В начале июля 1943 года на нашем участке фронта была тревожная, напряженная обстановка. Все ждали каких-то больших событий, тяжелых боев.

Где-то левее нас войска Рокоссовского сдерживали мощные атаки немецких войск под командованием генерала Моделя. Из сводок Совинформбюро было трудно понять, что же происходит там на самом деле. Армейские и полковые связисты ловили отрывочные разговоры большого начальства и передавали солдатам тревожные вести о тяжелых боях. В то же время на нашем участке, судя по всем солдатским приметам, готовилось наступление. ...Артиллеристы привозили по ночам одно-два орудия, быстро проводили пристрелку одиночными выстрелами и вновь увозили пушки куда-то в тыл. Опасливо пригибая головы, по траншеям ходили офицеры-танкисты и на своих схемах и картах отмечали пути прохода через минные поля. В небе изредка пролетали немецкие самолёты-разведчики; зенитная артиллерия молчала. С появлением самолёта всё в прифронтовой полосе замирало, и только редкие головы солдат тревожно смотрели в небо - заметит или не заметит.

Однажды пара наших истребителей погналась за одиночным самолётом-разведчиком. Вся тройка быстро удалялась из поля зрения, но где-то, видимо, "достали" фашиста. Через некоторое время вдоль по оврагу через огневые позиции батарей несколько наших разведчиков провели немецкого лётчика со сбитого самолёта. Как это ни удивительно может показаться, но я, провоевавший все предыдущее лето на Западном фронте, под Москвой, - артиллеристом, связистом, пехотинцем, ходивший в атаку и отсиживающийся под обстрелом и бомбёжкой в окопах, тяжело раненый и полежавший в госпиталях, ни разу не видел не только пленного офицера-лётчика, но и простого немецкого солдата. Не хотели и умели они не сдаваться в плен. Добротно воевали. И тут, на тебе, живой лётчик. Все близко находящиеся солдаты с любопытством рассматривали молодого немца без головного убора, уверенно шагающего рядом с разведчиками. Вокруг раздались крики, брань в адрес летчика и возгласы: "Гитлер капут, Гитлер капут".
- "Нет! Нет!" - твёрдо печатая шаг, бросал вокруг немец.
И это уверенное поведение немца было после Сталинградской битвы! На что же надеялись они, почему такая уверенность даже в плену? - Мы не знали, что это были дни самых больших успехов наступающих немецких войск на соседнем участке фронта.

А по ночам, в тишине, с немецкой стороны неожиданно раздавалась усиленная громкоговорителем музыка, и голос любимого довоенного артиста разносил знакомые слова:

• Хорошо поёт, гад.
• Говорят, сам к немцам перебежал.
• Рассказывают, партизаны его изловили и повесили.
• А, может, брешут все...

Так комментировали песню популярного артиста. Музыка прекращалась, и голос на чистейшем русском языке приглашал, звал, требовал переходить к немцам, сдаваться в плен; пароль "Штык в землю" - и вас ждёт мирная, спокойная жизнь.

С артиллерийских наблюдательных пунктов было слышно как из наших траншей раздавалась нецензурная брань и крики возмущения в немецкий адрес...

...Именно в эти дни подготовки крупных сражений мы почувствовали первую реальную помощь американского "второго" фронта - на наблюдательные пункты нам стали приносить американскую тушёнку, консервированные колбасу и сосиски. Все больше и чаще стали видеть американские машины - студебеккеры.

И вот в ночь на тринадцатое августа вся прифронтовая полоса заполнилась колоннами пехоты, выдвигающимися по оврагам и выемкам к передовым траншеям. Артиллеристы сноровисто и быстро устанавливали пушки на позиции, разгружали снаряды, спешно дополнительно окапывались, тянули связь, в то время как тягачи-студебеккеры уходили куда-то в укромные места. Издалека доносился гул танковых моторов. Танкисты выдвигались на исходные позиции. В середине ночи раздался гул низколетящих самолётов. Это наши ночные бомбардировщики, а попросту говоря - двукрылые, лёгкие самолёты У-2, заходили для атаки немецких позиций. И вдруг с головного самолёта на немецкие окопы полилась струя горящего напалма. Со второго, третьего - со всех самолетов хлынула огненная стена. За первой волной прошла следующая, всё осветилось вокруг, так что мне, находящемуся в 700-800 м от немцев удавалось в этом мерцающем огненном свете ясно разбирать печатные строчки. Это было, по-видимому, первое в истории войны применение напалма, которое сейчас запрещено Международной конвенцией.

Ух ты, вот дают! Жарко фрицам, поджаривай их, славяне, знай наших! Такие и более крепкие и соленые выражения слышались вокруг. Я не думаю, что эта атака повлекла за собой большие потери среди немцев, но эффект был впечатляющий.

Вспомнилось мне тут, как под Москвой, годом раньше, я увидел, как что-то с воем и скрежетом срывается с установок, оставляя на небе огненные трассы. Все находящиеся рядом солдаты шарахались и разбегались, напуганные и не понимающие, что происходит. Я, втянув голову в плечи и присев пониже, вдруг сообразил, что это ракеты и успокоился от мысли: "У немцев этого нет, мы победим, будем на Луне и на Марсе". Вот что значит вовремя прочитать "Занимательную физику" Перельмана!!!

Но вернёмся к Орловско-Курской дуге. Ближе к рассвету началась мощная артиллерийская подготовка перед атакой. Плотность огня была огромной: батареи вели непрерывный огонь. Солдаты потом рассказывали, что впопыхах, по небрежности или преступной халатности стоящие сзади батареи в упор расстреливали находившиеся впереди и выше их на склоне оврага свои же батареи. Залпы реактивных установок, ставшие к тому времени уже привычными, сливались в сплошной рёв. Вздыбилась земля над немецкими окопами. Под прикрытием этого всесокрушающего огненного вала двинулась пехота. По телефонным проводам разнеслась радостная весть: "Пехота прошла первые и вторые немецкие оборонительные позиции!". Справа вижу, как мимо проходят танки. Танки пошли...! Наша артиллерия переносит огонь всё дальше и дальше вглубь обороны немцев. В середине дня снаряды наших пушек уже не долетали до немцев. Огонь прекратился. Где-то впереди, далеко, танки вели преследование немцев. Фронт двинулся вперёд. Вы бы видели, какое это зрелище...

Многие тысячи машин, повозок, артиллерийских орудий со всех сторон сливаются в единый поток, заполняют плотными рядами одну магистральную дорогу и двигаются по ней рывками - то останавливаясь, то ускоряясь, в страхе поглядывая на чистое небо, в ожидании немецких самолётов, с надеждой, что вот-вот появятся наши, краснозвездные самолёты.

Наша шестнадцатая артиллерийская бригада должна была влиться в общий поток уже во второй половине дня. Все пушки были прицеплены к студебеккерам, артиллерийские расчеты сидели по машинам, и я поглядывал на них, выбирая, куда бы мне пристроиться. И тут увидел, что машина - студебеккер, к которой была прицеплена кухня, пустая. Только в кабине разместились, кроме шофёра, повар с поварёнком. Кухня дымила. Из трубы весело летели искры, варился очередной обед. Я заскочил на машину, удобно устроился на мешках с продуктами. Колонна тронулась, и мы влились в общий поток. Тут-то и началось... Высоко в небе, левее нас, появилась стая немецких бомбардировщиков. За ней другая, третья. Сразу понял - идут мимо, идут не на нас, идут куда-то на восток, бомбить тылы. Самолёты скрылись за горизонт и вскоре откуда-то издалека все услышали тугой звук бомбежки. Через некоторое время эти самолеты, отбомбившись в тылу, появились над нашими колоннами. Бомб у них уже не было, бомбить им нас уже было нечем, но немецкие летчики решили поиграть на наших нервах, напугать ложной атакой. Быстро спикировали на колонну и низко, так, что были ясно видны разлапистые шасси и кресты на пикирующих бомбардировщиках Ю-87, на бреющем полете прошли над ней. Психологический эффект был огромный - все головы устремились вверх. Водители нажали на клаксоны, с тревогой выглядывая из кабин. Некоторые выходили из кабин, вставали на подножки, чтобы в случае чего быстро спрыгнуть на землю, укрыться на родной земле. Мой водитель оказался слабонервным, очевидно, новичком на фронте, и решил спасаться бегством. Быстро повернув машину, он устремился в спасительный берёзовый лесочек, который в полукилометре был ясно виден справа от дороги. Когда я сообразил, что обозначает этот "тактический" манёвр водителя, я вспомнил, что на машине я старший по званию, и начал стучать по крыше кабины. Никакого эффекта...

Неожиданно слева вижу два наших подбитых танка, два недвижимых Т-34. Мелькнула мысль - здесь только что был бой. Куда мы едем? И вдруг справа и слева вижу редкую цепочку залёгшей, окапывающейся нашей пехоты. Все в касках, в новом обмундировании, с саперными лопатками, со скатками на плечах; видно, свежее пополнение, и для многих это был первый бой.

Быстро проскакиваем вперёд пехоты. Ясно вижу, как поворачиваются в нашу сторону головы солдат. С ужасом соображаю, что мы проскакиваем передовую и стремглав летим к немцам в руки, на верную смерть. Кто может знать, что они подумали, когда увидели, что кухня атакует немцев. Быстро въезжаем в лесок, шофер тормозит и останавливается под развесистой берёзой на опушке рощи. В глубине рощи вижу какие-то машины и незнакомые, чужие фигуры людей. Немцы, мелькнула страшная мысль! Но что это? Они идут в нашу сторону с поднятыми руками, одетые почему-то в тёмные комбинезоны и тёмные мундиры. Сдаются, мелькнула успокаивающая мысль. Никакого страха, будто всё это происходит не со мной, продолжаю фиксировать все события с фотографической точностью. Спрыгиваю с машины, обхожу кривые корни и стволы берёз, чувствую, как подбегает пехота. Наш повар выскакивает из кабины, в руках у него автомат, идет навстречу немцам. Первые два немца опускают руки, вынимают из кармана какие-то бумаги, протягивают навстречу повару, наперебой твердят: " Мама, жена, дети". Не вижу лица повара, но слышу, будто он что-то кричит, в упор стреляет в немцев, они падают. Я бегу к повару, кричу, чтобы не стрелял. Перешагиваю через бумажки, лежащие на земле, семейные фотографии жены, детей. Не помогли, не спасли...

Оставшихся немцев пехотинцы быстро куда-то повели. В то же время другие солдаты разбирают содержимое немецкой машины и несут оттуда охапки хлеба и колбасы. Бегом за трофеями! Подбегаю к машине, но она уже пуста. Бегу к другой машине. Она тёмного цвета, типа нашего современного рафика. Таких машин я ещё не видел. Двери оказываются сзади. Открываю их и вижу огромную, от пола до крыши, стопу аккуратно уложенных топографических карт. Быстро выдёргиваю несколько карт, разворачиваю, смотрю. Карта Казахстана. Зачем им Казахстан, думаю я. Беру следующие - карты Средней Азии. Быстро достаю ещё несколько карт, опять не то. Наконец нахожу карты Орловской и Курской областей. Выбираю те из них, которые соответствуют участку нашего наступления. Возвращаюсь к машине, на ходу рассматривая добычу. Ну и карты! Таких подробных и крупномасштабных карт я до сих пор и не видел. Для меня, артиллерийского вычислителя, это замечательное подспорье для точной стрельбы.

Кричу шофёру, чтобы разворачивался и гнал машину назад. Рассаживаемся по своим местам и назад, догонять свою колонну. Быстро догнали недалеко ушедшую колонну, быстро встали в ряд на своё место. Не успел перевести дух, откуда-то подбегает не очень то знакомый мне замполит и свирепо кричит: "Куда гонял кухню, сержант? Людей кормить надо!"

Вот теперь и пойми, что мы натворили: поддержали атаку пехоты, разгромили какой-то штаб, захватили пленных, штабные документы, немецкие машины, ликвидировали угрозу с фланга всей армаде движущихся войск или совершили акт дезертирства из колонны. Как судить? Где граница подвига и случайности?

- Суета ты фронтовая...

Это было недавно, это было давно... Так начался для меня первый день битвы на Орловско-Курской дуге.