В начале 60-х годов теперь уже прошлого, двадцатого, века, в Киевском военном округе проходили войсковые испытания новейшие советские истребители Су-7 Б. Каждый полет Су-7 Б был под особым контролем командования. Летать на этих истребителях было доверено не всем, для этого были отобраны лучшие военные летчики. Александр Ланшаков был одним из них.

Впервые эти самолеты были показаны публично 24 июня 1956 года на воздушном параде в Тушине.

Спустя десять лет английский авиационный обозреватель Уильям Грин вспомнит об этом параде и напишет в журнале "Воздушное обозрение" ( № 6, 1966.) :

"Павел Осипович Сухой, имя, бывшее, по существу, неизвестным на Западе, да и в Советском Союзе до 24 июня 1956 года. В тот день перед многочисленными иностранными военными миссиями и многими тысячами москвичей пронеслись над Тушинским аэродромом три совершенно новых сверхзвуковых самолета, взмывших в небо. Нарастающий шум форсажных камер почти заглушил слова комментатора о том, что это новейшие образцы, созданные конструкторским бюро П.О.Сухого".

...Сверхзвуковой всепогодный истребитель-перехватчик Су-7 Б системы ПВО Киевского военного округа, стремительно снижаясь, заходил на посадку. Полетное задание было успешно выполнено, цель была перехвачена и "уничтожена", пункт наведения и на этот раз отработал безукоризненно четко, вывел самолет на воздушного "противника" под нужным для атаки ракурсом, и опытному летчику капитану Ланшакову не стоило большого труда "поразить цель".

Капитан Александр Ланшаков был родом из далекой Сибири, из находящегося в самом ее центре города Красноярска. Там после окончания школы он закончил и местный аэроклуб, который среди прочих многочисленных аэроклубов страны котировался весьма высоко и воспитанники которого охотно принимались в любые военные и гражданские авиаучилища.

Детские и школьные годы Александра неразрывно связаны с красивейшим созданием природы, с государственным заповедником "Столбы", на вершинах скал которого юный сибиряк любил встречать рассветы. Это бывало во время летних школьных каникул. То, что испытывал он, стоя на вершине какого-нибудь каменного исполина и вглядываясь в светлеющее на востоке небо, невозможно передать словами. Над головой - наполненное все еще яркими, хотя уже по-утреннему бледнеющими звездами, небо, под ногами - разверзшаяся бездна, и казалось, будто одинокая фигура смельчака, посмевшего бросить вызов холодным темным скалам, затерялась в бескрайних вселенских просторах, и лишь вечный странник, ветер, доносил с земли ночные шорохи и аромат тайги, напоминая о том, что там, внизу, течет обычная ночная жизнь.

Как же давно это было. А сейчас, облаченный в высотный костюм летчик, видел иные картины.

Ночь разбросала по небу яркие звезды, а на земле, удаленные на десятки километров, кое-где видны огни больших городов.

До окончания полета оставались считанные минуты. Вот уж промелькнул под крылом световой маяк соседнего аэродрома, который обычно назначался в качестве запасного на случай внезапного ухудшения погоды на своем аэродроме.

Почему-то вспомнились слова классика: "Тиха украинская ночь..."

Знал бы он наперед, чем для него обернется эта украинская ночь...

Руководитель полетов, командир эскадрильи, в которой служил Ланшаков, был доволен: перехват цели состоялся и самолет вот-вот вернется на базу. Будто в подтверждение его мысли, из динамиков прозвучал голос летчика:

• Дон! 112-й шасси выпустил, зеленые горят, разрешите посадку!
• 112-й! Полосу наблюдаете?
• 112-й, полосу вижу!
• 112-му посадку разрешаю, я - Дон.
• 112-й понял.

Разрешив посадку истребителю, и получив подтверждение от летчика, что тот визуально наблюдает полосу, руководитель полетов в предвкушении благополучного окончания сегодняшних ночных полетов потянулся в карман за спичками, чтобы прикурить потухшую, было, сигарету. После чего, со смаком затянувшись, он бросил взгляд в сторону заходящего на посадку самолета и... не увидел его.

Свет посадочного прожектора, обычно ярко освещавший посадочную полосу, на этот раз светил как-то тускло, а аэронавигационных огней истребителя не было и вовсе видно.

"Туман!" - мгновенно пронеслась мысль. - "Такое здесь нередко случается," - подумал руководитель полетов. И почти одновременно с этим увидел пронесшийся мимо самолет, летчик которого, заходя на посадку и снижаясь по глиссаде, неожиданно попал в туман. При этом летчик мгновенно принял правильное решение вне видимости полосы уйти на второй круг.

Руководитель полетов проводил взглядом стремительно промелькнувший в свете посадочного прожектора самолет, который тут же растворился в темноте ночи, и услышал спокойный голос летчика:

• 112-й ушел на второй!
• 112-й! Выполняйте первый, круг свободен! - Руководитель полетов мысленно обругал себя последними словами. Как же могло случиться, что тот, который обязан был первым предупредить летчика об опасности попадания в условия плохой видимости, прозевал такое опасное метеоявление, как туман. Ведь он обязан был заблаговременно предупредить летчика и направить самолет на запасной аэродром. Теперь же у летчика нет иного выбора, кроме повторного захода по системе, потому что на полет до запасного аэродрома теперь не хватит топлива.

"Но каков Ланшаков! Умница! Он догадался ничего не сказать о причине ухода на второй круг!" - подумал руководитель полетов.

Действительно, скажи Ланшаков после своего доклада: "112-й ушел на второй!" одно-единственное слово: "Туман!", которое тут же было бы записано на контрольной ленте, на которой фиксируются все переговоры между руководителем полетов и самолетами, равно как и переговоры между самолетами на земле и в воздухе, и это слово явилось бы приговором ему, руководителю полетов...

Понимал это и капитан Ланшаков. Не по своей воле попал он в исключительно трудное положение, но подводить своего командира не стал.

Внезапно подкравшийся туман многое поменяет в его судьбе. Но пока капитан Ланшаков ничего не знал о своем будущем и продолжал действовать в соответствии с инструкциями по особым случаям в полете.

Сверхзвуковой истребитель послушно вошел в первый разворот...

Руководитель полетов очень хорошо представлял ситуацию, в которой не без его участия оказался летчик самолета-перехватчика, ведь в баках истребителя почти не осталось топлива: перед этим летчик выполнил полет на предельную продолжительность полета. Теперь нужен только удачный заход и посадка.

• 112-й, высота 500, выполняю второй.
• Понял, - руководитель полетов будто очнулся от внезапно пришедших в голову неприятных мыслей, услышав уверенный и спокойный голос Ланшакова. "Ну, милый, не выдай!" - мысленно произнес он и представил, что произойдет с его карьерой, если с самолетом приключится чрезвычайное происшествие. Ведь самолеты этого типа поступили на вооружение совсем недавно, и каждый их полет находился под неусыпным вниманием вышестоящего командования. Кроме того, в случае аварии самолета неприятностей не миновать и командиру полка...
• 112-й после 4-го, шасси выпустил, зеленые горят, разрешите посадку.
• Посадку разрешаю, я - Дон. - Теперь руководителю полетов было не до курева. На карту поставлена его собственная судьба, а заодно и командира полка, а может быть и вышестоящих начальников. Исход полета должен быть один: никаких неприятностей с новейшим истребитетелем не должно быть.

Разрешив посадку, руководитель полетов не просто произнес в эфир заученную стандартную фразу. Чтобы сделать это, ему пришлось в доли секунды решить задачу с многими неизвестными, среди которых было несколько наиболее важных факторов: справится ли Ланшаков, сумеет ли осуществить заход и посадку едва ли не вслепую, при фактической видимости, при которой данному типу самолетов полеты запрещены.

Риск дать разрешение на посадку был слишком велик и единственное, на что мог рассчитывать руководитель полетов, так это лишь на самообладание летчика да на его профессиональную подготовку и летное мастерство.

Видимо, последнее обстоятельство, а именно уверенность в своем подчиненном, сыграло решающую роль в принятии руководителем полетов решения о посадке.

Руководитель полетов оказался в безвыходном положении. Он понимал, что теперь уже не может сообщить летчику о тумане на аэродроме...

Ведь, передай он это сообщение в эфир, и у летчика будет отнят последний шанс, один из немногих оставшихся, у него не будет иного выбора, как только катапультироваться, потому что на полет до запасного аэродрома нет топлива, а производить посадку при недопустимо малой видимости для данного типа истребителей он не имеет права...

Кроме того, катапультирование - это ЧП для всего военного округа и для авиации ПВО. Вся надежда теперь только на летчика...

Понимал ситуацию и капитан Ланшаков.

То, что его командир эскадрильи умышленно не сообщает ему, летчику Ланшакову, ничего о тумане, говорит о том, что он, командир эскадрильи, доверяет своему летчику и верит в благополучный исход полета. И предоставляет ему право самостоятельного выбора между рискованным заходом на посадку и возможностью катапультирования.

Оба летчика, один в воздухе, другой за пультом управления полетами, понимали, что в случае покидания самолета неуправляемый истребитель может упасть на какой-нибудь населенный пункт, которых, больших и малых, было великое множество вокруг. Последствия могут быть ужасными для мирных жителей...

Даже если никем не управляемый истребитель упадет вне населенного пункта, невозможно подсчитать моральный ущерб, причиненный военно-воздушным силам страны этим падением: ведь все жители прекрасно понимают, что падение могло произойти на любой дом.

Получается парадоксальная ситуация: тот, кто должен охранять покой и мирный сон своих граждан, подвергает их жизни смертельной опасности, превратив их в невольных заложников...

Руководитель полетов и летчик понимали друг друга без лишних слов. Теперь капитан Ланшаков должен выбрать: катапультироваться и спасти свою жизнь ценой возможной гибели ни в чем не повинных мирных жителей, в том числе детей, или, рискуя собственной жизнью, выполнить заход и посадку в тумане...

Оба летчика знали, какой вариант будет выбран...

Капитан Ланшаков заходил на посадку...

...Мощный луч света посадочного прожектора на этот раз не вспорол темноту ночи, осветив посадочную полосу. Не пробив туман, свет прожектора рассеялся вокруг, создав световой экран, который ослепил глаза летчика. Слепящее пятно светового экрана заполонило собою все вокруг. И для дальнейшего выполнения захода теперь требовалось несколько секунд, чтобы глаза летчика успели адаптироваться к новому освещению.

Этих секунд, необходимых для адаптации зрения, капитану Ланшакову никто не мог предоставить...

А самолет, меж тем, не стоял на месте...

Уклонение самолета оказалось незначительным, но и этого было достаточно для того, чтобы истребитель на несколько метров ушел от линии пути в сторону и очутился над запасной грунтовой посадочной полосой...

В то же мгновение летчик, обнаружив, что находится над грунтовой полосой, сделал попытку уйти на второй круг, и выполнить повторный заход.

И это ему почти удалось, но двигатель не набрал обороты вовремя...

Произошло приземление...

После проливного дождя, размочившего грунтовую полосу накануне, она вряд ли соответствовала статусу запасной полосы.

...На пробеге колеса самолета провалились по самые оси в размокший грунт, и этого оказалось достаточно для того, чтобы подвесные баки коснулись земли. От трения о землю на большой скорости произошел взрыв подвесных баков, которые к этому времени были пусты. Взрыв передался на основной топливный бак, и тот тоже взорвался...

По счастливому стечению обстоятельств летчик остался жив...

Военный госпиталь украинского города Житомира вряд ли когда-нибудь ранее видел такую внушительную группу генералов, собравшихся в одной из палат.

Среди присутствующих выделялся моложавый коренастый среднего роста человек с простым и мужественным волевым лицом.

Это был возглавлявший группу генералов командующий ПВО Киевского района прославленный летчик, трижды Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Александр Покрышкин, и он беседовал с единственным пациентом палаты, капитаном Александром Ланшаковым.

Все остальные генералы почтительно держались позади, заинтересованно прислушиваясь к разговору. Ибо от того, что скажет капитан, могло очень многое зависеть в их собственных судьбах: ведь все они являлись представителями своих заинтересованных отраслей или служб.

Несмотря на то, что военные были предупреждены главврачем о тяжелом состоянии больного, вопросы тому задавались с беспощадной военной прямотой, и весь перебинтованный, с поврежденным позвоночником, капитан Ланшаков отвечал на вопросы четко и внятно, что не могло не расположить к нему высокопоставленных военных.

И, конечно, больше всего понравилось присутствующим то, что капитан Ланшаков взял полностью вину за случившееся на себя.

Он не стал упоминать о плохой погоде, тумане... Не стал упоминать и о двигателе, который не вышел на обороты...

• Вина полностью моя, - слабым голосом произнес капитан, но для присутствующих генералов этот слабый звук был желаннее самой громкой победной музыки. отныне никто не упрекнет их службы.

Генералы из свиты прекрасно понимали, что летчик поступил чрезвычайно благородно. Другой бы на его месте попытался всячески выгородить себя, не упустил бы возможности свалить вину на руководителя полетов...

Понимал это и генерал-полковник.

Поначалу разговор был сухим и официальным. Но когда генерал-полковник Покрышкин осведомился, откуда Ланшаков родом, и узнал, что тот из Красноярска, глаза трижды Героя Советского Союза заметно подобрели, в них появилось по-отечески теплое выражение, и он сказал:

• Как же, знаю я летчиков-красноярцев. Ведь мой ведомый, который прикрывал меня в боях, Георгий Голубев, тоже красноярец. Замечательные люди сибиряки! Самоотверженные, честные и мужественные!

(Герой Советкого Союза Голубев Георгий Гордеевич, ведомый Покрышкина, автор книг "Друзья мои летчики" и "В паре с сотым". "Сотый" - позывной Покрышкина. - Прим. авт.)

Потом генерал-полковник с минуту помолчал, будто раздумывая над одному ему известным фактом и сомневаясь, надо ли о нем упоминать вслух в присутствии многочисленной свиты, и все же спросил:

• А не могло быть каких-нибудь причин, повлиявших на возникновение аварийной обстановки?

Ланшаков, несмотря на то, что был слишком слаб, все же отметил про себя, как напряглись вдруг лица генералов. Он хорошо понимал: достаточно ему упомянуть про туман, не обнаруженный своевременно авиационными службами, про двигатель, как одного этого будет достаточно для снятия с должности не только руководителя полетов, его, Ланшакова, командира эскадрильи, но и командира полка, а затем цепочка неприятностей потянется дальше...

• Я ошибся. Произвел посадку не на ту полосу, - достаточно твердо произнес капитан. И тут же заметил, как вновь оживились лица всех присутствующих. Видимо, такое заявление устраивало всех без исключения, в том числе и генерал-полковника, и может быть он вовсе не случайно упомянул о самоотверженности сибиряков в контексте с тем, что при этом они - замечательные люди.

Как бы там ни было, а налицо была полная расположенность генералов к больному капитану, который мужественно взял вину на себя.

А когда Ланшаков, превозмогая боль, высказал адресованную командующему ПВО Киевского района просьбу: "А летать-то после такой моей ошибки дадите?", кое-кто из генералов украдкой смахнул слезу, предательски навернувшуюся на глаза. Ведь человек, прикованный к постели, находящийся, можно сказать, между жизнью и смертью, просил позволить ему летать.

Даже в такие минуты летчик мечтал летать...

Неизвестно, о чем думал в эти минуты трижды Герой Советского Союза... В жизни ему довелось видеть и испытать многое. Ему пришлось терять своих боевых друзей, но тогда была война. Впрочем, военные летчики и в мирное время постоянно подвергаются огромному риску... Будущий маршал авиации многое пережил. Суровые годы войны научили его разбираться в людях. И вот теперь перед ним находился летчик-истребитель, один из плеяды рыцарей неба, судя по всему, человек в высшей степени благородный, жить которому, по заявлению главврача, оставалось недолго. И человек этот, можно сказать, перед лицом вечности просит об одном - позволить ему летать. То есть, важнее жизни для него является пусть призрачная, но надежда - летать.

Неизвестно, о чем думал в эти минуты прославленный ас, но только почему-то крупная слеза скатилась по его щеке.

...Ланшаков выжил. Летать на истребителях ему больше не пришлось: медицинские комиссии не разрешили.

Но как жить летчику без авиации...

Обычно списанных по состоянию здоровья летчиков увольняли из армии и отпускали на все четыре стороны. В отличие от них судьба хранила Александра, будто какому-то всесильному покровителю угодно было оберегать его и позволить и далее служить в армии, находиться рядом с самолетами.

Отлучение от самолетов - отлучение от авиации... Для него придумывали должности, ему позволили дослужить до ухода на положенный заслуженный отдых. Единственный случай в Советской Армии.

Кто знает, может быть за его нравственный поступок, равносильный подвигу, его с благодарностью помнили генералы, некогда посетившие летчика в палате житомирского военного госпиталя, и возглавлявший их трижды Герой Советского Союза, ставший маршалом авиации, А.И.Покрышкин...

И как знать, не со слов ли маршала авиации, с которым наверняка поддерживалась связь, передавал впоследствии в Красноярск его ведомый, Герой Советского Союза полковник Георгий Гордеевич Голубев "... большой привет Ланшакову". Автору этих строк довелось держать в руках эту телеграмму.

Прошли годы.

Полковник в отставке А.И.Ланшаков собрал большой материал о красноярских аэроклубовцах, о летчиках -героях Великой Отечественной войны. Десять лет кропотливого труда ушло на это. Мне позвонил бывший мой командир эскадрильи Василий Петрович Ресницкий.

• Ты не будешь против, если Ланшаков предложит тебе поработать над собранными документами об аэроклубовцах и наших героях Советского Союза? Он хотел сам написать книгу, но здоровье уже не позволяет...

Перед мысленным взором промелькнули будущие трудности: надо будет снова искать спонсоров, снова влезать в долги для того, чтобы издать книгу, потом расплачиваться с долгами, которые, как всегда в подобных случаях, обязательно возникнут...

• Вообще-то у меня дел невпроворот! И со здоровьем не все ладно. Но авиация - дело святое!
• Я так и знал, что ты не откажешь!

Несколько месяцев ушло на рукопись. Наконец все готово. Звоню Ланшакову.

• Александр Иннокентьевич! Вы не будете возражать, если я включу Вас соавтором книги "Обручение с небом"?
• Нет -нет! Что Вы? Это Ваш труд. Я только помогал собирать материалы.

Вот таков он был. Помнится, узнав, что у него повышенное кровяное давление, я привез из тайги ведро рябины (есть поверье, помогает...). Звоню ему, говорю, что сейчас привезу рябину. Он категорически возражает. Говорит, сам приедет. А когда приехал, увидел я, что он еле передвигается. Даже налегке, без поклажи. И, несмотря на мои намерения сопроводить его, твердо отказался от помощи. Посадил я его в автобус, а самому жаль человека. Что это? Гордый или щепетильный, не желающий причинить другим неудобства...Или то и другое вместе...Представляю, как легко людям было работать и общаться с ним...

...За гробом шло немного людей. Видел знакомые лица летчиков Красноярского аэроклуба, в котором Александр Иннокентьевич последние годы работал, среди них - его начальник Михаил Иванович Пегов... И был прощальный салют присланных военкомом автоматчиков. Это был салют настоящему человеку. Судьба уготовила ему суровое испытание на прочность не только физическую, но и духовную. Испытание он выдержал. Его яркий след остался в книге "Обручение с небом".