженство сладострастною рекою растеклось по телу, не хотелось ни о чем думать. И вдруг слова песни вернули его к реальности.

Всюду деньги, деньги, деньги...
Всюду деньги, господа,
А без денег жизнь плохая,
Не годится никуда...

Весело пели присутствующие, а будто очнувшийся от полузабытья Долгоев с горечью подумал, что всем этим богатым людям вокруг него нет до его персоны ровным счетом никакого дела, к утру все разъедутся, и он, Долгоев, отправится в свой укромный уголок в офицерском общежитии, и безрадостная служба продолжит отсчет унылых дней.

Но он ошибался...

За ним наблюдали. На его плечо легла чья-то рука.

– Покурим? – на него в упор глядели доброжелательные глаза. Широкая, дружеская мужская улыбка.

Они долго беседуют. У них находится много общих интересов. Собеседник тоже офицер. Они быстро переходят на "ты". Долгоев слушает, и многое из сказанного его новым знакомым, назвавшим себя Виктором, находит отклик в его душе.

– Ляля очень красива! Такая женщина не должна влачить жалкое существование. А что может дать ей наш брат, офицер... – говорит Виктор о подруге Долгоева, и сердце последнего кровью обливается от жестокой правды, заключенной в словах говорящего эти слова.

Ляля на самом деле красива, и Долгоеву непонятно, что может найти в нем, бесперспективном технике, такая женщина. Может быть, не успела как следует еще разобраться во всем? Ведь они познакомились совсем недавно.

Но, несмотря на непродолжительность их знакомства, он, кажется, испытывает к ней нечто большее, чем простую привязанность, и потерять ее он уже не только не хочет, а просто не в силах.

А новый знакомый Виктор, словно угадывая мысли Долгоева, безжалостно продолжает:

– Ляля обмолвилась мне, что ты включен в группу обслуживающего персонала и на днях улетаешь в Индонезию на выставку вооружения. Как бы ее не увели у тебя за время твоего отсутствия... Не боишься?...

Смуглое от природы лицо Долгоева становится темнее обычного.

– Я бы на твоем месте перед отлетом подарил ей хороший подарок, женщинам это нравится. Чтобы ждала... Так принято делать...

У Долгоева от этих слов на душе стало еще тоскливее: денег на подарки у него не было.

И вновь, будто угадав его мысли, его новый знакомый продолжает:

– Если у тебя какие-нибудь проблемы с финансами, я мог бы на время выручить, для меня-то это как раз не в тягость.

И он тут же достает из кармана бумажник и как бы невзначай роняет его на пол.

По полу рассыпается целый ворох крупных денежных купюр, при виде которых у Долгоева моментально пересохло в горле.

Он в нерешительности.

А Виктор тем временем на глазах завороженного этим зрелищем Долгоева собирает хрустящие купюры в единую пачку, и всю ее целиком протягивает оторопевшему собеседнику.

– Бери! Это не взятка, – шутит он. – Отдашь, когда сможешь...

Служащая компании "Нью-армз" мисс Робинсон шла на встречу с Дюком Блэком, обуреваемая самыми противоречивыми чувствами.

И хотя она никаких действий против своего шефа, мистера Дугласа-среднего, и не предпринимала, все же какой-то внутренний голос говорил ей, что напрасно она дала согласие репортеру на эту встречу. Даже один тот факт, что она будет разговаривать с человеком, которого ее шеф выставил за дверь, уже сам по себе внушал опасения.

Однако накануне, когда на улице к ней неожиданно подошел Дюк Блэк и увлек ее в тенистую аллею, где, пообещав, что с ней ничего плохого не случится, усадил на какую-то скамью у фонтана, и под аккомпанементы журчащего потока воды стал рассказывать о том, что у ней есть шанс разбогатеть, получив полмиллиона долларов, которые сами просятся к ней в руки, она дала согласие на эту встречу.

Дюк Блэк уже ожидал ее.

Обычная нагловатая усмешка вновь блуждала на его лице. На сей раз он и не старался ее скрывать, уверенный в безотказном действии своих доводов, подкрепленных обещанием крупных денег.

Он чувствовал себя хозяином положения. И приготовил план, в соответствии с которым он и мисс Робинсон отныне должны действовать. К чему, как говорится, откладывать все в долгий ящик, вот нынче же они и отнесут заявление в суд...

– Вижу на вашем лице такую решимость действовать, которая меня радует, – уверенный в успехе своей миссии, сказал он подошедшей мисс Робинсон.

Она не удостоила его радостным согласием. Мало того, она даже не присела, как в прошлый раз, рядом с ним на скамью, а осталась стоять. Видимо, полагала не задерживаться долго.

– У меня плохие новости для вас, мистер Блэк, – сказала она. – Я не могу участвовать в вашем мероприятии.

Физиономия Дюка Блэка вытянулась от удивления. Он ожидал чего угодно, только не этого. Однако быстро оправился от удара.

– Как вам будет угодно, – он выдавил из себя свою обычную фразу. – В таком случае мне придется подать на страницах газеты этот сенсационный скандальный материал без вашего участия в разделе гонорара. А дальше дело и без вашей помощи дойдет до суда.

Хочу вас "обрадовать": накануне я записал весь наш разговор на пленку, и там, когда мы говорили о сексуальных домогательствах со стороны вашего шефа, вы ни разу не сказали слова "нет". Для суда это послужит хорошим подтверждением присутствия состава преступления.

– Ваши слова лишний раз убеждают меня в правильности моего решения не иметь с вами никаких дел, – она зашагала прочь, на ходу через плечо бросив ему в лицо: – Не хотелось бы еще когда-нибудь встретить вас.

Макс Гор выслушал своего шефа не перебивая. Казалось, он был ко всему готов, и, тем не менее, когда Дуглас-средний закончил повествование, в голосе его прозвучала явная тревога.

– На этот раз, Рональд, выбора у нас нет, – сказал он, употребив выражение "у нас", подчеркивая тем самым, что все, что касается шефа, касается и его, и он не собирается оставлять главу компании наедине с его проблемами. – Из двух зол выбора нет.

Гор снова углубился в созерцание фотографий.

– Подобные штуки сгубили многих... – промолвил он мрачно. – На моей памяти таких случаев великое множество. И не только у нас в стране. Помнится нашумевшее дело о любовной связи военного министра правительства Ее Величества королевы Англии господина Профьюмо с девицей легкого поведения... Или совсем недавний скандал у русских, разразившийся вокруг имени министра юстиции господина Ковалева после его посещения московских бань...

Во всех этих случаях дело закончилось отставкой министров, а начиналось с фотографий.

– Как бы там ни было, а на поводу у такого мерзкого типа, как Дюк Блэк, я не пойду, – твердо заявил глава компании.

– Рональд, вы знаете, что я питаю к вам самые искренние дружеские чувства, и все, что касается вас лично, в равной степени относится и ко мне, но в данном случае дело касается на только нас двоих. Могут появиться нехорошие сплетни вокруг доброго имени вашей супруги миссис Дуглас, которую я очень уважаю. Может пострадать честь и репутация вашей секретарши мисс Робинсон. Но и это еще не все. За всем этим еще стоит репутация нашей компании, а это тысячи наших сограждан. И мне бы очень не хотелось, чтобы из-за происков какого-то мерзавца пострадало так много людей.

– Пожалуй, вы правы, Макс. Я еще посоветуюсь со своим адвокатом.

– Я тоже не терял времени даром и, как только услышал имя Дюка Блэка, понял, что ничего путного в этой связи ожидать не следует, и навел кое-какие справки о нем. И кое-что любопытное мне стало известно. Не хочу пока сообщать эти данные вам, потому что они нуждаются в проверке, но вот о чем я подумал. Простите за совет, но вам следует немедленно переговорить с мисс Робинсон и записать весь этот разговор, а еще лучше попросить ее, и пусть ей не покажется просьба бестактной и оскорбительной, написать в связи с угрозой привлечения ее к даче показаний по поводу сексуальных домогательств с вашей стороны полное отрицание подобных домогательств. Заручитесь ее поддержкой. Надо сделать это, пока Дюк Блэк не успел пообещать ей все золото Клондайка. Кроме того, снимки сделаны при свидетелях. А если Черный герцог станет настаивать на том, что якобы свидетелей не было, ему тут же можно будет предъявить встречное обвинение по поводу вмешательства в частную жизнь, потребовав возмещения морального ущерба.

– Спасибо за дружескую поддержку, Макс. С мисс Робинсон и Элизабет я поговорю в ближайшее же время.

Разговор с мисс Робинсон отнял у президента компании "Нью-армз" около получаса, но он не пожалел потраченного времени, ибо услышал много такого, что ему было приятно услышать.

Девушка рассказала ему о своих встречах с репортером газеты "Сосайети ньюс" абсолютно все, умолчав по вполне понятным соображениям об истинной причине отказа сотрудничать с ним.

Назвала она и сумму, предложенную ей.

Рональд Дуглас-средний был тронут искренним тоном рассказчицы и, главное, ее преданностью своему шефу и компании.

Он был наблюдательным человеком, и то, что с таким трудом пыталась скрыть мисс Робинсон, читалось им в ее лице так же легко и просто, как в раскрытой кни-ге. От его внимания не ускользнуло то обстоятельство, какими сияющими глазами глядела она всегда на его сына Ронни, когда тот заходил к отцу в кабинет. Можно было провести кого угодно, только не Рональда Дугласа-среднего.

Своими соображениями по этому поводу он давно поделился с Элизабет, и они оба решили, что будет лучше, если Ронни сам обратит внимание на мисс Робинсон, когда утихнет его скорбь и притупится горечь потери любимой женщины. Против мисс Робинсон они ничего не имели.

Услышав сейчас ее рассказ, Дуглас-средний по достоинству оценил ее благородство и способность к самопожертвованию. Истинная причина ему была известна, и он только мог порадоваться за своего сына.

Что ж, время лечит... Когда-нибудь Ронни вновь почувствует потребность в полноценной жизни и поймет, что его любят...

– Так вы говорите, он обещал полмиллиона долларов? – обратился Дуглас-средний к мисс Робинсон.

– Да, сэр.

– А что бы вы сказали, если бы теперь я вам предложил эти деньги?

– Я бы отказалась их принять.

– И все же вам их придется принять, считайте, они уже ваши. И, пожалуйста, не возражайте мне. Вы ведь знаете, мне не нравится, когда мне возражают женщины, – смеясь добавил глава компании.

Похоже, он уже относился к ней как к члену своей семьи.

Сибирская зима – не лучшее время года для прогулок на свежем воздухе.

Однако какое значение может иметь морозная погода, если женщина задумала посвятить свое время хождению по магазинам... Тем более, если женщина облачена в меховую шубку модного покроя. И тем более, если женщина эта очень хороша собой. Тут уж ни у кого никаких сомнений по этому поводу не должно возникнуть, ибо для чего же еще создана такая женщина, как не для хождения по магазинам в поисках дорогих покупок. Ляля шла с левой стороны Долгоева, держась за его локоть, так что со стороны они выглядели обычной супружеской парой.

Старший лейтенант Долгоев был, как говорится, при деньгах и пребывал на седьмом небе от переполнявшего его душу пьянящего чувства независимости от обстоятельств и ощущения собственной значимости.

И пусть себе прохожие оглядываются на них. Отныне эта красивая женщина будет ждать его возвращения из далекой азиатской страны, чтобы дальнейший путь по жизни они могли пройти вдвоем.

Они так решили.

Дорогое колье, которое он только что купил для Ляли, послужило неплохим стимулятором для такого решения.

Никогда ранее Долгоев не видел Лялю такой красивой и счастливой и такой желанной, как сегодня. Никогда ранее он не любовался ею так, как это делал сегодня. Ради такой женщины он был готов на все. Наконец-то фортуна удачи благосклонно повернулась к нему...

Они направились к друзьям Ляли, все в тот же особняк, в котором недавно отмечали день рождения ее подруги. Ведь Ляле так хотелось покрасоваться перед подругами в ореоле блеска своего колье.

По "невероятной случайности" Виктор тоже оказался там.

...Они беседовали более обстоятельно, чем в прошлый раз.

– В армии, точно так же, как и в правительстве, существуют враждующие между собой группировки, – говорил Долгоеву Виктор. – И они ведут жестокую борьбу за власть, от результатов которой зависит их будущее. Каждый генерал, каждый командующий военным округом, каждый министр обороны старается окружить себя людьми преданными. Так поступал в недавнем прошлом Дмитрий Язов, так поступал Павел Грачев, так делали Николай Родионов и Игорь Сергеев и так же точно поступят в будущем следующие министры обороны, будь то Борис Громов, Лев Рохлин или Андрей Николаев. Я не упоминаю среди этих достойных людей имени Александра Лебедя, но Александр Иванович сам не пожелает занять пост министра обороны, потому что его злейший враг, Анатолий Куликов, также занимает министерский пост, возглавляя Министерство внутренних дел. Насколько я знаю, Александр Лебедь не из тех людей, которые, получив пощечину, подставят другую щеку. Он по натуре своей – боец, и для того, чтобы бороться с Куликовым, будет вынужден играть ва-банк: добиваться своего избрания президентом страны. А жаль...

– Кого жаль? – не понял Долгоев.

– Страну, людей, живущих в ней. Я далек от политики, но даже я понимаю, что ни Явлинский, ни Лебедь не станут президентами без обоюдной помощи. Им бы объединить своих сторонников во время выборов. Как это проделал в июле 1996 года Борис Николаевич Ельцин, присовокупив голоса избирателей, готовых голосовать за Александра Лебедя, к своим, благодаря чему стал президентом, пообещав генералу высокий пост секретаря Совета Безопасности... Но это дело политиков...

Я к чему веду весь этот разговор? – задал вопрос Виктор и сам же на него ответил: – Чтобы показать, что в армии идет борьба между отдельными группировками. А теперь слушай внимательно. Я не стану скрывать, что симпатизирую и принадлежу к одной из группировок, пребывающей ныне в оппозиции. И нам нужна твоя помощь. Разумеется, в случае прихода к руководству нашего избранника, тебе, как человеку, оказавшему нам услугу, "зеленая улица" в продвижении по службе со всеми вытекающими отсюда последствиями будет обеспечена. И тогда вы с Лялей станете жить безбедно. Так что все зависит от тебя. Решай сам, как поступить. Но сразу хочу предупредить: другого такого случая у тебя не будет. К тому же мы дважды одному человеку предложения не делаем. Как говорится, глухому обедню по два раза не служат...

– Что я должен делать? – спросил Долгоев, который заранее был согласен на все, лишь бы никогда не расставаться с Лялей.

– Сущий пустяк. Слушай внимательно. Скажем так, есть группа людей, которая заинтересована в том, чтобы самолет, на котором, кстати, летишь и ты, не прибыл в пункт назначения вовремя. Мы знаем, что самолет с танками на борту не сразу полетит в Джакарту, а произведет промежуточную посадку в аэропорту на Дальнем Востоке, где должен дозаправиться топливом. Нужно сделать так, чтобы на самолете обнаружилась какая-нибудь неисправность, и вылет его из промежуточного аэропорта был задержан хотя бы на один день.

– Откуда тебе известно все о маршруте полета? – насторожился было Долгоев, но это была последняя его попытка к какому-либо сопротивлению доводам Виктора, потому что разговор вновь зашел о деньгах.

– У нас есть другие люди, которые с удовольствием выполнят нашу просьбу, тем более что риска здесь никакого нет. Просто я рекомендовал твою кандидатуру, как знакомого Ляли, которую давно знаю. К тому же ты можешь еще и прилично на этом заработать, то есть к тем деньгам, которые я одолжил тебе, я сей же час добавлю еще столько же, и, кроме того, после выполнения нашей просьбы по возвращении из Индонезии ты получишь кругленькую сумму в пятьдесят тысяч "баксов". Так что, решай, – и Виктор равнодушно отвернулся от Долгоева.

Услышав о деньгах, которые он не в состоянии заработать за всю свою службу в армии, но которые он может иметь уже через какой-то месяц, и моментально представив себе, на что они с Лялей потратят эти деньги, он поспешно, будто опасаясь, как бы Виктор не передумал, согласился.

– Я сделаю все, что только в моих силах, – сказал он.

– Ну, силу тут никакую применять не придется. Просто-напросто надо вот эти две маленькие коробочки установить в определенном месте. "Выход" той из них, которая маркирована буквой "Ш" подсоединить к концевому выключателю одного из замков убранного положения шасси. Тебе известно, что при выпуске или уборке шасси самолета на приборной доске пилотов срабатывает сигнализация. Шасси выпущено – горят зеленые лампочки, шасси убрано – горят красные лампочки. Каждая стойка шасси имеет свою сигнализацию. К цепи любой красной лампочки и надо подключить "коробочку". Другую "коробочку" подсоединишь к щитку управления насосами подкачки топлива к двигателям. Да, кстати. "Коробочки" при попытке вскрытия самоуничтожаются. После срабатывания – тоже. Так что никаких следов не останется. Вот все, что от тебя требуется. Не скрою, в полете возникнет предпосылка к отказу одного из двигателей вследствие уменьшения подачи топлива, но это не повлечет за собой полного отказа двигателя и не слишком усложнит пилотирование самолета. Экипажи подготовлены к отказу одного или даже двух двигателей на взлете, а здесь произойдет частичный отказ всего-то одного из двигателей. Тебе, специалисту по обслуживанию приборного оборудования самолета, не составит большого труда подсоединить "коробочки" с микросхемами. Не беспокойся, все рассчитано точно. А дальше все будет зависеть от действий экипажа.

Произведет ли самолет вынужденную посадку в аэропорту вылета, для чего экипажу придется несколько часов вырабатывать топливо в воздухе, чтобы облегчить самолет до веса, при котором ему разрешается производить посадку, или полетит на промежуточный аэродром, что, скорее всего, и произойдет, потому что подобная неисправность для опытного командира корабля – сущий пустяк, и там обслуживающий персонал будет искать причину неисправности, – неважно. Главное, время будет потеряно. Вот и все... Ну, так как? – Виктор уже крутил в руках толстую пачку денежных купюр.

"Наши руководители там, наверху, борются за власть, ищут для себя выгоду, так почему бы и мне не послужить самому себе и на благо себе и Ляле?" – подумал старший лейтенант Долгоев и молча протянул руку за деньгами и "коробочками"...

Не мог знать старший лейтенант, что "коробочка" с микросхемами, включаясь в работу в момент загорания красной лампочки, сигнализирующей уборку шасси, должна выдать сигнал, на основании которого сработает другая "коробочка".

Не мог знать он и того, что после взлета самолета и уборки шасси сразу же должна прекратиться подача топлива ко всем двигателям, и они должны остановиться.

А это – катастрофа.

Они сидели на большом камне у самого океана и смотрели куда-то вдаль, туда, где в последних лучах заходящего солнца происходило великое таинство слияния двух стихий. На их глазах багровый серп уходящего на ночной покой светила становился все меньше и меньше, оставляя после себя лишь светящуюся, все более сереющую полоску горизонта. И казалось, кроме неба и воды вокруг них ничего на свете больше не было.

У ног ласково шумела набегающая на прибрежные камни ленивая, уставшая за день волна.

Они долго молчали.

После всего, что рассказал ей Сэмюэль Смит, Виктория не могла прийти в себя от нахлынувшего на нее ощущения утраты чего-то близкого и дорогого.

Она вновь и вновь перебирала в памяти весь сегодняшний разговор с Сэмом. Одно она знала твердо: Сэм был искренним с ней и говорил правду.

Она вспомнила даже малейшие изменения в интонации его голоса, когда он рассказывал ей все это.

Из его слов выходило так, что их первая встреча не была случайной. И он вовсе не тот, за кого себя выдает.

Он связан с фирмой "Юнайтед Транс Континентал Линкс", которая платит за его обучение в университете и по заданию которой он должен был сблизиться с ней для того, чтобы, войдя в доверие к семье Дугласов, устроить фирме размещение выгодных заказов.

Для этой цели в его распоряжение предоставили шикарный автомобиль.

И все было бы хорошо, если бы он не полюбил Викторию. И теперь он не знает, как ему быть дальше.

Заказ для фирмы он обеспечил, то есть задание выполнено, но, несмотря на это, люди "Юнайтед..." зорко следят за каждым его шагом и не позволят порвать с фирмой. Стало быть, он в опасности...

В последнее время он старался изо всех сил избегать ее, даже завел новую подружку, но ничего с собой поделать не может: его неудержимо влечет к ней.

– Теперь, когда ты все знаешь, я спокоен. Хотя, узнай руководство "Юнайтед Транс..." о том, что я тебе здесь наговорил, мне несдобровать.

– Я буду молчать как рыба.

– Я старался быть честным с тобой и не хочу, чтобы в наших отношениях с самого начала была ложь. Но теперь положение у меня безвыходное: я не могу порвать с фирмой, потому что слишком многим ей обязан, а фирма не может позволить себе лишиться меня, потому что слишком много поставила на меня. И сейчас говорю тебе об этом по той причине, что не могу позволить себе встречаться с тобой и дальше... Вдруг случится так, что ты тоже полюбишь меня... Пока я страдаю один, и, видимо, судьбе так угодно, чтобы я пережил все это, но мне будет вдвойне тяжелее – если это только возможно, потому что тяжелее, чем сейчас, кажется, и быть не может – от осознания того, что ты тоже будешь страдать.

Виктория не смела взглянуть на него: она боялась, как бы глаза не выдали ее. В ней боролись два чувства. Одно, исходящее прямо из сердца, заставляло ее прижаться к этому сильному, любящему ее парню, сказать ему, что она его тоже любит...

Другое, исходящее откуда-то из неизвестных глубин ее существа, холодное чувство, внушающее осторожность, удерживало ее от этого. Она боялась навредить любимому человеку.

– Поступай как знаешь, – сказала она. И никто, кроме нее, не знал, чего ей стоило произнести эти слова. И никто, кроме нее самой, не может прийти ей на помощь и дать совет, как поступать в дальнейшем.

Последняя светлая полоска заходящего солнца скрылась в воде, и у Виктории в душе образовалась какая-то пустота, будто последний луч солнца унес с собой ее последнюю надежду...

...Красный "кадиллак" мчался на огромной скорости, и, как и прежде, за стеклом кабины шумел ветер, но что-то было уже не так.

– Дорогой Рональд, у меня для вас есть хорошая новость, – говорил Макс Гор своему шефу, непринужденно устраиваясь в кресле, в которое всегда имел обыкновение усаживаться, когда ему доводилось бывать в кабинете Дугласа-среднего.

Глава "Нью-армз" был явно чем-то озабочен, когда появился вице-президент компании, и сосредоточенно изучал лежащий перед ним доклад, представленный ему для ознакомления служащими одного из отделов. Но с появлением Гора настроение его неизменно улучшалось. Вот и на этот раз он, кажется, с облегчением оторвался от бумаг.

– Выкладывайте, Макс, что там у вас, – поинтересовался глава "Нью-армз".

– Помните историю, связанную с дорожным происшествием, в результате которого серьезно пострадала младшая сестра мисс Робинсон? Это случилось три месяца назад. На десятилетнюю Мэри тогда совершил наезд "форд" голубого цвета, который с места происшествия скрылся. Так вот, совершенно случайно сцена эта попала в кадры любительской киносьемки, в том числе и автомобиль с номером, зарегистрированным в соседнем штате. Снимок, где в поле зрения находится этот злосчастный автомобиль, мисс Робинсон мне показывала... Полиция выяснила, что автомобиль был угнан и числился в розыске, а водителя, совершившего наезд на девочку, найти до сих пор не удалось. Я, решив хоть чем-то помочь вашей секретарше, попросил шефа полицейского участка сообщить мне, не было ли в городе приблизительно в то же время совершено каких-либо других нарушений со стороны легковых автомобилей. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что голубой "форд" со знакомым номером числился среди автомобилей, зафиксированных за превышение скорости. Я попросил оказать любезность и прислать мне снимок этого автомобиля, сам еще не будучи уверен, поможет ли мне это в чем-либо. Вы знаете, что на дорогах нашего штата все автомобили, допустившие превышение скорости, автоматически фотографируются специальными скрытыми камерами, с указанием номера машины, даты, времени и скорости, с которой следовали автомобили-нарушители. На снимках даже различаются лица водителей. На присланном снимке хорошо видны лица двух человек. У меня отличная память на лица. Поэтому, когда недавно я столкнулся в дверях вашего кабинета с Дюком Блэком, мне показалось, что где-то ранее я эту физиономию уже видел. Я вспомнил про человека, находившегося в том автомобиле рядом с шофером. В фотолаборатории полицейского участка подтвердили: человек в машине и Дюк Блэк – одно и то же лицо. Стало быть, Черный герцог по закону может быть привлечен к суду за соучастие в преступлении и в его укрывательстве.

Дугласу-среднему не надо было повторять услышанное им однажды. Он сразу понял, какую дорогую весть для него принес на этот раз Макс Гор. Теперь можно заткнуть глотку этому хамоватому репортеру, а заодно и усадить его на скамью подсудимых.

– Дорогой Макс! Такой подарок, какой вы преподнесли мне сейчас, трудно переоценить. Вы даже представить себе не можете, как вы мне помогли. Хочу, чтобы вы знали: ни я, ни моя семья не забудем того, что вы делаете для нас и для компании.

– Полно-те, Рональд. Вы прекрасно знаете, что мы с вами делаем одно дело.

– Я немедленно все передам своему адвокату. Думаю, он знает, как ему поступить с Дюком Блэком.

В это время на столе главы компании вспыхнула пайлот-лампа и негромко прозвучал мелодичный вызов.

– Извините, Макс, – сказал Дуглас-средний и поднял трубку.

Говорила мисс Робинсон.

Обычно она не соединяла шефа ни с одним клиентом, ни с кем бы то ни было, за исключением миссис Дуглас или Виктории, в то время когда в кабинете находится вице-президент Макс Гор. Значит ли это, что ему звонят по важному делу?

– Мистер Рональд! Снова звонит тот господин, которого вы выставили за дверь, и требует, чтобы его немедленно соединили с вами, в противном случае, он говорит, вам же будет хуже. Сэр, я в большом затруднении...

– Ну, требовать-то ему не пристало. Для этого он набрал не тот номер, – Дуглас-средний на секунду задумался, а потом решительно сказал: – Хорошо, давайте его.

– Мистер Дуглас! – раздался из трубки ехидный голос Дюка Блэка. – У меня возникло неодолимое желание вновь услышать ваш голос и менее опрометчивое решение, нежели то, которое вы изволили публично высказать в прошлый раз. Думаю, времени для того, чтобы вы смогли прийти к правильному выводу относительно вашего будущего, вашего безоблачного, я бы сказал, будущего, у вас было достаточно. Итак, я готов выслушать ответ.

– Мистер Блэк! Вы меня разочаровываете... В вашем распоряжении было столько времени для того, чтобы хорошенько все взвесить, а вы опять за старое... Но в одном вы несомненно правы: я действительно пришел к правильному выводу, но он не в вашу пользу. Кроме того, у меня есть нечто, что может заставить вас переменить намерения.

– Вы просто блефуете. Ничего у вас против меня нет, а если бы и было, то вам не следует говорить со мной таким тоном, потому что если попытаетесь меня потопить, то знайте, ко дну мы пойдем вместе, и еще неизвестно, кто выпустит больше пузырей. В любом случае утонуть в таком приятном обществе почетно. Не так ли?

– Не подумайте, что вам удалось запугать меня. Единственное, чего мне бы хотелось сделать для вас, так это уберечь вас от глупостей, которые вы готовы совершать на каждом шагу.

Вспомните одну из них, связанную с катанием на голубом "форде"...

– Ах, это... Я так и подумал...

Но тут вы просчитались, я просто случайно оказался в этой машине с незнакомым водителем...

– Приберегите эту мысль для других. Вы можете поделиться этой новостью с окружным прокурором и с судьей Стоуном. Думаю, на них ваше сообщение произведет должное впечатление.

– Благодарю за совет! Я подумаю, в какой форме им это лучше всего подать. Но вы так и не ответили на мой вопрос.

– Вы меня продолжаете разочаровывать... Сейчас у меня складывается не лучшее о вас впечатление, и возникает сомнение, сумеете ли вы грамотно обращаться с деньгами, которые пытаетесь шантажом выудить у меня.

– Полагаю, вы недооцениваете меня. Уверяю вас, я сумею распорядиться деньгами соответствующим образом.

– Не знаю, как вам, а мне этот разговор кажется пустой тратой времени. Мой вам совет: бросьте вы это гнусное дело, не мешайте людям жить.

– Мне очень жаль! В таком случае следите за газетами, – сказал репортер.

– Очень хотелось бы попрощаться с вами, в надежде на ваше благоразумие и на то, что вы оставите нас всех в покое.

Разговор с Дюком Блэком оставил в душе Дугласа-среднего неприятный осадок. Что еще можно ожидать от этого сумасбродного авантюриста... Дуглас-средний задумался...

Словно напоминая о своем присутствии в кабинете, вежливо кашлянул Макс Гор.

– Кажется, упоминание о голубом "форде" несколько охладило пыл разогнавшегося во весь опор репортера, – обратился к Гору Дуглас-средний. – Хотя его трудно остановить на скаку. А что, если он уподобится японскому "камикадзе" и, сам погибая, потащит за собой остальных?

– Теперь, когда стало известно, кто является обидчиком семейства Робинсон, опасаться вам ровным счетом нечего: мисс Робинсон будет на вашей стороне. И Дюк Блэк понимает это. Так что его карта бита, – Макс Гор поправил очки, что всегда машинально делал, когда хотел сообщить нечто важное.

Рональд Дуглас-средний слишком хорошо знал эту привычку Гора и спросил:

– Что там у вас, Макс? Давайте выкладывайте.

– Есть еще кое-что, Рональд... Русские заключили сделку с "Юнайтед Транс Континентал Линкс".

– Судя по вашему тону, они заключили сделку не с фирмой, занимающейся перевозками вооружений, а с бюро ритуальных услуг.

– Вы недалеки от истины, Рональд.

– ?!

– "Юнайтед..." перезаключила сделку с другой фирмой, находящейся в офшорной зоне одной из средиземноморских стран. И это меня настораживает. Происходит отмывание денег русских. Обратно в Россию вернется лишь малая толика от тех денег, которые русские уплатили "Юнайтед...". Мне жаль русских – Гор помедлил несколько секунд и продолжил: – И это еще не все.

– Что еще?

– Страховка. Русский груз и риск перевозки застрахованы на слишком большую сумму, во много раз превышающую положенную в подобных случаях. А это верный признак, что здесь что-то не так. В случае гибели груза перевозчики получат громадный куш. Ясно одно, против русских готовится грязное дело.

– Надеюсь, наша репутация не пострадает при этом, – Дуглас-средний моментально оценил ситуацию, в которой оказались русские. – Создается впечатление, что старая лиса, этот генерал Данилов, перестал ловить мышей, и сам попался на удочку проходимцев. Будто он сам пожелал подставить под удар всю операцию.

– Слишком много неясного, Рональд, слишком много... Не нравится мне все это. Ведь достаточно устроить взрыв самолета в воздухе...

– Для перевозки боевой техники они обычно используют тяжелые самолеты типа "Руслан", а такую летающую крепость, как этот русский "Руслан", хоть он и не "Суперфортрес", взорвать не так-то просто, – Рональд Дуглас-средний словно задался целью сам себя утешить: настолько неприятно для него оказалось последнее сообщение Макса Гора. Руководство компании "Нью-армз" еще никогда в своей деятельности не прибегало к сомнительным методам, и это всегда являлось поводом для служащих компании гордиться своим шефом и его ближайшим окружением.

– Вообще, непонятно, что в последнее время происходит у русских... Они строят у себя капитализм какими-то неведомыми другим народам извращенными методами. Создается впечатление, что чем маститее у них вор, тем большим почетом он пользуется и тем крупнее занимает пост. И наоборот, – Макс Гор сокрушенно покачал головой.

– Вы правы, Макс. Я тоже часто об этом думаю. Мне кажется, наш мульти-миллиардер мистер Джордж Сорос был прав, сказав, что русские строят у себя "бандитский капитализм".

– Джордж Сорос знает, что говорит. И хотя некоторые их господа уверяют мир, что это не так, дела говорят сами за себя, – Дуглас-средний имел с вице-президентом компании аналогичный взгляд на вялотекущие реформы в России.

– Эти господа утверждают, что такие грандиозные перемены, которые происходят в данное время в их стране, и происходят совершенно бескровно, в других странах обычно завершались бурными событиями, и дело часто заканчивалось гражданскими войнами. И то, что на этот раз ничего подобного не происходит, они ставят себе в заслугу, – сказал Макс Гор.

– Вот это-то и непонятно. Кажется, ни один народ не выдержал бы такого издевательства над собой, как это позволяют проделывать с собой русские.

Ужин в этот удивительно тихий погожий вечер выдался на славу. Давно Дугласы не собирались для столь торжественной процедуры за столом всем семейством. В открытые настежь окна врывались приятно освежающие порывы ветра далеких просторов океана, в канделябрах старинной работы неярко светились лампы, исполненные в виде свечей.

С самого начала обстановка располагала к задушевному разговору.

И так бы оно, наверное, и было, не присутствуй за столом посторонний.

Этим посторонним был Сэмюэль Смит.

Неведомо, каким ветром занесло его сегодня на виллу Дугласов, но, кажется, больше всех удивлен этим обстоятельством был он сам.

Поначалу ему так много хотелось сказать сегодня всем им, так любезно сейчас его принимающим, но что-то он никак не соберется с духом.

По дороге сюда он обдумывал каждое слово прощания с этим милым семейством: ведь он ехал попросить прощения у них за несбывшиеся надежды, которые они на него, наверное, возлагали, и провести в их обществе прощальный вечер, рассказав им кое-что относительно причин, побудивших его принять такое решение.

И, как бы там ни было, это был мужественный шаг.

Многие на его месте предпочли бы уйти тихо, не попрощавшись. По английскому обычаю.

Но Сэмюэль Смит привык смотреть опасности в лицо и не любил недомолвок.

И вот он здесь.

И все-таки он начал...

Но, к его удивлению, они отнеслись к нему с пониманием и без всякого раздражения.

И ему вдруг сделалось так легко среди них, как будто он знал их целую вечность...

Его понимали и не осуждали, чего с ним никогда раньше не случалось.

Он вдруг понял, какую большую ошибку совершил, не сумев сблизиться с ними.

– Мне импонирует, Сэм, что вы все-таки пришли. Это делает вам честь. И мне искренне жаль, что все выходит таким печальным образом. Вдвойне жаль, потому что вы оба, вы, Сэм, и моя дочь Виктория, любите друг друга. Печально то, что вы оба не делаете даже попыток спасти свое счастье. А ведь люди борются за свое счастье.

Сэмюэль вздрогнул, услышав слова главы семьи.

Его любят!

Он посмотрел на Викторию.

Она не опустила глаз.

– Я ничего никому не говорила, – ни к кому не обращаясь, тихо произнесла она. – Но папа прав, я люблю Сэма. Да, мы оба любим. Так подскажите, как нам быть. Миссис Элизабет ласково положила ладонь поверх руки дочери. И эта молчаливая поддержка значила для Виктории больше всего на свете.

Рональд-младший понимающе молча кивнул головой, это означало его согласие с мнением родителей.

Воцарившееся было за столом молчание нарушил голос Рональда Дугласа-среднего:

– Дети мои, Ронни и ты, Вики, и вы, Сэм! Я хочу сегодня сказать вам всем, что мы, я и Элизабет, ни на минуту не забывали о вас. Для нас не может быть большей радости, чем видеть вас счастливыми. Поэтому, мы вместе с Ронни переживали его горе и, надеюсь, поможем ему в будущем, ибо не зря говорят, что разделенное горе – это половина горя, а разделенная радость – это двойная радость. И мы всегда в радости и в горе будем вместе с вами. Мне и Элизабет не в чем упрекнуть друг друга, хотя многие пытались, да и сейчас пытаются, бросить тень на наши отношения. Вот такого уважения и любви я желаю всем вам. Не скрою, я с самого начала знал все, что сегодня поведал нам Сэм... Я был бы плохим коммерсантом, если бы меня не насторожили странные деловые просьбы дочери. И я "устроил" контракт для "Юнайтед..." только после того, как убедился, что молодые люди любят друг друга, и только после того, как заручился у руководства "Юнайтед..." согласием на переход Сэмюэля Смита на службу в "Нью-армз". Такое согласие мною получено. Было бы противоестественно, если бы Сэма не отпустили в обмен на такой выгодный контракт. Так что, дети мои, принимайте мои слова в качестве первого подарка к вашему дню помолвки, дату которой вы сами можете назначить... Если, конечно, не передумаете... – Рональд Дуглас-средний впервые за много дней улыбнулся, увидя безмерно счастливые лица Виктории и Сэмюэля.

Тяжелый транспортный самолет "Руслан", принадлежащий военно-транспортной авиации, сотрясая воздух гулом четырех мощных реактивных двигателей, медленно приближался к исполнительному старту.

Это был универсальный трансконтинентальный перевозчик грузов. Он был способен доставлять объемистые грузы весом около ста пятидесяти тонн практически в любую точку планеты. Живучесть этого воздушного корабля была беспредельна, все системы многократно дублированы, и оснащен он был по последнему слову техники, в том числе, конечно, и бортовым компьютером.

В последнее время самолеты военно-транспортной авиации нередко использовались военными для перевозки различных коммерческих грузов.

Делалось это исключительно в целях получения дополнительных денежных средств, нехватка которых остро ощущалась в Министерстве обороны.

Был арендован одной из иностранных фирм для перевозки двух танков новейшей конструкции в далекий индонезийский город Джакарту и этот самолет.

С танками были связаны надежды многих людей, занятых в военной промышленности и не имеющих постоянного заработка из-за отсутствия заказов со стороны военных, которым элементарно не хватало денег для того, чтобы сделать необходимые заказы. В этом замкнутом круге сплошных проблем у работников, связанных с военной промышленностью, появилась слабая надежда на то, что их танки понравятся зарубежным военным экспертам и их "купят", то есть последуют заказы на изготовление данной продукции.

Подполковник Гуров считался одним из лучших пилотов транспортной авиации, наверное, поэтому его экипажу выпала честь доставить танки в страну тысячи островов.

Вместе с танками на борту гигантского самолета находились группы обслуживающего персонала, в том числе и группа обслуживания самого самолета. Среди членов этой группы находился скромный технический работник старший лейтенант Долгоев, который, улетая за тридевять земель незаметным военнослужащим, готовился вернуться самым богатым человеком из всех присутствующих на борту.

Долгоев обвел взглядом сосредоточенные и не очень лица военных специалистов.

Их более пятидесяти.

Большинство из них ему были хорошо знакомы. И хотя каждый представлял собой целый мир чувств и переживаний, ему они, как личности, были неинтересны. У него другие интересы и заботы. У него есть планы на будущее, у него будут деньги, а у большинства этих военных есть только призвание служить, но нет видимых в обозримом будущем перспектив жить по-человечески.

Но вот чего он никак себе объяснить не мог, так это то, почему всегда, когда он видит этого летчика Гурова, в нем просыпается чувство зависти.

Вроде бы и завидовать особо нечему, а вот, поди ж ты... Есть в Гурове какое-то внутреннее превосходство. И вообще, у всех летчиков есть что-то такое неуловимое и необъяснимое, чего нет у других.

Долгоев никак не мог объяснить самому себе, какой отпечаток накладывает на души летчиков общение с небом, что впоследствии находит отражение на их лицах, но феномен состоит в том, и это знают все авиаторы, что летчики отличаются, скажем, от техников и от другой нелетающей братии. Никто не может сказать точно, чем именно, но отличаются. Есть нечто неуловимое. Другим не присущее.

Но, видно, каждому свое... И прав, наверное, был писатель Горький, философски пророчествуя: "Рожденный ползать летать не может!"

Но вот теперь-то, очень скоро, наконец и у него, Долгоева, появится то, чему другие могут позавидовать. У него появится материальный достаток. Пусть другие еще только мечтают о материальных благах, а у него это уже почти осязаемая реальность.

Подрагивая мелкой дрожью вместе с самолетом, Долгоев вдруг понял, что дрожь исходит не только от самолета, но и от него самого. Стыдно сказать, но технический работник офицер Долгоев боялся летать на самолетах. Скажи он об этом кому-нибудь, ему бы не поверили, но это было на самом деле так.

Несколько успокаивало то обстоятельство, что вокруг него было много людей, и то, что в пилотской кабине находился этот уверенный в себе, решительный и спокойный летчик подполковник Гуров.

И Долгоев почему-то злорадно подумал, что если вдруг с самолетом что-либо случится, то беда в равной степени коснется всех одинаково, будь ты Долгоевым или Гуровым...

А самолет в это время начинал разбег.

Все стремительнее убегала назад под колесами шасси серая бетонная полоса, все быстрее мелькали размеченные пунктиры ее осевой линии.

Для командира корабля подполковника Гурова и его экипажа начинался обычный полет.

Следовал как всегда четкий, отрывистый доклад штурмана о нарастании скорости.

– Сто, – сухо, как щелчок, звучал его доклад, и экипаж знал, что скорость самолета уже сто километров в час.

– Сто десять..., сто двадцать..., сто тридцать...

Махина в несколько сот тонн весом ускоряла свой бег, экипаж вдавило в спинки кресел.

– Сто девяносто..., двести..., рубеж...

Все. С этого момента прекращать взлет нельзя, даже при отказе одного из двигателей: не хватит длины полосы, чтобы можно было успеть остановить самолет.

Экипаж готов ко всему. Он всегда готов ко всему.

Еще несколько коротких секунд – и самолет в воздухе. Просвет между бетонной полосой аэродрома и колесами гигантского самолета увеличился до нескольких метров.

– Высота пять метров... десять метров... – штурман докладывает показания радиовысотомера, – пятнадцать метров...

– Убрать шасси! – голос командира корабля, всегда готового ко всему, спокоен.

Пока убиралось шасси, у него еще было несколько секунд обычной жизни.

Потом у него было еще несколько секунд жизни, прожить которые ему пришлось уже в другом измерении.

Потому что почти сразу после уборки шасси один за другим остановились все двигатели... А самолет находился над жилыми кварталами большого сибирского города.

Обычный полет на этом закончился.

...Секунды в том, другом, измерении тянулись медленно. Перед мысленным взором сорокалетнего подполковника Гурова в одно мгновение промелькнула вся его жизнь.

Он вдруг увидел себя молодым, совсем еще юношей, в том возрасте, когда вместе со своими сверстниками бывало, задрав голову, с восторгом смотрел в небо, где белым по синему оставляли свой след самолеты, которыми он грезил, и мечтал: "О если б в небо хоть раз подняться!.."

Ему казалось тогда, что это именно для таких, как он, была написана "Песня о Соколе".

Потом он увидел себя уже зрелым летчиком, получающим из рук командующего военным округом именные часы за благополучную посадку и сохранение военной техники при возникновении в полете аварийной ситуации.

А вот он держит на руках сына, который еще не умеет ходить...

Мелькает образ жены и уже взрослого сына. Все это видится одновременно.

На этот раз все кончено...

На этот раз он попал в безвыходное положение, в тот самый, печальный для каждого летчика, случай, когда количество взлетов не совпадает с количеством посадок...

И у него есть только мгновения.

Которые раздают "кому позор, кому бессмертье..."

Потому что машина времени, наверное, существует, и в стрессовой ситуации время имеет другое измерение, и тогда иному мгновений достаточно для того, чтобы перед ним пронеслась вся его жизнь, и для того, чтобы успеть поседеть, как это случалось с парашютистами, у которых не раскрылись парашюты.

Подполковнику Гурову мгновений оказалось достаточно для принятия решения.

Будь перед ним колонна вражеских танков, он, не задумываясь, направил бы машину на них, как это сделал когда-то русский капитан Гастелло. Но перед ним были дома с мирными жителями...

Инстинкт самосохранения подсказывал ему перевести самолет в режим планирования, но тогда, не имея возможности отвернуть от города, тяжелая машина на бреющем полете начнет сносить жилые многоэтажки, как карточные домики, погребая под руинами сотни жителей...

И чтобы этого не случилось и самолет упал на землю более отвесно, произведя меньшие разрушения, он отдал штурвал от себя...

Навстречу смерти.

Спасая жизни многим другим людям.

Он понимал, что жертвы все равно будут, но их будет во много раз меньше...

Когда-то давно в русских Военно-воздушных силах имела хождение песня, в которой были слова: "...Судьбы я вызов принимаю одним движением руки..." Военный летчик первого класса подполковник Гуров, конечно же, знал эту песню.

Его последние мгновения слились с вечностью... В тот самый момент, когда он услышал последний доклад штурмана:

– ...Высота ноль.

Безмерно горе в безмерном времени в безмерном же пространстве, и лишь частица информации об этом событии, зашифрованная и витающая в Космосе, разрастаясь до принимаемых человеческим разумом величин, может превратиться для людей в песню:

Безумство храбрых – вот мудрость жизни!..
Безумству смелых поем мы песню!..

Потому что им, людям, иногда свойственно чувство благодарности.

Иван Кузнецов стоял у разрушенного пятиэтажного дома и держал на руках самое дорогое, что у него было на свете, – свою дочь.

От дома почти ничего не осталось. Из груды развалин, во что превратился дом, в котором размещался детский сад, высоко в небо вздымался остаток задней части фюзеляжа с частично уцелевшим стабилизатором огромного самолета, и все это чем-то напоминало хвост исполинского кита.

Ивану хоть раз в жизни повезло: его дочь осталась жива.

Прижимая ее к себе, стараясь укрыть от морозного, пронизывающего насквозь ветра, Иван сам отнес ее в машину "скорой помощи" и, боясь хоть на минуту оставить наедине с врачами, тоже поехал в больницу.

От пережитого потрясения и шока девочка долго не могла прийти в себя, а потом произнесла: "Папа, я буду жить?"

– Будешь, доченька! – сказал самый счастливый человек на свете, Иван Кузнецов, которому ничего больше не надо было, лишь бы была она... – И мы с мамой сделаем все, чтобы ты у нас была счастлива!

Оказывается, у всех родителей на свете самое большое счастье в жизни – видеть счастливыми своих детей.

...Пройдет много лет, и дочь Ивана Кузнецова, изучая по школьной программе произведения русских классиков, однажды прочтет слова "Безумство храбрых..." и задумается. О чем это она?..

Заседание совета директоров компании "Нью-армз" задерживалось из-за отсутствия вице-президента Макса Гора.

Никто из собравшихся в кабинете Дугласа-среднего не мог припомнить случая, чтобы такой пунктуальный человек, как Гор, когда-нибудь опаздывал на какое-либо мероприятие. Такого с ним еще никогда не бывало... Прошло десять, пятнадцать минут, а его кресло все еще пустовало.

Председательствующий Рональд Дуглас-средний хотел было перенести заседание на более поздний срок, но в этот момент на пороге кабинета появился Макс Гор.

– Прошу прощения, господа, за опоздание, – сказал он, – но я был задержан почти у самого входа в офис полицией для опроса в качестве очевидца дорожного происшествия. Дело в том, что когда я вышел из машины и направился в офис, с противоположной стороны улицы ко мне бросился какой-то человек и по своей неосторожности попал под проезжающую мимо машину, водитель которой, разумеется, не виноват. От полученных травм человек скончался на месте. Это так неприятно, господа. Тем более что погибший оказался нашим знакомым. Это репортер газеты "Сосайети ньюс" господин Дюк Блэк.

Воцарилось молчание, но это не была минута молчания в память о погибшем, ибо многие знали его при жизни, и многим он изрядно попортил крови.

Наконец Дуглас-средний окинул взглядом собравшихся и сказал:

– Ну что ж, господа! Пожалуй, начнем...

Потом будто тень легкой улыбки промелькнула в уголках его губ, или это только так показалось, и он добавил:

– Если, конечно, Макс Гор не станет возражать...

Макс Гор привычным жестом поправил очки, будто собирался сообщить шефу нечто важное...

Автор: Трофимов Владимир Павлович, писатель, бывший военный летчик.

Источник: Звезды зажигаются в небе. – Красноярск: Изд-во "Кларетианум", 2005. – 224 с. Илл., 49.

Дата публикации на сайте: 4 Май, 2005 - 15:19.

Последнее изменение: 2 Октябрь, 2011 - 09:32.