14 августа 1868 года енисейским губернатором стал действительный статский советник Аполлон Давыдович Лохвицкий, опытный администратор, имевший за своими плечами почти тридцатилетний стаж государственной службы. В Красноярск он приехал из Якутска, где до нового назначения три года служил губернатором.
Первая неприятность у Лохвицкого уже случилась через год после его назначения: 27 августа 1869 года во время ужасной бури почти дотла сгорел Енисейск. Как говорили, пожар возник от горевшей тундры. Огонь истребил около 800 домов, хлебные амбары купцов, магазины, кузницы, почти все Церкви. Несколько енисейцев во время пожара погибло. Остались невредимыми около 200 домов и один храм.
Губернатор весь этот опустошительный огненный ураган видел своими глазами, но был бессилен что-либо противопоставить стихии. Правительственные чиновники в укор ему ставили то, что в губернии не было введено взаимного страхования селений от огня, которое в подобных случаях могло бы дать необходимые средства для ликвидации последствий пожара. Губернатор оправдывался, показывал бумаги, свидетельствующие о том, что еще в феврале 1869 года этот вопрос был отослан на утверждение к генерал-губернатору Восточной Сибири. Шло время, оно лечило раны, но выдвигало и новые проблемы. Лохвицкий как опытный канцелярский служащий старался их быстрее решить. В 1871 году ему было присвоено звание тайного советника, которое шире открывало двери в коридоры столичной власти. Так, перед Петербургом он ставил вопросы улучшения врачебной помощи инородцам Туруханского края. Положение там было ужасным, аборигены вымирали целыми родами от повального сифилиса, оспы, горячки. Он добивался для врачей Туруханского края двойного жалованья, сокращения срока выхода на пенсию. К этому его подтолкнула книга пристава из Туруханска П.И. Третьякова "Туруханский край, его природа и жители", изданная в Петербурге в 1871 году. Либеральные журналисты ее раскритиковали - в основном за то, что "Третьяков казенным слогом старается убедить правительство, что в Туруханске все в порядке". Лохвицкий же почерпнул из нее много полезных сведений.
Северные "инородцы" ежегодно продавали енисейским купцам 250 тысяч шкурок белки, 12 тысяч песца, 13 тысяч соболя и много другого ценного меха, но фабрик в крае по выделке шкурок не было и все это богатство приходилось отправлять дальше, в Европу. Пропадала бесценная красная рыба, которую инородцы не умели солить. Третьяков писал, что фунт семги в Туруханском крае стоил 5 копеек, а в Енисейске уже 80-90 копеек. Приводимые в книге цены вообще интересны: шкурка соболя стоила 6 рублей, белки - 7 копеек, волчья шкура - 3 рубля, тогда как пуд ржаной муки - 70 копеек, пуд мыла - 5 рублей, топор - 50 копеек, пуд осетровой икры - 5 рублей 50 копеек, пуд сальных свечей - 5 рублей 50 копеек.
Книга давала богатую пищу для размышлений, показывая экономические перекосы этого края, разбросанность и разобщенность его регионов. Об этом говорили и корреспонденты газеты "Неделя". Они прямо писали, что сибирское общество живет без умственных. и гражданских интересов: "Торговля и нажива - вот два термина, которые характеризуют жизнь в Сибири". Они же подчеркивали, что слухи о богатстве края совершенно не основательны, а само богатство - чисто фиктивное, ибо все эксплуатируется самым нерасчетливым образом. Сибирское население сначала эксплуатировало меха, потом золото, но все эти богатства не оставили и следа в Сибири. Журналисты подметили и такую любопытную деталь - целью всей торговли в Сибири является стремление как можно более возвысить цену на товар. Но это объяснялось еще и отдаленностью Сибири от европейских и российских рынков, что вызывало высокий провозной тариф. Поэтому, если городское население было в состоянии хоть что-то из товаров приобретать втридорога, то большинство сельского населения было лишено этой возможности и порой обходилось даже без простейших орудий труда.
В то же время местную аристократию занимали совсем другие проблемы. В 1872 году Н.Г. Чернышевский был привезен в Иркутск в кандалах. Здесь оковы с него временно были сняты и из них местные дамы каким-то образом умудрились наделать колец. В то время это были самые модные украшения, и у красноярских красавиц было одно желание - поскорее достать кольца Чернышевского.
В 1874 году Лохвицкий приветствовал появление в Красноярске первого еврейского молитвенного дома - синагоги. Через три года было создано еврейское духовное правление, которое обязано было предоставлять денежный отчет городской управе, но, как выяснилось, денег в управлении не оказалось ни рубля - казначей правления Зелман Славин, воспользовавшись бесконтрольностью членов правления, прихватил с собой всю кассу общества и скрылся в неизвестном направлении. В те годы в нашем городе проживало около 300 евреев. Они торговали, занимались всевозможными ремеслами, но особенно их влекло самое выгодное в то время дело - винокурение.
В эти же годы губернатор просит скорее решить вопрос об устройстве и лучшей организации помощи поселенцам, не способным к работе по дряхлости, болезням и увечью. "Выдаваемое им ныне пособие в 19 рублей 13 копеек в год, - писал губернатор, - крайне недостаточно на их содержание". Сам же Лохвицкий получал в год 9472 рубля 4 копейки. Его волновало состояние пересыльной тюрьмы в Красноярске, которая постоянно была переполнена и не могла вместить всех арестованных во время остановки больших партий. Был составлен проект на новое здание тюрьмы и смета на ее постройку, но Иркутск н Петербург молчали. Вместо конкретной финансовой помощи генерал-губернатор Восточной Сибири Синельников слал грозные приказания: "Прошу начальников губерний и областей строго подтвердить и наблюдать, чтобы циркуляры мои не оставались мертвыми, но исполнялись непременно".
После таких депеш Лохвицкий был вынужден постоянно бывать то в Канске, то в Ачинске, то в Минусинске. Особенно много беспорядков было найдено им в Енисейске. Губернатор лично обнаружил 12 гражданских дел, которые местной полицией умышленно были не зарегистрированы.
Губернатора постоянно осаждали просители. Особенно много среди них было ссыльных евреев, которые просили Лохвицкого о смягчении их участи.
Ревизия вскрыла и такую закономерность - чем крупней торговец, тем меньше он платит налогов, стараясь всячески от них увильнуть. В Енисейске, например, из 359 человек, в чьих руках сосредоточилась торгово-промышленная деятельность, добрая сотня торговала н промышляла без всяких документов. Многие зарегистрировали свою деятельность уже во время самой ревизии, и почти все сильно занижали свои годовые обороты. Взять, к примеру, первого богача Енисейска Баландина: ревизору оборот его лавки с мануфактурно-галантерейными товарами был показан в 75 тысяч рублей, а через самое короткое время, когда Баландин подал прошение на присвоение ему звания коммерции советника, то оборот лавки он указал в 150 тысяч рублей. Соляной склад Некрасова показал чистой прибыли 600 рублей с продажи 28 тысяч пудов соли. Между тем каждому енисейцу было хорошо известно, что соль он покупает по 50 копеек за пуд, а продает по 1 рублю 20 копеек.
Таких примеров было много. Казна несла убытки. Губернатор был не в состоянии что-либо сделать. На фоне этих финансовых махинаций местных воротил усилилась генерал-губернаторская власть и была порой даже чрезмерной. "Явившись почти единодержавной в обществе, не имевшим никаких равносильных ей правительственных учреждений, никаких общественных органов, - как отмечали журналисты, - она получила характер абсолютный, бесконтрольный и очень тяжелый для общества". В жизни губернии многое, если не все, зависело от "хозяина" и его подчиненных. Местная бюрократия непоколебимо стояла не на страже законов, а блюла свои мелкие интересы.
Если верить мемуарам украинского писателя Викентия Журавского, написавшего книгу "Польша, Сибирь и Америка", которая была издана в Лондоне в 1891 году и сразу же стала запрещенной, отношение губернатора к ссыльным было довольно жестким. Описывая свою подневольную жизнь в Енисейске, Журавскнй рассказывает, что в "Судебном Вестнике" он стал публиковать данные о вопиющих сибирских преступлениях. "Эти письма, - пишет Журавский, - читала вся Россия, они волновали всю Сибирь, сделали мое имя популярным, но в то же время чуть не свели меня в могилу: тогдашние генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Синельников, побитый ссыльным поляком Эйхмиллером (за что был убит), и енисейский губернатор Лохвицкий, оба сильнейшие взяточники и угнетатели, вдруг назначили меня в дикую Кежемскую волость, с которой сообщаются не грунтовыми дорогами, а зимой и летом по воде. Однако, - вспоминает Журавский, - ссылка в Кежму по приказу из Петербурга была отменена, Синельников и Лохвицкнй оставили меня в покое, взяв только подписку, что писать в газеты я ничего не буду. Открывалась серая, гадкая, ничтожная жизнь: видеть и не видеть, жить и не жить".
Воспоминания другого писателя (И.П. Белоконского) рисуют Лохвицкого в несколько ином свете. Иван Петрович пишет, что это был удивительный администратор. "Не знаю, каков он был по отношению к населению, но к ссыльным относился превосходно. Не говоря уже о том, что благодаря ему Красноярск не был исключен из перечня пунктов поселения государственных преступников, он беспрепятственно принимал нас, беседовал наедине, выдворяя "бравого" полицеймейстера Воронцова. Сквозь пальцы смотрел на воспрещенные ссыльным занятия, как, например, уроки, и сплошь да рядом удовлетворял письменные ходатайства ссыльных и личные наши хлопоты о переводе в Красноярск товарищей из захолустных селений".
Резко отрицательную оценку ссыльный дает другому представителю губернской администрации вице-губернатору Заботкину. В отсутствие губернатора его заместитель, часто под хмельком, заставлял бить в набат, дабы проверить исправность пожарной команды. Это возбуждало горожан, и после очередной такой "проверки" его перевели вице-губернатором в Архангельскую губернию. Сохранившиеся архивные документы рассказывают, что Заботкин где-то в пути затерялся, видимо, запировал, и его даже пришлось срочно разыскивать.
Лохвицкий был человеком мягким и сердечно сочувствовал губернскому прокурору В.Ф. Долгушину, сын которого был арестован за организацию кружка революционно-демократической молодежи. Последовало серьезное наказание - 10-летняя каторга в Восточной Сибири. Прокурор хлопочет, чтобы юноше разрешили проживать в Красноярске, но его прошение не в состоянии изменить решение генерал-губернатора Восточной Сибири Анучина.
13 июля 1881 года арестантская партия, в которой был сын Долгушина, приближалась к Красноярску. Губернские и городские власти вышли ее встречать. Вместе с ними был и губернский прокурор. Когда партия арестантов подошла близко к начальству, отец и сын бросились друг к другу. Конвойные кинулись за сыном, но власти их удержали. Старик В.Ф.Долгушнн был такого же маленького роста, как и его сын, притом обладал длинною и густою, почти совершенно седою бородою, за что арестанты окрестили его "Черномором". По воспоминаниям современников, прокурор был добр и часто оказывал ссыльным существенные услуги. Сына Долгушина временно оставили в красноярской тюрьме. Используя свое служебное положение, отец добился разрешения навещать сына в тюрьме. Родственники бывали в камере арестованного чуть ли не ежедневно.
Дальнейшая судьба Долгушиных трагична. В октябре 1881 года из красноярского тюремного замка бежали двое заключенных. Организовать им побег помогла сестра Долгушина, за что была арестована и отдана на поруки родителям с установлением домашнего ареста. После этого происшествия в тюрьме начались строгости.
Долгушину запретили свидания с родителями. Это возмутило арестантов. Особенно они недовольны были поведением смотрителя Островского, который ежечасно устраивал оскорбительные обыски. Чтобы разобраться в происходящем, в тюрьму пришел губернатор Лохвицкий в сопровождении тюремных начальников. Во время этого визита арестант Долгушин подошел к Островскому и дал ему пощечину. Сына проктора вновь судили и добавили к прежнему сроку каторги еще 10 лет. В дальнейшем Долгушина высылают в Петербург, в Петропавловскую крепость, где он и умирает. В 1884 году покидает прокурорскую службу и отец Долгушина.
По словам современников, Лохвицкий был довольно грамотным чиновником и сломился к тому, чтобы Енисейский край был не хуже образованной Европы. За годы его пребывания на посту губернатора для народного образования губернии было сделано очень много. Благодаря его усилиям, 19 марта 1872 года открылась Енисейская шестиклассная гимназия, через год в Красноярске заработала учительская семинария, во главе которой долгие годы стоял выдающийся русский педагог И.Т. Савенков, чья книга "Учитель русской народной школы и его обязанности", изданная в 1900 году в Варшаве, не утратила своего научного и практического значения доныне.
1 июля 1876 года в городе Енисейске стала работать еще одна шестиклассная гимназия - мужская. 1 сентября 1878 года в Красноярске, наконец, открыла двери шестиклассная женская гимназия. Не был забыт и Минусинск, который не менее жадно тянулся к культуре. Здесь 6 июня 1877 года благодаря инициативе Н. Мартьянова открылись краеведческий музей и библиотека, а через четыре года минусинцы могли уже похвастаться женской прогимназией и городским училищем. Даже это небольшое перечисление говорит о многом, а ведь еще был открыт десяток народных училищ в деревнях и селах края.
17 мая 1880 года император, по ходатайству красноярского местного купеческого общества, разрешил учредить, в женской гимназии стипендию имени тайного советника Лохвицкого. Аполлон Давыдович в эти годы был в зените славы. Но неожиданно фортуна стала ему изменять. В апреле 1881 года, как мы знаем, в Красноярске произошел страшный пожар. Многие стали доказывать, что это дело рук ссыльных, поползли слухи, что Лохвицкий им покровительствует. Дело принимало скандальный оборот, и в мае 1882 года Лохвицкий покинул Красноярск, оставив после себя разговоры в толпе как о губернаторе "от пожара до пожара".